После того как оба немного отдохнули и отдышались, Ноздря освободил от своей блестевшей от пота туши зад молодого человека. Не помывшись водой из верблюжьей лохани, даже не вытерев пучком соломы свой чрезвычайно маленький орган, он начал снова напяливать одежду, напевая при этом под нос какой-то веселый мотив. Молодой незнакомец стал одеваться гораздо медленней и ленивей, словно он откровенно наслаждался, демонстрируя свое обнаженное тело даже при таких постыдных обстоятельствах.

Перегнувшись через перегородку стойла, я сказал нашему рабу, словно все это время мы мило болтали:

— Знаешь что, Ноздря? На свете было великое множество плутов и негодяев, о которых говорится в разных сказках, историях и песнях, — персонажей, подобных Ходже Насреддину и Рейнару-Лису. Они прожили никчемные, но веселые жизни, они жили своей лисьей хитростью и каким-то образом никогда не бывали ни в чем виноваты и грешны. На их совести одни только проказы и розыгрыши. Они крали, но не у кого-нибудь, а у воров; их любовные подвиги никогда не были постыдными; эти люди пили и кутили, но никогда не напивались до бесчувствия; ну а если они начинали фехтовать, то сроду не убивали своих врагов, а лишь наносили им раны. Они добивались победы в мгновение ока, всегда были готовы посмеяться, даже на виселице, которой чудесным образом в самый последний момент избегали. Какие бы приключения с ними ни происходили, эти безрассудно смелые негодяи всегда оставались обаятельными, умными и занятными. Когда слышишь подобные истории, невольно возникает желание повстречаться с таким храбрецом, отважным и симпатичным жуликом.

— Вам это уже удалось, — сказал Ноздря.

Он моргнул своими поросячьими глазками, улыбнулся, показывая остатки зубов, и принял позу, которую сам, наверное, считал лихой.

— Ты полагаешь? Но в тебе нет ничего привлекательного и выдающегося. Если ты — типичный плут, тогда все эти истории лгут и их герои — просто свиньи. Мне глубоко отвратительны как твой внешний вид, так и привычки, у тебя просто омерзительный характер, ты безнравствен в своих наклонностях. И вполне заслуживаешь, чтобы тебя за все это сварили в котле с маслом, от которого я тебя столь опрометчиво спас.

Тут красивый незнакомец грубо засмеялся, а Ноздря засопел и пробормотал:

— Хозяин Марко, как праведный мусульманин, я возражаю против того, чтобы меня сравнивали со свиньей.

— Я надеюсь, что хоть с ней ты не будешь совокупляться, — сказал я, — хотя и сильно сомневаюсь.

— Как вы можете такое говорить, молодой хозяин. Я праведно соблюдаю Рамазан, который запрещает половые сношения между мужчиной-мусульманином и женщиной. Я должен признаться, что даже в дозволенное время мне порой бывает тяжело найти себе женщину, особенно с тех пор, как мое миловидное лицо обезобразило известное вам несчастье.

— О, только не надо преувеличивать, — возразил я. — Всегда найдется женщина, готовая пойти на риск. Я, например, знал одну славянку, которая делила ложе с чернокожим мужчиной, и видел арабку, совокуплявшуюся с настоящей обезьяной.

Ноздря надменно сказал:

— Надеюсь, вы не думаете, что я унижусь до женщины такой же уродливой, как и я сам? Ах, но мы совсем забыли про Джафара — а ведь он такой же привлекательный, как и самая хорошенькая женщина.

Я рявкнул:

— Скажи, чтобы твой привлекательный негодяй поторопился одеться и убраться отсюда, или я скормлю его верблюдам.

Привлекательный негодяй уставился на меня, а затем бросил нежный и умоляющий взгляд на Ноздрю, который немедленно оскорбил меня наглым вопросом:

— А вы не хотите сами попробовать его, хозяин Марко? Опыт, возможно, расширит ваши познания…

— Я сейчас расширю тебе дырку в носу! — огрызнулся я, выхватывая кинжал из-за пояса. — Я сделаю ее размером во всю твою уродливую голову! Как смеешь ты так разговаривать с хозяином? Да за кого ты меня принимаешь?

