Абов оглянулся на Аспиранта. Эдуард Эрастович кивнул и вышел. Вернулся через полминуты.

— Я послал мальчишку. Того… Все равно без дела ошивался у дверей. Объяснил ему…

— А ключ-то… — выдавил Валентин.

— У нас есть ключ от вашей квартиры, — сказал Абов. И отошел.

…Дальше в мозгу Валентина случился провал. Не полный провал памяти, а исчезновение времени. Исчезли звуки, и в сознании выключился механизм, который отсчитывал секунды, минуты. Как в замедленном кино, Валентин видел измученного, подтянутого к кольцу Женьку. И ощущал его отчаяние и боль. Но эти чувства тоже были как бы замершими…

Распахнулась дверь, и в спортзале оказался растрепанный, потный Мишка Дыров.

— Вот… Принес…

Он держал Женькину сигнальную трубу.

Так дико было видеть этот радостный, сверкающий предмет — эту частичку вольной жизни — здесь, в пыточной камере! Контраст был такой горький, что Валентин простонал:

— Дурак… не та труба…

— Как не та?! — потерял хладнокровие Абов.

— Я говорю про подзорную…

Мишка перепуганно залупал глазами.

— На подоконнике не было… А эта висела на стене…

Ужасаясь, что предстоит новое мучительное ожидание, Валентин опять открыл рот, чтобы объяснить… И услышал резкий Женькин вскрик:

— Это та! Не верьте ему! Это та труба!

Выгибаясь и дергаясь, Женька плакал крупными слезами. И смотрел на Валентина с такой ненавистью, что она казалась настоящей. Или была настоящей?

— Дяденьки, не верьте ему! Это та труба!.. Он просто не хочет!.. Дядь Валь, зачем ты врешь? Они опять будут мучить!.. Дайте, я покажу, как это… Это просто! Развяжите руки!

Ему поверили. Феня ослабил веревку, снял петлю с Женькиных кистей. Абов, насмешливо глянув на Валентина, подал Женьке трубу.

Валентин обмер от нового страха за Женьку и от непонимания, и от капельки надежды, которая вдруг ожила в этом непонимании… Женька облизал сухие губы, вскинул голову. Присоски датчиков посыпались с него, на тоненькой шее опять резко забелел след ожога…

— Стой!! — заорал вдруг догадливый Аспирант.

Сигнал — тонкий, режущий воздух — рассек пространство, как упавший с высоты дрожащий медный лист. Он разрубил спортзал надвое, отбросив от Женьки и Валентина их мучителей. И превратился в стекло. Воздух за этим стеклом отяжелел, как жидкая прозрачная масса. Колыхнулся, искажая очертания, растягивая и комкая тела Абова и тех, кто был с ним. На искаженных, нечеловеческих уже лицах успел заметить Валентин отчаянную досаду проигрыша, запоздалое осознание безвыходной беды.

Упругая сила швырнула Валентина во тьму.

…Тьма была короткой. Мгновенной. Она исчезла неуловимо и безболезненно. Валентин стоял на улице перед зданием спортшколы. Впрочем, здание это виделось лишь секунду, полупрозрачным контуром. Потом исчезло. На его месте был теперь небольшой сквер с клумбой и кленами. На клумбе цвели астры, но клены стояли сплошь желтые. Видимо, конец сентября.

Женька стоял рядом. Он был в потрепанном джинсовом костюме. Поправлял трубу, которая висела на шпагате через плечо.

Посмотрел снизу вверх на Валентина. Неулыбчиво, печально даже. Погладил трубу.

— Я боялся, что она исчезнет. Хорошо, что осталась, пригодится. Хотя теперь она просто труба…

— А… была?

— А была критта-холо, — вздохнул Женька. — Юкки мне объяснил. Ну, еще тогда, в степи…

“Значит, все это было. Не приснилось…”

— Женька, а куда же девались эти?

Тот пренебрежительно пожал плечами. Нашел, мол, о ком спрашивать.

— Нету их. Навсегда… Видишь, даже дома этого нету…

— Значит… и Мишки? — морщась, как от боли, спросил Валентин.

— Мишка… он, наверно, есть. Его же выкинули за дверь, когда я брал трубу…

Валентин потер лоб, облегченно передохнул.

— Ой, смотри! — вдруг звонко сказал Женька.

На клумбе стоял теперь гипсовый горнист с девчоночьей голубой лентой на коленке. Упирал в бедро свою обшарпанную белую трубу и, вскинув голову, смотрел куда-то за деревья…

— Хорошая примета, — заметил Женька.

— Сколько же это времени прошло? Наверно, месяц, а?

