— Весьма недурственно сочиняешь, старик, весьма…

Признаюсь, этим он крайне польстил мне, и мы расстались к ночи крепкими друзьями. Но перед прощанием я все же не удержался, спросил:

— А скажи честно, познал ты здесь Истину?

Он глянул без упрека, но и без улыбки.

— Ну-у, дружище… Я же не спрашиваю тебя, написал ли ты свою главную книгу.

— Не написал.

— А я… по крайней мере, я теперь гораздо защищеннее от того, что не Истина. Это уже немало.

— Пожалуй… Но и не так уж много.

Отец Леонид сказал негромко, но наставительно:

— Не забывай, что я служитель православной церкви. И это искренне, от души. И в этом плане я уверен, что знаю Истину… Но тебя ведь она интересует в ином аспекте…

— В каком? — слегка ощетинился я.

— Не в духовном, а скорее в потребительском: для чего нас сотворил Создатель? В чем смысл существования? И что будет дальше?

— Что же здесь потребительского? — обиделся я.

— А разве нет? “Объясните мне, зачем создан мир, тогда я постараюсь что-то сделать для него. Докажите, что есть Царство Небесное, тогда я начну спасать свою душу. А иначе зачем тратить силы…”

— В чем-то ты прав… Но, честное слово, я не думал о собственном спасении и о вечной жизни на небесах, когда пытался написать “Мальчика из Назарета”… Я думал о самом Мальчике…

И я рассказал отцу Леониду о своей неоконченной повести. Просто очень захотелось поделиться. И еще любопытно стало: обвинит ли он меня в ереси или посочувствует?

Отец Леонид сказал:

— Оставим религию. Я ведь не знаю твоих убеждений… Хотя я редко видел людей, которые бы совсем ни во что не веровали…

— Допустим. И что дальше? — буркнул я.

— По-моему, ты не понял, что пример Спасителя был лишь изначальным импульсом и что Мальчик, способный к Великому Служению, рождается снова и снова в каждом из нас, когда мы появляемся на свет. Но путь тяжел, и мы затаптываем этого Мальчика в себе и других. Жизнь затаптывает и распинает. Гасит Божью искру, и потому исчезает надежда на воскресение… Подумай, много ли надо, чтобы сломать росток?

“Иногда хватает случайной лжи”, — подумал я. И сказал с ожесточением к себе:

— Вся беда, что понимаешь это слишком поздно…

— Так и бывает, — согласился отец Леонид. И на миг прорезался у него голос бывшего кавээновского капитана. Этакая снисходительно-ироническая нотка. — Конечно! Пока не грозят нам ни хвори, ни годы, не так уж и волнует нас вся эта философия. А как замаячит порог, принимаемся подпрыгивать? “Ах, для чего живем, если все прахом станет? Ах, а может, все-таки что-то есть там?” Вот тут-то и начинаются метания: “Дайте нам Истину”…

— Ну, а разве это не естественно? — вздохнул я.

Отец Леонид ответил уже без насмешки:

— Однако и мальчиком быть — тоже естественно. А мальчики… они не думают о конце, жизнь для них впереди, и кажется им, что перед ними вечность. А кто верит в вечность, для того она существует. И может быть, Истина… или одна из истин… в том, чтобы не терять Мальчика в душе? Тогда не страшным будет путь… Уж если кому-то суждено спасти мир и познать смысл бытия, то именно мальчикам — тем, кто владеет вечностью.

— Но ведь вечность их обманчива…

— Откуда ты знаешь? — усмехнулся отец Леонид. — Не похоже, что ты пытался быть мальчиком до конца.

— Ты уверен?

— Прости меня, вижу. Иначе ты, как истинное дитя, не ведал бы страха.

— Разве дитя не ведает страха? Я в детстве был весьма трусоват…

— Дурень. Я говорю не о страхе разбитого носа, двоек или темноты, а о страхе перед миром. Перед его загадками, перед бесконечностью Вселенной. О боязливом состоянии, что ты микроб в непостижимой громаде бытия. У детей этого нет…

Прислушавшись к себе, я понял, что не ощущаю страха перед бесконечностью Вселенной (по крайней мере, в данный момент). И горделиво поведал об этом отцу Леониду. Он улыбнулся:

— Ну, значит, я ошибся. Не совсем погиб в тебе мальчик.

— Ты считаешь, что мальчикам не должны быть ведомы никакие “космические страхи”?

