Последние несколько фраз для Тарана откровением не были. Он сам некоторое время назад то же самое говорил Птицыну, только немного другими словами. Однако Генрих Михайлович произнес их так, будто сам до всего догадался путем шибко сложных аналитических умозаключений. Все же начальство любит считать себя умнее подчиненных, тем более если эти подчиненные в сыновья годятся. Опять же, воспитательная мера: я — начальник, ты — дурак… Впрочем, обижаться Юрка не стал. Похоже, на сей раз Птицелов на него не рассержен, ругать его не собирается — и то слава богу. Действительно, Генрих даже похвалить его соизволил:

— Можно считать, что вчера ты действовал очень неплохо. Хотя, конечно, в истории с Трехпалым имело место прямо-таки неприличное везение, да и во всем остальном фарта процентов на девяносто, но увы — бывают случаи, когда люди даже более выгодные ситуации не используют. А ты — молодец, сориентировался. Вопросы есть?

— Насчет Полины и Лизки… — осторожно спросил Таран. — Какие-то решения будут?

— «Какие-то» — будут, — слегка усмехнулся Птицын, — но пока еще ничего конкретного сказать не могу. Ты лучше женой поинтересуйся, а не посторонними девицами, одна из которых, кстати, несовершеннолетняя — даже пятнадцати не исполнилось.

— Между прочим, она, несовершеннолетняя эта, мне жизнь спасла! — заметил Юрка.

— Помню, что ты рассказывал. И то, что она теперь круглая сирота, — тоже помню. Все примем во внимание. Но ты себе этими проблемами голову не забивай. И вообще, о всех этих событиях постарайся забыть. По крайней мере, вплоть до особого распоряжения. И конечно, никому из сослуживцев по «курсантской» группе — ни гугу! В том числе и командирам. Ясно?

— Так точно.

— С завтрашнего дня начинаешь заниматься по обычному распорядку. А остаток сегодняшнего дня можешь проводить по своему усмотрению в пределах городка дивизии. Можешь хоть целый день проспать, можешь к Надежде в госпиталь сходить. По-моему, там с семнадцати до девятнадцати приемные часы в гинекологии. Поддержи морально, а то она уже пару раз сюда звонила, интересовалась, почему ты до сих пор из командировки не прибыл. Зайди по дороге в магазин, если деньги есть, приобрети ей что-нибудь вкусненькое. А если нет — могу выдать.

— Спасибо, — сказал Таран. — У меня еще осталось кое-что…

При этом Юрка чуть не добавил: «…из вчерашней суммы». Но постеснялся наглеть, потому что Птицын был действительно умным человеком и запросто уловил бы в словах Тарана самый едкий сарказм. В общей сумме — остатки денежного довольствия и командировочные — у Юрки в кармане было рублей шестьсот. А вчера, между прочим, он сюда привез такой «багаж», где одних долларов было триста тысяч да еще несколько миллионов деноминированных рублей…

После этого Генрих торжественно объявил, что Таран из изоляции выводится, а потому Милка больше не отвечает за его сохранность и безопасность. Милка вернула Юрке ключ от его «служебной квартиры» и убежала обедать.

До пяти было еще три часа без малого, а в госпиталь даже с учетом попутного захода в магазин можно было максимум добраться за час. Тем более что никаких особых формальностей для выхода из расположения «мамонтов» на территорию дивизии не требовалось. Увольнительные выписывались лишь для тех, кому надо было выходить за КПП. Правда, поначалу, когда майор Авдеев зачислял Тарана с Надькой в отряд, то стращал их тем, что выход за канаву, отделяющую расположение МАМОНТа от остальной территории дивизии, считается самовольной отлучкой, и в военторг можно ходить только в личное время и только строем. Однако уже через пару месяцев эти ограничения были отменены. Если, допустим, кому-то срочно требовалось пробежаться до военторга дивизии, то надо было всего лишь доложить непосредственному начальнику — сержанту.

