— Слушай, ты чего раскомандовался?

— А как еще?.. Если вы…

— Что “если вы”? Я взрослый дядька. Почему я не могу делать, что хочу?!

Он сказал, будто камень уронил:

— Не имеете права!

— Вот те раз!

— Да, не имеете. Мы еще… у нас контракт не кончен.

Я постарался разозлиться. И его разозлить, чтобы легче было разойтись:

— Однако плату ты получил сполна. И велосипед небось купил, “Стрижа” с аккумулятором, а?

— Ну и возьмите себе этого “Стрижа”! А контракт все равно не закрыт!

— Я, что ли, в этом виноват?

— Значит, — тихо сказал он, — хотите…

— Что?

— Разорвать?

Вот ведь паршивец… Нет, не сумел я сказать, что следовало: “Да, хочу. И оставь меня в покое, у тебя свои дела, у меня — свои”. Пробормотал только:

— Ты все равно ушел из “Пилигрима”.

— А контракт остался! — в Сашкином ответе прозвучал намек на злорадство. Потому что бывший проводник опять чутко уловил мою нерешительность. — Остался незакрытый!

— Это что же, до конца дней кабала?

Он засопел. Виновато, но упрямо. Потом спросил шепотом:

— Для кого кабала-то?

— Глупый. Прежде всего для тебя…

— Не-а…

— Вот тебе и “не-а”… А как же с твоей стажировкой?

В темноте я почувствовал, что Сашка пожал плечом.

Я сказал довольно жестко (может, хоть это его разозлит, заставит отпустить меня):

— В тот раз хотел от меня сбежать, сейчас удрал от Пантюхина. Это благородно?

Он не обиделся. Ответил примирительно и задумчиво:

— Разве я удрал? Пантюхин сам отпустил… Он, думаете, почему за меня держался? Потому что командор.

— Кто?

— Ну есть такая командорская община. Они стараются ребят охранять. Таких, как лоцманы, и со всякими другими свойствами. Говорят, что для будущего… Хотел меня в обсерватории “Сфера” с мальчишками познакомить, с группой “Пограничники”. Они не то что лоцманы, а вообще… любой разверткой владеют, на любых расстояниях…

— Вот и летел бы.

— А когда он узнал, что я хочу из-за вас остаться, сказал: “Правильно”…

— За что мне такая честь?

— Он говорит, что вы… знаете Дорогу…

— Я? Какая чушь!

— Ну и пусть не знаете. Все равно…

— Что “все равно”?

Он опять засопел. Я вздохнул, придвинул его к себе, теплого и колючего.

— Сашка, ну что тебе во мне? В старом насупленном дядьке с душевными копаниями и всякими хворями. Разве мы ровня?

— Ага, — сказал он уже с нахальной ноткой.

— Всыпать бы тебе в самом деле…

— Фигушки… — И он теснее придвинулся ко мне.

— Ну и… куда ты собрался теперь меня тащить… раз контракт еще действует? — мрачно поинтересовался я.

— Через пески…

— Что?!

— Через Оранжевые Пески, — сказал он отчетливо. — На плато, что рядом с Подгорьем, — пустыня. Горячая, с большим оранжевым солнцем…

Я вздрогнул. И, пряча испуг, сказал пренебрежительно:

— Что за бред. Какая может быть пустыня в той местности?

— Может…

— Почему я там никогда про нее не слышал?

— А никто не слышал. Потому что никто не бывал там. Никто не поднимался на плато.

— Ты спятил! Рядом с городом…

— Да! Все думают, что поднимались другие, и делают вид, что там ничего такого. Просто так, пустыри. И говорят об этом друг другу, и сами верят. А на самом деле… Я не вру, честное-расчестное слово! Ну, Чибу спросите!

— Ладно, допустим, — сказал я, переглатывая тревогу. — Ну и тем более… Нечего туда соваться.

— Есть чего!

