Ему уже казалось, будто они пятьдесят верст идут по этой дороге. Теперь он думал только об одном: не прозевать бы эту просеку! А она должна быть через километр направо.
Но нет, он вовремя рассмотрел, что от широкой колеи влево сворачивает узкая. Точнее, наоборот, эта узкая колея была оставлена ныне потонувшим «Ниссаном», когда фиксатый с братками уезжал на дело. Таран сейчас уже не сомневался, что если б он тогда повернул налево и поехал к Полининой бабушке, то никакой стрельбы не было бы. Фиксатый с корешами спокойно заехали бы в эту просеку, добрались до хаты и раздавили припрятанный бутылек. И Владлен этот несчастный был бы жив. Да и Таран небось уже храпака задавал бы в тепле, сытый и довольный. И «Ниссан-Патрол» с «девяткой» целехонькие стояли бы, дожидаясь утра, а не лежали грудой металла на дне озера, загаженного ихним бензином…
С этими философскими размышлениями о необратимости содеянного Юрка и повернул на просеку. Оглянулся, разглядел силуэты спутниц, убедился, что обе тут, не отстали.
— Сколько еще? — понастырничала Лизка. — Ты говорил «чуть-чуть»…
— Так оно и есть, — как можно более спокойным голосом произнес Таран. — Вот-вот придем…
Вообще-то именно в этот момент он был очень даже не уверен в том, что этот гад с фиксами во рту сказал ему правду. С какой стати ему колоться? Да еще перед человеком, который его, по идее, смертельно ранил. Правда, это Лизка в фиксатого попала, как и в водителя, а Таран только Крюгера отоварил, но все-таки сомнительно, чтоб у него христианское смирение перед смертью прорезалось и он возлюбил врага своего. А вот напакостить из вредности — запросто мог. Иди, дескать, ищи мою избушку на ночь глядя! Глядишь, и сам замерзнешь, и девок уморишь, повторив подвиг Сусанина. Тот тоже, говорят, когда его поляки рубить собрались, заорал напоследок: «Да я не нарочно, панове! Просто память у меня хреновая!»
У Тарана точно — память никудышная. Позабыл он, что верить таким орлам — себя не уважать. Хотя самый пакостный — Дядя Вова — напоследок, перед смертью, все же правду сказал.
Может, именно поэтому, а может, потому что надеяться было больше не на что — у Юрки-некурящего даже зажигалки не было, чтоб хотя бы костер развести! — он упрямо шел вперед по полузаметенной колее. Тут, кстати, снег поглубже был. Шаг вправо, шаг влево — и по колено в снег, а то и по пояс.
Наверно, метров сто по этой просеке прошли — и никаких признаков жилья. К тому же просека куда-то вверх потянулась, на холм. И намного круче, чем прежде. Идти стало еще фиговей, и уже совсем всерьез казалось, что силенок может не хватить…
И тут за поворотом дороги открылась заметенная снегом полянка, а на ней смутно просматривался забор с воротами, за которым в свою очередь белела заснеженная крыша дома.
— Добрались… — не очень веря самому себе, произнес Юрка.
— А ворота заперты. — Лизка толканула рукой створку.
— И калитка на замке. — Это уже Полина в темноте нащупала. — А мы ключей у них не взяли…
Таран мог бы, наверно, пошарить в карманах у фиксатого. Но нет, побрезговал. Только пистолет забрал.
— Ну и что теперь? — проворчала Полина. — Будем тут под забором замерзать?! Забор высокий, больше двух метров, наверное. Не перелезть. И доску не выломаешь, и замок не сломаешь — прочный…
— Помолчи, а? — буркнул Таран. — Ща придумаем… Лизка, положь вещи, спрячь кошку в корзинку и становись мне на плечи!
Лиза беспрекословно повиновалась, и все пошло по плану.
Юрка присел, Лизка встала ему на плечи и ухватилась за его подбородок. Оп! — Юрка разогнулся и ловко поднял Лизку, так что она смогла ухватиться за верх забора — проволоки, слава богу, там не было! Затем Лизка, опершись о забор руками, перенесла через него одну ногу, потом вторую — ш-шух! — и спрыгнула во двор.
— Каблуки не поломала? — спросил Таран.
— Все нормально! — отозвалась «десантница», видимо отряхиваясь. — Сейчас ворота открою. Они брусом заложены, как у Полинки на даче…
— Собак тут нет? — опасливо спросил Таран.