— Настоящим мальчикам…

— А страх Божий? — коварно спросил я. — Он ведь тоже явление космического порядка. Но как же без него?

— Я же говорил: не трогай религию, поскольку ты профан!

— Вот видишь, уже и ругаешься…

— Грешен, прости… Но все-таки ты туп, если считаешь, что страх Божий — это страх перед Богом. Неужели ты думаешь, что Отец Небесный это вроде папаши с ремнем? Будто ему только и дела, что проверять твой дневник… Бояться следует собственной совести, а Создателю надо помогать, творя добро и совершенствуя свою душу. Чтобы хоть капельку внести в создание общей гармонии, к которой стремится мир.

— Все логично, — покивал я. — Кроме одного: зачем помогать Создателю, если он и так всемогущ?

— Ты болв… больно умен. Но умен, извини, как-то по-обывательски… Создатель сотворил мир вместе с его законами. Конечно, единым мановением он мог бы заменить эти законы на другие. Но отчего другие будут лучше прежних?.. Он мог бы отменить их совсем. Но разве хаос лучше системы развития?

— Да я не о том…

— Знаю, о чем ты! Почему Господь в своем всемогуществе не дал нам всеобщего счастья! Так… Но этот вопрос люди задают испокон веков, а что такое счастье, объяснить не умеют. Часто получается, что счастье одних — это беды других. А чтобы такого не было, люди сами должны пройти дорогой суровой науки и совершенствования. Именно в соответствии с законами развития мира. Этот мир — не инкубатор для беззаботных птенчиков, а непостижимый в сложности часовой механизм. Пружина закручена, маятник пущен… И кстати, стрелка делает еще первый круг…

— А что будет, когда сделает последний?

— А вот это уже зависит от нас…

— От нас или от пружины с маятником?

— А мы сами — и маятник, и пружина…

— Мы?.. Или те, кто остались мальчиками в душе?

Отец Леонид потер виски, тряхнул головой.

— Ладно, Игорек, не будем играть словами… Спать пора.

Наутро отец Леонид открыл мне глубокие, но сухие подвалы монастырской библиотеки и оставил одного, напутствовав истиной, что “ищущий да обрящет”.

Я был ошарашен книжным богатством. Большого порядка на дубовых стеллажах не было, но это придавало лишь дополнительный интерес моим поискам. Среди кожаных фолиантов с житиями святых, среди окованных медью Евангелий попадались книги и совсем не церковные. И очень неожиданные. Первое, прижизненное собрание сочинений Гоголя с его родовым гербом на обложке, двухтомный “Новый Робинзон” Генриха Кампе — издание восемнадцатого века, “Восточная война” Богдановича, старые альбомы по истории античного мира с прекрасными гравюрами… Особенно много книг было по навигаторской науке и путешествиям. Я просто обалдел, когда увидел “Географию генеральную”, изданную при Петре, а потом “Атлас Балтийского моря” капитана Нагаева, напечатанный два с половиной века назад.

Часа полтора, приткнувшись у настенного фонаря, я читал рукописные “Записки корабельного священника о. Кирилла, волею Божией совершившего плавание кругом света на шлюпе “Олег” в 1830, 31, 32 и 33 годах”. Почерк был крупный, разборчивый, а в “Записках” — масса остроумных наблюдений жизни “матросских служителей” и “господ офицеров” на деревянной парусной скорлупке посреди океана…

Но книгу Альфреда де Ришелье о трехмерных зеркалах я, конечно, не нашел. И в середине дня, щурясь от солнца, выбрался на монастырский двор, где сквозь булыжники прорастала уличная безлепестковая ромашка.

— Ну и как наше хранилище премудрости? — приветствовал меня отец Леонид.

— Впечатляет.

— Ежели что спер, сын мой, признайся чистосердечно. Может, и подарю…

— Ничего не спер. Не нашел, что хотел…

— Потому и душа печалится?

Душа печалилась не поэтому. Просто и там, в библиотеке, и здесь, на дворе, я чувствовал пустоту оттого, что нет рядом Сашки. Я представлял, как он кидался бы от полки к полке, разглядывая золоченые корешки (“Ёшкин свет, вот старина-то, а?”), как листал бы альбомы с гладиаторами и атласы со схемами плаваний. Как вертел бы могучий глобус в медных кольцах экватора и меридиана (“Игорь Петрович, смотрите, тут еще даже Австралии нет!”). И как задирал бы голову на купола собора и крепостные башни, и как мы полезли бы на колокольню к могучим дремлющим колоколам…