В общем, особо длительной подготовки к посещению Надежды Юрке не требовалось. Единственно, чего он хотел, так это прибежать в госпиталь ровно к пяти, чтоб посидеть с Надькой полных два часа. Поэтому Таран послонялся из угла в угол, безуспешно попытался подремать на диване, словом, кое-как пересидел полтора часа и, заперев комнату, направился к дежурному, чтоб доложить о своем выходе в городок с разрешения Птицына.

Дежурный об этом разрешении знал, но заставил Юрку расписаться в книге увольняемых, где четко обозначалось, что Таран обязан вернуться в 20.00. На этом все формальности закончились, и Юрка быстрым шагом двинулся через мостик, за канаву.

До военторга от мостика было всего пятнадцать минут ходьбы. Сначала Юрка шел по заметенной снегом асфальтированной дорожке, проложенной между высокими соснами, и она вывела его к бетонному забору с настежь открытыми, вроде бы никем не охраняемыми воротами. Однако на самом деле — Юрка это уже хорошо знал — ворота контролировались двумя телекамерами, а вдоль забора была установлена скрытая сигнализация. Въехать через эти ворота могла любая машина, а вот выехать — далеко не каждая. При необходимости поперек ворот поднимался полуметровой высоты железобетонный барьер, который даже танк вряд ли сумел бы проломить с первого раза. Летом этот барьер прятался под белой линией, проведенной на асфальте, а зимой под слоем прикатанного снега его и вовсе видно не было.

Но, конечно, Юрка вышел совершенно беспрепятственно и направился дальше по дорожке, с обеих сторон зажатой между двумя стенами сосен. Метров через двести на пути возник перекресток — дорожка пересекалась с бетонкой, по которой здешние танки ездили на полигон. А дальше надо было выходить на нечто вроде аллеи, проложенной между двумя бетонными заборами. Непосредственно вдоль заборов тянулись тротуары, а между ними и проезжей частью были высажены два ряда тополей. Сейчас, конечно, все они были еще голые и не подстриженные, да и побелка на них подразмылась. А вот весной, по утверждению здешних старожилов, обычно в день субботника — Ленинского коммунистического или, как теперь, Ельцинского демократического — эти самые тополя завсегда белят известкой на метр от поверхности почвы. Один особо дурной комдив, говорят, даже рулетку с собой брал, чтоб лично измерять высоту побелки. Впрочем, это могла быть всего лишь легенда.

За заборами просматривались какие-то длинные кирпичные строения с односкатными крышами — скорее всего боксы для техники и склады.

Миновав аллею, Таран очутился на Т-образной развилке и направил стопы влево. Это тоже была аллея, почти такая же, как предыдущая, только на правой стороне за забором просматривались трехэтажные казармы, а также долетал дружный грохот сапог и строевая песня собственного сочинения на музыку из диснеевского мультика «Три поросенка»:

Видать, народ шел с обеда и под командой какого-нибудь сержанта, а потому не опасался нагоняя за это мелкое хулиганство и проявление расистских настроений.

Потом Таран свернул направо, перебежал аллею и оказался на улице жилого городка. Тут стояло несколько довольно прочных кирпичных пятиэтажек, трехэтажная блочная школа-«самолетик» из двух корпусов, соединенных крытым переходом, Дом офицеров и всякие прочие учреждения соцкультбыта, которые Юрку не интересовали. Интересовал его лишь продовольственный магазин с эмблемой ГУТ МО РФ (Главное управление торговли Министерства обороны Российской Федерации) и старой, чуть ли не сталинских времен, лепной вывеской «Военторг» на фасаде. Здание-то точно было в 50-е годы сооружено, небось еще пленными немцами.

В военторге Таран пробыл недолго. Купил для Надьки банку ее любимого ананасового компота, коробку виноградного сока и килограмм яблок. Очень порадовал этими покупками теток, которые там торговали. Зарплату по всем обычным частям опять задерживали, и каждый покупатель был желанным гостем. Тем более такой, кто покупает не самое ходовое. Впрочем, тому, что все эти закупки произвел рядовой солдатик, они не удивились. Продавщицы уже хорошо знали, как отличить «мамонтов» от обычной публики, да и Таран сюда не раз заходил, наверно, они его уже запомнили в лицо.