На многих мальчишках были короткие безрукавки из разноцветной тетраткани, со шнуровкой на груди, с накладными карманами, похожими на черкесские газыри. В прежние времена я такой моды не встречал. Скорее всего, это было что-то вроде школьной униформы, но, видимо, не обязательной, Потому что некоторые ребята бегали в разноцветных рубашках или ярких майках. При этом кое-кто босиком. Наверно, в нынешнюю эпоху такое дело не считалось предосудительным…

Мяч звенел и ухал под ударами ладоней и порой улетал мимо зарослей. Это не вызывало досады, только смех. И крепенький беловолосый мальчуган лет десяти тут же бросался в заросли. Он — в отличие от других в плотном желто-красном комбинезоне — каждый раз бесстрашно лез в колючки. Он же кинулся и через изгородь, когда мяч перелетел с площадки во двор, прямо ко мне.

Я поднял мяч (увесистый и почему-то холодный), протянул мальчишке. Он сказал с достоинством:

— Спасибо, сударь.

Старинное обращение «сударь» в прежнее, в мое время еще только возвращалось в обиход. А теперь было уже привычным. Мальчик смотрел без любопытства, но по-хорошему:

— Вы кого-то ждете? — Видимо, была в нем готовность помочь, найти, позвать кого надо.

Я ответил без хитрости:

— Учился здесь когда-то. Теперь вот, случается, прихожу иногда, вспоминаю. Правда, очень давно уже не был…

Рядом оказались еще несколько мальчишек. Один откликнулся с пониманием:

— Да, наша школа старинная…

— Еще бы! Даже когда я учился, она была старинная. Бывшая мужская гимназия…

— Сейчас тоже мужская гимназия, — сообщил остроплечий, похожий на маленького Юджина мальчуган. — С гуманитарным направлением…

— А в наши времена была просто средняя школа… Вон там, на третьем этаже, окна моего класса…

— Там сейчас хранилище дискет! В этом здании почти никто не учится, только аудитория для занятий по философии осталась…

— А скажите-ка, философы, почему у вас спортплощадка икая чахлая? В наши трудные времена и то лучше была.

— А это не площадка! — загалдели они. — Стадион ниже по спуску, а здесь просто дворик! Мы здесь любим играть!

— Ну, это другое дело… А то, я смотрю, турник такой жиденький и кривой…

— Ничего не жиденький, — заступился за турник мальчишка с круглыми щеками и поцарапанным носом. — Хоть и кривой, но любого выдержит… Даже вас… Ой, извините… — Это потому, что похожий на Юджина мальчик толкнул его локтем.

— А чего же вы извиняетесь, сударь? В том смысле, что я уже не гожусь для турника?

Тот виновато засопел поцарапанным носом. А у остальных смешинки в глазах. Но не улыбаются открыто — воспитанное поколение… Меня слегка заело. Этакий школьный азарт.

— А давайте-ка поглядим… — И я пошел в калитку. Они, с недоверчивой переглядкой, за мной.

Я снял куртку, дотянулся до перекладины. И в самом деле крепкая. Я повис на правой руке. Сперва — как мешок. Потом тренированным усилием убрал из тела тяжесть. Подтянулся раз, другой, третий. Сменил руку, выжался на левой. А потом еще с десяток раз на двух руках. Сделал переворот (перекладина застонала, спина, по правде сказать, тоже)… Мальчишки стояли с приоткрытыми ртами. Наверно, слон, забравшийся на кипарис, не удивил бы их так.

Я снова обмяк, грузно спрыгнул, больно отдалось в позвоночнике. Ну ничего… Приложил два пальца к виску, подобрал куртку и зашагал с площадки. Услышал сзади запоздалое «до свидания», а потом неуверенное:

— Наверно, из цирка…

От школы я побрел наугад и вышел к подвальному ресторанчику с милым названием «У нас все есть». Вспомнил, что время обеденное. В ресторанчике действительно было все, кроме посетителей. Последнее обстоятельство особенно мне понравилось, поскольку бармен и два супервежливых официанта-робота (этакие сооруженьица на колесиках, с четырьмя членистыми руками и глуповатыми резиновыми лицами) полностью излили свое гостеприимство на мою персону.

