Абов сказал виновато:

— Поверьте, я ничего не знаю об этой истории.

— Возможно… Я и сам ее не раскопал до конца. И тем не менее…

Абов опять поколотил белыми пальцами по колену.

— Но то дело, с которым я к вам пришел… Если вы откажетесь, как раз и получится, что вы предали… несколько детей. Извините уж за прямоту.

Валентин толчком сел прямо.

— Что вы городите!

— А вы послушайте, наконец, — озабоченно попросил Абов. — А то мы все вокруг да около… Дело вот в чем. Завтра лагерь будет эвакуирован, за два дня до конца смены. В связи с аномальными явлениями, которые творятся вокруг. Ну, вы знаете: шары, пришельцы, площадка и так далее… Но несколько ребят останутся еще на три дня. Так называемые контактеры. Те, кто своими глазами видел этих инопланетян, будь они неладны, или бывал непосредственно на месте посадки их аппаратов…

— Там бывала половина лагеря!

— Это не так. Ребятишки любят выдумывать. Кроме того, есть так называемые ложные площадки. А на месте приземления были всего десять человек. Их-то и оставляют…

— Но зачем?!

— Да очень просто. Положен карантин. По крайней мере две недели. Активность пришельцев наблюдалась последний раз дней десять-одиннадцать назад. Вот с этими тремя днями две недели и набегут…

— А почему срочно увозят остальных? Жили, жили и вдруг…

— Так надо.

— А я-то здесь при чем?

— Кто-то должен остаться с детьми… А кто? Бестолковые девочки-воспитательницы? Пьяница физрук? Или эта кликуша директорша?.. Или, может быть, беспросветный идиот Фокин? Его нельзя подпускать к детям…

— Однако подпускали до сих пор!

— Кто же знал, что он такой подонок! С него еще спросят за ребятишек-то…

— Что я всегда ценил в Ведомстве, так это неистребимый гуманизм и любовь к детям…

Абов никак не среагировал на издевательский тон. Сказал устало:

— В общем-то все это мероприятие даже вовсе не дело Ведомства. Мы занимаемся им потому, что больше просто некому: кавардак и у медиков, и у просвещенцев, и в милиции. Везде сплошные митинги и предвыборные собрания. Хотите или нет, а наша “контора” в сложные времена остается самой деловой. Хотя и сама на грани расформирования…

— Ну и прислали бы сюда своего человека!

— А у нас нет такого человека, — искренне сказал Абов. — Чтобы с ребятишками умел общаться, и… как это… нетрадиционное мышление, и острый взгляд художника. И боевая закалка…

— Что значит “боевая закалка”? — взвинтился Валентин. — Саид-Хар, что ли, имеете в виду?

— Ну, хотя бы…

— Теперь я понимаю! Вы нарочно подсунули меня в списки для призыва! За отказ от работы!

— Да помилуйте! — честно возмутился Абов. — Какие списки! Нас самих подняли среди ночи! Эти психи из генштаба уговорили наше начальство “оказать содействие”! Были общий бардак и свинство…

— Ну ладно, — хмыкнул Валентин. — Допустим… А зачем, чтобы здесь остался с ребятами человек с “нетрадиционным мышлением и боевой подготовкой”?

— Я, собственно, имел в виду способность не теряться в необычной обстановке…

— А зачем, черт возьми?

— Вот тут-то самый гвоздь…

— Ну и давай его, этот гвоздь. — Валентин незаметно для себя перешел на “ты”.

— Даю… Думаешь, почему раньше срока сворачивают лагерь? Был какой-то сигнал из неизвестного источника, на экранах внутренней спецслужбы. О том, что будто бы в конце июля, в эти дни ожидается… ну, в общем, что-то такое. То ли показательный десант этих самых… на шарах которые, то ли кино они покажут про свою цивилизацию. Прямо в воздухе, стереофильм… Но покажут только тем, кто видел этих пришельцев раньше, и тем, кто был на месте посадки. Эти ребята, мол, уже заряжены особым полем и настроены на восприятие.

— Ты чего мне извилины-то склеиваешь? — устало разозлился Валентин. — Я тебе кто? Мальчик-фанат из лиги любителей фантастики? Или ты сам малость того… заряжен полем?

— Я так же сперва говорил шефу. Но оказалось, правда был сигнал, я видел запись: вспышки всякие, лицо размытое — маска также с глазищами и без носа — и голос писклявый, не земной… Ну и к тому же первый раз, что ли? А бельгийские треугольники? А полтергейст в Доме профсоюзов? А тарелки на Качаевском пляже? Нет, что ни говори, а ломится к нам в гости какой-то чужой мир…

— И этому миру вы подставляете десяток пацанят! Как подопытных кроликов!