— Нет, они б уже гавкали…
Лизка, проваливаясь в снег по колено, добралась до заметенных ворот, стала возиться и вполголоса ругаться…
— В чем дело?
— Брус примерз, надо чем-то тяжелым постучать…
Юрка думал недолго: снял магазин, выдернул затвором патрон из патронника и перекинул автомат через забор:
— Вдарь прикладом!
Бряк! Бряк! — Лизка пару раз стукнула, а потом, сопя, вытащила брус.
— Толканите вдвоем! — потребовала она. — Створки снегом замело.
Юрка с Полиной уперлись, дружно толканули раз, другой, третий — и сумели-таки распахнуть ворота до такой ширины, что смогли сами протиснуться и протащить вещи. Когда вся поклажа оказалась внутри забора, Таран снова заложил ворота брусом.
— Теперь еще бы в дом попасть, — заметила Полина, взобравшись на крылечко и демонстративно побрякав замком.
— Отойди! — Таран не очень вежливо отпихнул москвичку и несколькими ударами приклада сшиб замок. — Здесь и так можно…
— А на калитке почему так не сделал?
— Потому что не хочу, чтоб кто-нибудь сюда заполз, пока мы спать будем… — проворчал Таран.
— Ну и темень тут! — пробормотала Лизка, когда дверь открылась.
Они осторожно вошли в сени. Полина пошарила ладонью по стене. Таран хмыкнул:
— Выключатель ищешь? Неужели не видела, что сюда никакие провода не подведены?!
— Так тут вообще электричества нет?
— Наверно, как-то обходятся…
Юрка сделал несколько осторожных шагов и наткнулся на бревенчатую стену. Провел рукой и обнаружил железную ручку двери. Дернул на себя, и сразу теплом дохнуло. Даже какой-то тускленький красноватый свет привиделся — должно быть, в печи еще не все угли дотлели.
— Сюда идите! — позвал Юрка.
Переступив через высокий порожек, вошли в комнату. Темнота тут была не менее густая, чем в сенях. Но зато после мороза и ветра теплынь показалась просто африканской, хотя вряд ли тут, в комнате, было больше плюс пятнадцати градусов. От тепла примороженные носы-уши защипало, а у Полины запотели очки. Духан, конечно, в комнате стоял не шибко ароматный — сразу чувствовалось, что тут проживали три заядлых выпивохи и куряки, которые к тому же не любили мыться и хату проветривать.
Справа от двери Юрка сразу нащупал печь. Вообще-то уже здорово остывшую, но показавшуюся горячей. Так, как кажется горячей холодная вода из-под крана, если подставить под нее замерзшие ладони. Затем, двигаясь вдоль печки, Юрка запнулся за охапку дров. Нащупал заслонку и отодвинул ручку на ней.
Угли почти не тлели, но жар из печки еще чувствовался. Таран подхватил пару поленьев, кинул в топку. Потом полез открывать задвижку на трубе. Тяга пошла, ф-фук! — и оба полена заполыхали, озарив комнату багрово-алым пляшущим светом.
По сравнению с дачей, где Юрка и его спутницы ночевали прошлую ночь, эта халупа смотрелась хреново. Ясно было, что избушку эту сто лет как забросили и позабыли. Краска с полов облупилась, обои висели лохмами, а из мебели сохранились только ободранный и колченогий стол, некрашеная лавка да табурет. Еще нары какие-то были с драными тюфяками, лоскутными одеялами, из которых вата лезла через дыры, да тремя подушками. Белья, естественно, и близко не было.
На столе валялись немытые алюминиевые миски с жирными ложками и ошметками недоеденных макарон, хлебные крошки, красные пластмассовые стаканчики, стояла пустая бутылка из-под пива с воткнутым в нее оплывшим свечным огарком. Еще разодранная пачка от «Беломора» лежала, на которой, как видно, расписывали преферансную пульку. Картишки, затертые и затрепанные, лежали тут же. Чайник, чугунок и сковородка — все закопченные до черноты — стояли на полу около печки рядом с ухватом и кочергой.
Продовольственный запас здешних жителей обнаружился на подоконнике и между двойными рамами окна. Пачка макарон, несколько больших пачек чаю, полбуханки черного хлеба, засунутого в пустой полиэтиленовый пакет, банка с сахарным песком, две банки кильки в томате и банка тушенки.