Белое вино и рыбные блюда были восхитительны, хотя я и подозревал, что запеченная осетрина — искусственного происхождения. Обед подвигнул меня на продолжение экскурсии, а улица Ржавых Якорей (насколько я помнил — бывшая Первых Пятилеток) привела меня к широкому белому зданию кинотеатра «Посейдон».

Показывали вторую серию «Властелина колец» — по старинной эпопее Толкина. Я зашел: любопытно, какое оно, нынешнее кино? В полукруглом зале распахнулся громадный стереоэкран…

Игра артистов не очень мне понравилась. Была в ней нарочитая трагедийность. По-моему, хоббит не должен вещать как Гамлет. Но технически фильм был сделан отлично. Сумрачные пространства Средиземья дышали в зал древними запахами заповедных лесов и болот. Глубина и ширь были абсолютно реальными. Дикие птицы проносились у лица. А во время одной битвы чей-то меч по-настоящему вылетел из экрана и зазвенел на авансцене. Не знаю, как уж это было сделано.

Фильм был очень длинный. Когда я вышел, уже вечерело. А когда оказался на Корабельной набережной с памятником Парусной эскадре, малиновое солнце тонуло в светлой воде.

Я постоял, посмотрел на закат.

Зажглись фонари. Сзади, в Приморском саду, играла музыка. Старая мелодия Листа, «Грезы любви». Воистину вечная музыка…

Я пошел сквозь полутьму аллей и оказался на площадке перед эстрадой. Узнал это место: эстрада та же, что в прошлые времена, те же каменные львы по краям. Только скамейки другие, с удобными спинками.

К сожалению, я опоздал: пианист уже уходил со сцены… Публика, однако, не расходилась. Ее, кстати, много было, публики. Я с трудом нашел свободное место недалеко от прохода. Посмотрим, какой музыкой тут еще угостят.

Люди вдруг зааплодировали. На освещенную эстраду выходили мальчики. Сразу видно — хор. В концертных костюмах: серые брюки, узкие черные курточки до пояса, пышные жабо. Этакая праздничность и в то же время академизм… Певцов этих здесь, видимо, знали и любили. Пока ребята выстраивались на ступенях в три ряда, аплодисменты не стихали. Лишь когда вышел вперед маленький объявляла, стало тихо. (Так это все знакомо! Аж сердце защемило.)

Голос у мальчишки натренированный — чистый и громкий:

— Дамы и господа! Вас приветствует хор мальчиков «Приморские голоса». Руководитель хора Феликс Антуан Полоз!

Ишь как, Феликс Антуан…

Маэстро Полоз вышел под аплодисменты, склонился, постоял так несколько секунд. Качались очень длинные рыжие локоны. Потом он выпрямился. Тонкий, высокий, неулыбчивый. Лицо его мне показалось не очень-то приятным — с тенями под глазами, длинное, но с округлым и дряблым подбородком. Впрочем, издалека не разглядеть…Сперва исполняли кантату Олега Савченко «Легенда о черном альбатросе». О композиторе таком я не слыхал раньше, но музыка была хорошая, и пели мальчишки отлично. И я хлопал вместе с остальными от души.

Потом стройный белокурый солист лет двенадцати прекрасно исполнил «Аве Марию», и публика опять бурно выразила свой восторг. Солист и Полоз поклонились, стоя рядом. Мальчик ушел, а Феликс Антуан Полоз обвел притихшую площадку тяжеловатым взглядом и заговорил. Голос был неожиданно глухой и низкий:

— Почтенные наши слушатели. Я вижу среди вас много знакомых лиц. Следовательно, здесь собралось немало поклонников нашего дружного творческого коллектива. Все, кто знаком с «Приморскими голосами» давно, знают, что я занимаюсь историей хорового пения. Точнее — историей пения мальчиков. Это древнее искусство, оно уходит корнями в глубь тысячелетий, когда чистые голоса мальчиков под сводами храмов просили у разных богов благоволения и помощи в земном бытии… — Полоз говорил не поднимая лица. Рыжие локоны покачивались у плеч. — Многое из этого искусства дошло до наших дней. Но гораздо больше скрыто в напластованиях времен. Скрыты гимны, молитвы и песни удивительной искренности и красоты, большой теплоты и лиричности… Интуиция исследователя и новейшая техника помогают мне иногда раскапывать крохи этих скрытых от нас сокровищ. Вы помните, конечно, что наш хор уже неоднократно знакомил вас с забытыми произведениями прошлых веков — результатами таких находок…