— Наверно… Нога уже совсем зажила. — Женька подтянул штанину. На побледневшем загаре светлела волнистая полоска давнего, залеченного ожога.

“Как они тебя, гады!” — чуть не вырвалось у Валентина. Но сдержался, сказал о другом:

— А как же мы Валентине-то объясним? Где болтались все это время?

— Ну-у… — протянул Женька. — Она знает, что я ходил в школу, а ты каждый день сидел над своими рисунками… И помогал дяде Саше настраивать компьютер…

— Значит, все в порядке?

Женька промолчал.

— Тогда… пошли домой, Жень?

— Не… — тихонько ответил Женька. — Дядь Валь, ты меня… проводи…

— Куда?! — с резким испугом вскинулся Валентин.

— На Дорогу…

— Зачем?!

Женька опять поднял глаза. Большие, темно-коричневые, незнакомые. С мелькнувшей слезинкой.

— Разве ты не понимаешь? Я здесь не выживу. И то счастье, что отсрочка получилась. Часа, наверное, на два…

— Какая… отсрочка? — уже понимая неизбежность нового несчастья, сказал Валентин.

— Труба-то… она сама не сработала бы. Только вместе со мной. Я был рыбкой… Дядь Валь, на этой грани мне теперь не жить. А на Дороге меня встретит Юкки. Уведет к себе. Там можно…

“Как же я без тебя?!” — чуть не взмолился Валентин. А спросил не о том — хмуро и почти обиженно:

— Где же эта Дорога?

— Дорога везде… А начало — там, где Ручейковый проезд…

Женька взял его за руку теплыми пальцами, и они пошли. И долго шли молча. И было опять как в ускользающем сне. Потом Валентин не выдержал:

— Жень… Значит, мы с тобой никогда не увидимся?

— Нет, можно будет… но не часто… Я буду приходить иногда на край Дороги. Заиграю на трубе, ты услышишь… Хочешь, я достану из болота твой револьвер? Я запомнил место… Выловлю и принесу! Он тебе здесь не лишний. А патроны добудешь…

— Вылови, — кивнул Валентин. Потому что это была лишняя надежда увидеть Женьку.

— Но это не скоро… — вздохнул Женька. — Только будущей весной…

Валентин промолчал. Тоска наполняла его, как холодная вода…

А день был безоблачный, синий и почти по-летнему теплый. Шелестел листопад, но у заборов цвела еще всякая желтая мелочь и ромашки.

Вышли наконец в Ручейковый проезд. Валентин узнал дом, у которого восемь лет назад увидел маленького рыбака. Юрика. Князя Юр-Танку. Даже бочка по-прежнему была врыта под водосточной трубой. А куда она денется…

— Женька, возьми меня с собой, — тихо попросил Валентин. — Я без тебя не смогу…

— Сможешь, — так же тихонько сказал Женька. — А туда тебе нельзя… пока.

— Почему?

— Другие-то куда без тебя денутся?

— Кто?

— Ну… дядя Саша. Валентина…

— Переживут. Они большие….

— А… сын?

— Какой… сын?

— Ты забыл? Или не знал? У Валентины через полгода родится мальчишка…

Валентин помолчал на ходу. Потом проговорил неуверенно:

— Ты это… точно знаешь?

— Ты и сам знаешь… Давай дальше не пойдем. Вон там, за водокачкой, граница.

Валентину словно вцепились в сердце отросшими ногтями. Он резко остановился. С болью передохнул.

— А еще… — все так же полушепотом проговорил Женька. — Кроме сына… другие тебя тоже найдут…

— Кто?

— Ну… наши. Из “Аистенка”. Шамиль, Кудрявость, Гошка Понарошку, Крендель. Алена с Настюшкой… А потом и вот он… — Женька кивнул в сторону.

Там по узкому асфальту шла пожилая женщина в темной косынке и потертом плаще. А рядом — Илюшка Митников. Он пытался отнять у женщины тяжелую сумку.

— Тетя Маша, ну отдай! Я сам понесу!

— Да что ты, Илюшенька! Я-то привыкла, а у тебя еще сила ребячья, хрупкая…

— Не хрупкая! Дай…

Отобрал он сумку, понес, выгибаясь набок от тяжести… Скользнул по Валентину и Женьке веселым, хорошим таким, но неузнавающим взглядом.

Ну, понятно, откуда он мог их знать? Весь июль прожил Илюшка с тетей Машей у ее брата в селе Орловском и никогда не был в лагере “Аистенок”. И потому в глаза не видал до сих пор ни Валентина Волынова, ни Женьку Протасова, которого звали когда-то Сопливиком — прозвищем обидным, но теперь уже позабытым.