— А ты как думала, деточка? — выдернув откуда-то из рукава клинковую бритву, прошипела Галя. — С такими козлами только так: или — или… Зато представь себе: все денежки со стола — наши! Поняла, солнышко мое? Наши!!! Сейчас пойдем пописаем и все перетолкуем по-тихому…

В комнате этого весьма содержательного разговора не слышали и слушать не собирались. Там обстановка все больше и больше накалялась. Суровый мужской разговор явно приближался к той критической черте, когда может произойти самое непредсказуемое. Тем более что сразу после того, как Танька с Галькой вышли в сени, братки для простоты общения приняли по стакану.

— Нет, ты скажи, Лупан! — очень нервно произнес Швырь. — На кого мы три доли будем отстегивать? Где они, кто их видел, на хрен? Мы сюда приехали как договорились. Верно, Купорос?

— Верно! — прогудел тот. — Приехали, а их нет.

— Тебе, Лупандя, было сказано, что они, если что, долю тут оставят? Было! Купорос свидетель!

— Точно! — кивнул громила. — Значит, что? Все, что найдем, — наше! Делим на троих, шворим баб напоследок, пишем их перышком и — «в западный Иллинойс, на крупное дело»!

— Так тебя и ждут, е-мое, в этом Иллинойсе! Небось срочно проводку к электростулу меняют! — сурово пошутил Лупандя. — Я лично вижу, что у вас, братки, с понятиями туго. Купорос небось всю библиотеку за пять лет на зоне перечитал, начиная с Пушкина-Лермонтова и кончая О’Генри, но то, что у братвы воровать — это плохо, ни хрена не вычитал. И что за крысятничество бывает, тоже без понятия, наверно?

— Да ты пойми, Лупан! — ударил себя в грудь Швырь. — Они нам что, маляву оставили: «Братва, половину нам оставьте!»? Ни хрена не написали!

— Но они и не написали, чтоб мы все захавали, верно?

— Блин, опять все по новой начинать, да?! — с досадой взвыл Купорос. — Что тут долю оставят, Кисляк говорил? Говорил! Сколько в этой доле выходит конкретно, устанавливал? Ни хрена! Короче, что нашли — все наше. На троих расписываем — и нет проблем.

— Якорный бабай! — В хмельных мозгах Швыря промелькнула весьма опасная, но вполне логически обоснованная мыслишка. — А я все понял, Купорос! Думаешь, он на Кисляка играет? Да хрена с два! Он на себя пашет, понял?!

— Ты, Швырь, что, лишнюю пробку понюхал? — Лупандя отошел на шаг от стола, и, не вынимая руки из бокового карман куртки, сдвинул флажок предохранителя на «ПМ». — За слова отвечают, братуха! И конкретно отвечают!

— А я отвечу! Без проблем! — Швырь видел за собой поддержку могучего Купороса, а на карман Лупанди не сильно обращал внимание. — Ты, блин, нам с Купоросом мозги пудришь: поделим на шесть и три доли тут оставим. Дескать, братки сюда придут и свое поимеют. А вот хрена с два! Мы с тобой, Купорос, как два осла, возьмем треть на двоих и будем кипятком писать от счастья, а Лупандя потом сюда вернется и три лишние доли себе захавает! Усек механику?!

— Ну, ты пидо-ор! — аж задохнулся от ярости Лупандя и выдернул из кармана пистолет. Но Купорос отреагировал мгновенно: носком ботинка врезал Лупанде в пах, а потом шибанул его справа кулаком по роже. Тот полетел на пол, выронив пистолет, но у него был очень старый «ПМ» с разболтанным, очень легким спуском. Шарах! — выстрел грохнул уже тогда, когда оружие вылетало из руки Лупанди, и он ни в кого не целился. Но пуля, как известно, дура. Когда тщательно наводишь оружие — не попадаешь, а когда случайно нажимаешь — вот он, трупик-с!

Досталось Швырю. Должно быть, бог за жадность наказал и за излишнюю подозрительность. Пуля впиявилась ему куда-то в середину груди и пошла налево, к сердцу. У него округлились глаза, открылся рот, будто от сильного удивления, подогнулись колени, и Швырь, выдохнув что-то неразборчивое, повалился животом на стол, свалив с него и бутылки, и кейс с баксами, а затем безжизненно скатился на пол за спиной у Купороса.