— Нет, Сашка… Спасибо тебе, что догнал меня. За все спасибо. Но давай здесь и попрощаемся…

— Но почему? — с горечью сказал он.

— Да потому… Нечего тебе делать в Песках, а мне тем более.

— А вот как раз и есть!

— Нет, Сашка, — вздохнул я, решив идти напрямик. — Не получится. У меня, по крайней мере… пороху не хватит. Несколько лет назад я… в силу некоторых обстоятельств… залез в одну зону. И получил кое-чего сверх нормы. И вот недавно это сказалось, в крови… И сколько теперь мне осталось — трудно угадать. Но в любом случае наш контракт оказался бы недолгим… Так что отпусти уж меня… пока есть виндсерфер.

— Он никуда не уйдет, — буркнул Сашка. — Успеете еще.

Серфер качался у причала, кивал в темноте верхушкой мачты — с тем пониманием и терпеливостью, с какой покачивает головой покладистая лошадка.

Но я сказал угрюмо:

— Могу и не успеть.

Сашка опять повозился у меня под боком.

— Ну, чего вы… Я же знаю. Потому и поведу через Пески. Там такое солнце, оно прожаривает человека насквозь и любую кровь делает здоровой… если человек сумеет пройти… А мы сумеем, пройдем.

— Выдумщик ты, — вздохнул я.

— Да нет же, это правда! — И я почувствовал, что он на грани слез. Торопливо попросил:

— Сашка, только без сырости!

— А вы… тогда тоже! Без того…

— Без чего?

— Без дурацкого упрямства…

— Нахал!

— Ага, — с готовностью сказал он.

— И… липучка.

— Ага! — ничуть не обиделся он. — А если вы со мной не пойдете, я не отдам…

— Что?

— Одну важную вещь…

— Какую?

— Очень важную. Я ведь говорил вам сегодня!.. Это тайна. Пока не дадите честное слово, что останетесь… — Он вдруг вскочил и опять засветился в двух шагах, как слабо проступивший в темноте негатив.

— Ну, что там у тебя? — сказал я с неожиданным и резким беспокойством.

— А слово?

— Интриган ты…

— Ага… Все равно не отдам.

— И шантажист.

— Ага…

— Но должен же я знать, что там у тебя, прежде чем лезть в ярмо!

— Ладно уж…

В темноте я не увидел, а скорее догадался, что он расстегнул рубашку и что-то достал из-за пояска.

— Вот…

— Что это?

— Ваша Тетрадь.

Я вскочил, охнул, осел на больную ногу. Вцепился в то, что протягивал мне Сашка. Клеенчатые корочки, разлохмаченные углы. Забухало сердце.

— Ч-черт! Хоть глаз выколи…

— Идите сюда. — Сашка потянул меня за рукав.

Шагов через пять мы оказались у бетонного столба. Сашка трахнул по нему кулаком. На столбе зажглась лампочка. Я не удивился, не до этого было. Тетрадь. Такая, как помнил. Пухлая, мягкая, с царапинами на тисненом коричневом ледерине. Правда она?

Я открыл первый лист. Мелкими буквами в правом углу было написано:

Почерк был явно не мой. Корявый и детский.

— Это что же? Ты сам писал, Сашка?

Он отозвался все так же насупленно:

— Не важно. Вы сперва посмотрите. А потом уж, если хотите, выбрасывайте…

Я перевернул лист. “Глава первая. Побег… Утро было прекрасное. Сверкающее…”

Вздрогнув, я залистал, выхватывая глазами куски текста…

“Это повесть о Дороге. Точнее, о людях, которые ищут Дорогу…”

“Он стоял перед махиной гранитной стены, уходящей гребнем в желтоватые волокна тумана. Маленький — перед миллионами тонн глухого камня…”

“— Я не знаю, — сказал Александр. — Я потом никогда эту рукопись не мог вспомнить. Знаю только, как выглядела Тетрадь… — И тогда Решка ответил: — Это уже кое-что…”