— За молодого человека, которому еще многому надо учиться, — ответил наглец. — Вы теперь путешественник, хозяин Марко, и в самое ближайшее время вы отправитесь еще дальше, увидите и испытаете еще больше. Когда же вы наконец вернетесь домой, то будете заслуженно презирать тех, кто называет горы высокими, а болота глубокими, без того чтобы самому взобраться на гору или измерить глубину топи, — тех людей, кто никогда не отваживался выйти за пределы своих узких улочек, привычных рутинных дел, приятного времяпрепровождения и полной нужды маленькой жизни.

— Возможно, и так. Но какое отношение это имеет к твоему galineta?[143]

— А такое, что существуют и другие путешествия, которые могут вывести мужчину за пределы обыденности, хозяин Марко. Дело не в расстоянии, а в широте восприятия. Подумайте сами, вы, конечно, можете воспринимать этого молодого человека как распутника, хотя он всего лишь то, к чему его готовили, для чего всю жизнь совершенствовали и воспитывали. Джафар делает то, чего от него ожидают.

— Твой Джафар — содомит, если тебе больше нравится это слово. А для христианина этот грех еще страшнее, чем простое распутство.

— Я прошу вас, хозяин Марко, совершить всего лишь одно короткое путешествие в мир этого молодого человека. — И прежде чем я успел отказаться, он сказал: — Джафар, расскажи чужеземцу, как тебя воспитывали.

Все еще сжимая в руке свою нижнюю одежду и взволнованно глядя на меня, Джафар начал:

— О, молодой мирза, отражение света Аллаха…

— Это лишнее, — перебил его Ноздря, — просто расскажи, как твое тело готовили для совокуплений.

— О, благословение мира, — снова начал Джафар, — с самых ранних лет, как я себя помню, каждый вечер, перед тем как лечь спать, мне вставляли в нижнее отверстие golule — орудие, сделанное из керамики каши, своего рода маленький конус. Всякий раз, как мой вечерний туалет был окончен, в меня засовывали golule, хорошо смазанный снадобьем для стимуляции роста моей badam. Мои мать или няня постепенно осторожно устанавливали его все глубже в моем теле, пока я не вместил его целиком, после чего его сменили на больший golule. Таким образом, мой задний проход постепенно становился все просторней, но мускулы, которые смыкали его, при этом не становились слабей.

— Спасибо тебе за рассказ, — сказал я молодому человеку ледяным тоном, а Ноздре заметил: — Родившийся порочным или ставший таковым содомит все равно вызывает одинаковое омерзение.

— Боюсь, что рассказ еще не окончен, — сказал Ноздря. — Наберитесь терпения, путешествие продолжается.

— Когда мне исполнилось пять или шесть лет, — снова завел Джафар, — меня освободили от ношения golule, а вместо этого начали подстрекать моего старшего брата использовать меня, когда его орган был возбужден и стоял.

— Adrio de vu! — воскликнул я. Мое отвращение внезапно сменилось сочувствием. — Какое ужасное детство!

— Оно могло быть и хуже, — сказал Ноздря. — Когда разбойники или охотники за рабами захватывают мальчика, не имеющего столь тщательной подготовки, они просто пронзают его деревянным колышком от шатра, чтобы отверстие стало пригодным для дальнейшего использования. Однако при этом окружающие задний проход мышцы разрываются, и мальчик с тех пор уже больше не может сдерживать себя и испражняется непроизвольно. Также он после этого уже не может использовать свои мышцы, чтобы сжимать их и доставлять этим удовольствие во время совокуплений. Продолжай, Джафар.

— Когда я привык к тому, что мой брат пользуется мной, мой следующий по возрасту и гораздо более искушенный брат помог мне совершенствоваться дальше. Когда же моя badam созрела до такой степени, что я смог и сам получать удовольствие, тогда мой отец…

— Adrio de vu! — снова воскликнул я. Но на этот раз любопытство оказалось сильнее сочувствия и отвращения. — Скажи, что ты называешь словом «badam»? — Я не мог понять этой детали, потому что «badam» на фарси означает «миндаль».

— Вы не знаете этого? — удивился Ноздря. — Но ведь у вас и у самого есть badam. У каждого мужчины она есть. Мы называем ее миндалиной из-за формы и размера, но лекари иногда считают ее третьим яичком. Badam расположена позади первых двух, но не в мошонке, а скрыта внутри паха. Палец, хм, или какой-нибудь иной предмет, вставленный достаточно глубоко в ваш анус, нежно трется об эту миндалину и доводит ее до приятного возбуждения.