Впрочем, у Купороса не было времени на рыдания и переживания по поводу Швыря, потому что он видел, что Лупандя хоть и свалился на пол, но не вырубился и тянется к пистолету, который был не так уж далеко от него. Купорос пинком отшвырнул оружие подальше и, прыжком оседлав Лупандю, левой рукой сдавил горло, а правой стал гвоздить братка по роже — так, будто хотел ему черепушку расплющить. Единственное, что спасло Лупандю от этой невеселой перспективы, так это левая рука, которую он выставил перед лицом локтем вперед. Смертоубийственные удары Купороса, в которых ярости было значительно больше, чем трезвого расчета, попадали в основном в локоть и лишь вскользь заезжали Лупанде по лбу или по ушам. Впрочем, за пару-тройку секунд этого мордобоя Купорос успел расквасить Лупанде нос, рассечь губу и зуб вышибить. Кроме того, левой рукой громила почти раздавил ему кадык, и Лупандя отчетливо понимал, что ему осталось недолго… Однако в этот самый момент правая рука Лупанди, которая безуспешно пыталась отодрать от горла лапу Купороса, случайно нашарила в темноте выкидуху, добытую Тараном еще на квартире у Лизки. Выкидуху Юрка забыл на столе, во время ужина, когда этим стильным ножичком сало резали и консервы открывали. Нож свалился со стола вместе с другими вещами, когда Швырь грохнулся.

Комнату освещал лишь аккумуляторный фонарь, который Лупандя пристроил на вбитый в стену гвоздь, и его луч был направлен не в тот угол, где шла драка, а в сторону двери. Поэтому в полутьме Купорос, упоенный превосходством, не смог углядеть, как Лупандина рука ухватила выкидуху. А уже в следующее мгновение задыхающийся Лупандя, собрав последние силенки, всадил закаленное лезвие в левый бок Купороса. Промеж ребер и по самую рукоять!

— И-ы! — Купорос вскрикнул и дернулся от острой боли, сразу же ослабив хватку. А Лупандя, выдернув лезвие, пырнул его еще раз и, рывком сбросив с себя противника, сам в свою очередь насел на него. После этого Лупандя с дикими троглодитскими выкриками стал с размаху всаживать нож в уже потерявшего сознание врага. Куда попало: в грудь, в живот, в лицо!

Но в тот момент, когда звериное ликование Лупанди достигло апогея и, казалось бы, ничто не мешало ему заполучить весь огромный куш, откуда-то снизу, из-под пола, грохнул еще один выстрел.

— Е-мое-о! — взревел Лупандя, подскакивая вверх, словно в машине на ухабе… И тут же повалился замертво.

Танька и Галька вернулись из похода в сортир буквально за несколько секунд до того, как Лупандя выхватил пистолет. То есть первый, шальной выстрел, который закончил бандитскую карьеру Швыря, прогремел как раз тогда, когда обе бабы собрались было войти в комнату.

— Ой, мама! — испуганно взвизгнула Танька, но Галька мигом зажала ей рот и жарко забормотала, обдавая перегаром:

— Чего орешь, дура? Пускай друг дружку шмаляют! Нам работы меньше!

Но через секунду испуганно завизжала и она, потому что из темного угла сеней, где громоздилась куча деревянного хлама, мимо которой бабы уже не один раз спокойно проходили, внезапно послышался грохот и треск, а потом оттуда с малоразборчивым криком «р-ря-а!» (не то русское «ур-ря!», не то японское «ки-я!») выпрыгнуло некое крупное существо неясных очертаний — не то омоновец с автоматом, не то вообще черт с рогами.

Хотя Таран команды «ложись!» не отдавал, Танька и Галька дружно плюхнулись на пол, причем не рядом, а одна на другую. Да так подгадали, что завалили собой дверь в комнату. Она открывалась в сени, и, чтоб ее открыть, надо было прежде отодвинуть с дороги объемистую задницу Гальки, а заодно и Таньку, потому что и ее попа была выше уровня порожка.

— Встать! — заорал Юрка, но бабы только визжали и подниматься на ноги не хотели. Таран, закинув автомат за спину, попытался ухватиться за верхнюю бабу, то есть за Гальку, чтобы оттащить ее от двери, и та заорала благим матом:

— Ой, мама-а! Помогите, насилую-у-ут!

Да так громко, что Таран обескураженно отскочил. Он и не ожидал, что его примут за полового разбойника.

— На хрен вы мне нужны! — завопил он скорее оскорбленным, чем угрожающим тоном. — Брысь отсюда, кошелки траханные!