— Но ты же знаешь: пришельцы никому не причиняют зла! К тому же ваше дело не соваться близко, а понаблюдать со стороны…

Валентин проговорил с расстановкой:

— А если я немедленно отправлюсь в город и в первой же редакции продиктую материал о вашем эксперименте над детьми? Что тогда? Упрячете по обвинению в вооруженном нападении на Мухобоя?

— Никуда не упрячем, валяй диктуй, — вздохнул Абов. — Скажут: свихнулся художник Волынов от творческого перенапряжения… А ребята останутся здесь без надежного человека.

— Я сообщу родителям!

— А интернатские все, кому они нужны…

— Специально подбирали, что ли?!

— Да побойся Бога!.. Если уж честно, то тебя подбирали специально. С Мариной советовались, она тебя и назвала. А мы глянули в картотеке: ба, наш человек! — Абов ожегся о взгляд Валентина, засмеялся торопливо: — Ну не “наш”, не “наш”. Теперь это роли не играет. Здесь нужен художник Волынов, а не… Свирский.

“Зачем я изгадил фамилию хорошего писателя?” — подумал Валентин. И сказал со злостью на себя:

— Не понимаю. Я-то не был на площадке. И тем более не встречал этих… гостей небесных. Значит, оставаться мне здесь нельзя.

— Они просигналили, что одному взрослому можно. Чтобы не оставлять детей без присмотра.

— Господи, ну что за чушь! — выдохнул Валентин. И подумал: “Самое удивительное, что я верю чепухе. Вернее, верю, что Абов этому верит”.

— У тебя же глаз художника, — сказал Абов. — Профессиональная наблюдательность. Если что появится в самом деле, запомнишь в деталях, опишешь как надо…

— В секретном сообщении!

— Да хоть всему миру рассказывай! В статьях с рисунками и фото… Правда, говорят, фото не получается, они засвечивают. Потому и нужен художник. Чтобы отразил подробности…

“Нет, ребят мне от этого дела не избавить, — быстро думал Валентин. — Да и самого, если упрусь, постараются где-нибудь запрятать. Возможно, здесь же, под предлогом карантина… Ну, прорвусь, а дальше что? Ребята останутся с каким-нибудь гадом вроде Мухобоя…”

Потом еще мелькнула мысль: “Это тебе за Андрюшку…”

Валентин сказал медленно и хмуро:

— Но револьвер я в самом деле оставлю себе.

— Да ради всех святых! — обрадовался Абов. Быстро встал. — Ты только это… покажи его. Что за игрушка-то?

Валентин поднялся, задрал рубашку, вынул “бергман” из-за пояса. Абов осторожно взял, повертел барабан.

— Австрийский… Но сюда явно с Юга попал. Видишь, старый номер забит и новый, самодельный наколочен.

Валентин пригляделся. На рамке барабана, снизу, были неровно выбиты на металле цифры: 4300006. Третий ноль стоял значительно ниже остальных. И Валентин сжался, захолодел, как от скверной приметы, от предчувствия беды.

В прошлом году, дав “отбой” Разину, Валентин ощутил свободу, как мальчишка в первый день каникул. Правда, ощущалась в этой свободе горечь, и стыд был — за ту вину, что едва не обрушилась на него. Но и облегчение было. И чтобы сбросить прежний груз и переживания, Валентин решил наконец, что сегодня закончит все срочные дела, позвонит Валентине и наутро купит билет на проходящий поезд. Укатит куда-нибудь к морю.

А ночью по городу пошли посыльные военной коллегии, подымая и сгоняя на сборные пункты солдат и офицеров резерва. Подняли и Валентина.

В ту пору уже вовсю по южным краям Восточной Федерации шло “выяснение отношений” и громыхали бои местного значения. Каждая провинция вспоминала свою историю, шила разноцветные флаги и требовала, чтобы ее признали отдельным государством. Но при этом не хотела признавать других и гребла под себя соседние территории. Города бастовали и строили баррикады, а между станицами и селами, кишлаками и аулами ощетинивались колючей проволокой границы. “Национальные гвардии” и “дружины борцов за справедливость” палили друг в друга (а чаще — в мирных жителей) из всевозможных стволов — начиная от музейных кремневых ружей и кончая залповыми установками, захваченными в местных гарнизонах. Порой (обычно, когда очередной конфликт уже выдыхался) центральное командование спохватывалось и храбро посылало в “горячий район” батальоны всяческого спецназначения. Бравые парни в разноцветных беретах лихо въезжали на площади и проспекты, шарахая очередями по темным окнам и наматывая на гусеницы зазевавшихся демонстрантов… Потом объявлялись дни траура, создавались всякие комиссии для расследования и занудно заседал парламент, не приходя, как правило, ни к какому решению…