— коммунизм любил за красивую идею и стыдился за бездарную реализацию, за предателя горбатого Мишку, за сталинские репрессии…
— женщин любил за большие груди и стыдился за свою слабую эрекцию, за верную жену и за то, что не звери ведь…
— стихи любил за сочные рифмы и стыдился, что такой солидный, с большим партийным стажем, а такими глупостями занимается…
Любовь, любая любовь, вещь сугубо интимная, любовь вообще можно назвать вещью. Ей не хочется делиться ни с кем, но иногда она встает поперек горла, как рыбья кость. Вот тогда-то нужны близкие друзья, чтобы в трудную минуту поведать им, о чем душа тоскует, задать самые нелицеприятные вопросы и получить самые честные ответы.
Тихим и незаметным апрельским вечером, когда календарная весна еще даже не на равных тягалась с реальной зимой, Лакьюнов имел все шансы получить только честные ответы, ибо принимал своего давнего дружка, товарища Вязова. Прямой, как линия электропередач и бесхитростный, как палено, бывший пехотинец, он стал министром обороны огромной страны, чудом избежав многочисленных междоусобных дрязг и интриг. А все благодаря фирменному рецепту — избегать скользких тем. Как начинаются странные беседы, с двойным дном и задним смыслом, рот на замок и ни-ни. И пусть себе считают чурбаном и тугодумом — главное, чтобы военный костюмчик сидел.
Два друга удобно устроились в креслах в кабинете Лакьюнова, пили армянский коньяк десятилетней выдержки.
— Твое здоровье!
— И вам того же с кисточкой!
Они закусывали свежайшими и вкуснейшими рижскими конфетами и спрашивали друг друга исключительно о болячках:
— Вяз, как давление?
— В норме, как в откатнике пушки. Только левое веко иногда дергается. А что у тебя.
— Для моего возраста не так уж плохо. Только ноги по утрам сильно немеют.
— А ты растирай их спиртиком…
После трех рюмок вопросы любопытного Лакьюнова стали позаковыристее:
— Вяз, скажи, мы кто, коммунисты или коммуняки?
— Коммунисты!
— А Мишка Горбатый, он кто?
Вязов напрягся. Казалось, на его лбу отпечаталось, как мозги сбились в кучку на экстренное совещание:
(— не ловушка ли? не проверка ли на лояльность, как Андропов уважал, напоил, жучила, а теперь думает язык развязать, может и магнитофончик зарядил…)
Вязов сжал зубы, как партизан на допросе и по всему телу выступило такое количество пота, словно роет окопы в Египетской пустыне в жаркий день. Впрочем, на конкретном ответе Лука и не настаивал.
Еще через три рюмки партийные проблемы ушли на задний фланг, где и растворились. На смену пришли беседы… да, именно о них, о бабах. А что, разве не мужики собрались?! Да еще какие бравые!
— Вяз, а помнишь ли официантку из столовки в Высшей Партийной, ох и ядреный бабец…
— Да уж как не помнить…
— Да, сиськи у нее сладкие, что два астраханских арбуза, и родинка под левым соском, как черная семечка. Аппетитнейшая барышня… Всю жизнь бы в нее…
— Ух черт, уж не разведчик ли ты?
— С чего это?
— Да такие пикантные подробности про родинку откуда тебе известны?
— Вяз, а голова у тебя есть, или только головка? Или ты министр без головы.
Вязов обиделся и надулся.
— Да не дуйся ты, а пораскинь мозгами, откуда мне это может быть известно?
— Рассказал кто?
— Нет, ты еще подумай
От неожиданной догадки главный оборонщик аж покраснел:
— Как, неужели…
— Вот тебе и неужели. Не ты один такой шустрый.
— Вот ведь б…!
— Да все они…
Еще через три рюмашки бабы тоже изрядно надоели. Ну действительно, извини-подвинься, сколько можно им перемалывать косточки да в трусы залезать — все время одно и тоже! Так Лакьюнов плавно перешел к своему последнему стыду, самому интимному. На эту тему говорить мог только он, ибо Вязовского «поэтического дарования» хватало только на роль слушателя.
— Вот ты послушай, вояка, какой классный шедеврик я давеча придумал, не очень-то еще доработан…
— Да хватит тебе притворяться и ломаться, как красна девица — читай, наливай, ложись! ( и кто сказал, что у вояк нет чувства юмора?!)
— А от страха ты случаем не помрешь?! Это не пиф-паф, не ать-два, это о вампирах, которые кровь по ночам сосут.
— Мою кровь по ночам сосут только комары да телефонные звонки, — Вязов многозначительно поднял указательный палец вверх:
— Ему все какие-то идеи в голову приходят, все чего-то перестраивать собирается. Ну я и думаю, а с утра нельзя ли умными мыслями поделиться? Утро, оно ведь мудренее…
— Военным думать по уставу не положено. И вообще, ты не очень-то почтителен…
Вязов снова напрягся. Подальше бы от этого льда держаться. А то, не ровен час, поскользнешься и шею сломаешь. Или под воду бултых\ Тут ведь хитрым и опытным политиком надо быть, а какой из него политик… Он, кстати, знает, какой — как из вчерашней кирзухи взрывчатка:
— Давай читай, все равно делать нечего…
Луку не особо вдохновило столь наплевательское отношение к своему творчеству, но ведь пятую ночь подряд жена наверняка откажется слушать ЧАС ВАМПИРА, а ему так хотелось аудитории, хотя бы такой — xo! — дубоватой.
Довольный автор погасил свет, дабы основательнее пробрало, зажег свечи и начал читать с выражением, глухим и хриплым голосом, полностью соответствующим тематике.
