Если перед ним демон, который когда-то был княжичем Олельковичем, а теперь лишь набор черт и воспоминаний, некогда ему принадлежащих, значит, он должен быть уверен, что его противник может управляться только с двумя конструкторами. Соответственно, для Адама, или кто он там сейчас, применение третьего станет пусть и небольшим, но сюрпризом.

Третье заклинание, содержащееся в памяти Яна, называлось «Копье Густава». Да-да, того самого Густава Драконоборца, знаменитого предка молодого охотника, настоящим дивинитовым копьем которого, хранимым в музее Гимнасия, так восхищалась София. Внешний вид конструкта после активации в точности повторял древнее оружие, только был болотно-зеленого цвета и слегка прозрачный.

Его он и метнул в замершего монстра, пытавшегося дозваться своих «джонов» и «паков». Попал удачно, в самую середину широкой груди. От раны в стороны тут же поползли бугрящиеся нарывы, словно что-то живое, например, корни стремительно растущего дерева, искали путь к земле. Адам завопил так, что Ян на пару секунд оглох. Стал раздирать руками грудь, пытаясь вытащить из нее источник страшной боли. Схватиться за тускло светящееся древко он не мог. Один раз попытался и тут же одернул деформированную кисть.

Юноше же как раз хватило этого времени, чтобы наконец подняться на ноги. Медленно, ступая еще очень неуверенно, он приблизился к демону и без затей вогнал ему клинок прямо в лоб.

— Как-то я уже устал тебя убивать, Адам, — произнес он, глядя на раскинувшееся у его ног тело чудовища с белокурой человеческой головой. — Давай обойдемся без третьего раза, ладно?

Несколько секунд, и тело твари стало распадаться на прах и дым. Еще десяток ударов сердца, и на то место, где она только что лежала, указывала лишь примятая болотная трава. Стремительно, к слову сказать, восстававшая.

— Я понял, — сказал Ян, подходя к расколотому молнией дереву. — Понял, про какую беду ты говорила, вестница. Адские выкормыши, одним из которых был Адам Олелькович. Демоны и люди одновременно. Химеры. Они настоящая угроза. Я и раньше это понимал, но после твоего… послания… В общем, я понял, что должен делать, и постараюсь не подвести.

Фигура призрачной посланницы не появилась, чтобы подтвердить или опровергнуть слова юноши. Только под сердцем у него что-то толкнулось, каким-то иррациональным знанием давая понять, что он совершенно верно понял весть. Про это же чувство говорила и бабка Ядга.

«Как ребенок толкнулся», — сказала она.

Может, и так. Не мужчине об этом судить.

К исходу третьего дня второго летнего месяца, называемого по всей империи июлем, но при этом в разных ее провинциях на свой лад, Йоханн фон Эссен въехал в Кенигсберг. Погода в бывшей столицы Пруссии была премерзкой — с неба падал даже не дождь, а какая-то водяная взвесь. Спину ломило от целого дня, проведенного в седле, промокший дорожный плащ из добротной, пропитанной жиром кожи давно перестал сдерживать влагу и теперь натирал плечи. Уставшая лошадка, и прежде-то не выглядящая благородным рысаком, едва-едва переставляла ноги.

Стража на южных воротах изучила подорожную юноши и пропустила, не взяв даже положенной платы за въезд — обратила внимание на печать Седьмого отделения. Один из охранников, видя плачевное состояние приезжего, посоветовал ему постоялый двор неподалеку, называемый Shutz, что значило «приют». Ян с благодарностью принял совет, вложил в ладонь мужчины монету достоинством в четверть солида и направил своего «скакуна» по указанному маршруту.

Проехав всего лишь пару кварталов по узким, мощеным камнем улицам, молодой человек добрался до цели своего путешествия, где был принят хозяином заведения, накормлен и уложен спать. Лошадка тоже получила уход после долгой дороги — почти двенадцать дней пути на нее ушло. Засыпая, Ян порадовался, что сумел настоять на том, чтобы ехать одному. Он бы точно вымотался больше, будь с ним сестра, очень желавшая вместе с братом ехать в Кенигсберг.

С утра, вымытый, в свежей одежде, он явился в магистрат, чтобы заявить свои права на наследство покойного родственника. Как сразу выяснилось, никто столь скорого прибытия наследника — всего-то месяц со смерти маркиза! — не ждал. Служащие попытались спихнуть посетителя, отговариваясь неготовностью бумаг, отсутствием сейчас в городе необходимых чинов (только они, ваша милость, документы могут подписать!) и прочими глупостями. Не будь Ян так утомлен дорогой, не повстречай он по пути бабку Ядгу, не сразись он с мороком из прошлого, тогда, может быть, он бы и внял увещеваниям «чернильниц».

Но нынче юноша был серьезно настроен на быстрое разрешение бумажного дела, с тем чтобы поскорее приступить к главной миссии своей жизни. Поэтому, выслушав все отговорки, молча достал из прихваченной с собой папки лист гербовой бумаги и положил его перед столь несерьезно настроенным на работу чиновником.

— Вот, — только и добавил он.

Магистратский клерк бросил на бумагу быстрый взгляд и намеревался уже отвернуться, когда зацепился за характерный оттиск печати с латинской цифрой «семь» в обрамлении лаврового венка. Икнул, побледнел, вскочил на ноги, ушибив в процессе колено о конторку, но, даже не вскрикнув, вылетел из кабинета.

Ян проводил его взглядом, бумагу же убирать не стал, понимая, что той еще следует быть увиденной начальством чиновника, за которым он так резво ускакал.

Так и произошло. Спустя несколько минут в кабинет служащего быстро вкатился дородный мужчина, мгновенно оценил диспозицию и тут же расплылся в угодливой улыбке. Заверил господина барона в том, что дело о наследстве находится на его личном контроле, документы почти полностью готовы, но требуется еще незначительное количество времени на последнюю проверку. Чтобы уже точно комар носа не подточил — выдал он под конец.

А пока же представившийся обер-бургомистром города Гельмутом Бадером чиновник приглашал господина барона в свой кабинет, чтобы провести время не в тягостном ожидании, а в приятной компании оного обер-бургомистра, вина и закусок.

Ян едва заметным наклоном головы сообщил, что принимает данное предложение, и прошествовал за господином Бадером.

Сперва он не намеревался прибегать к помощи бумаги, выданной ему дядей «на всякий случай». Собирался до последнего пребывать в статусе дальнего родственника, на которого обрушилось счастье в виде большого наследства. Однако, столкнувшись с подходом магистратских к делу, решил, что особого урона собственной легенде не нанесет. Может, даже упрочит ее.

В бумаге от «семерок» ничего такого написано не было. Официальный, можно даже сказать, шаблонный текст, сообщавший о том, что подателю сего, а именно барону Йоханну фон Эссену, должно оказать всемерную помощь в его начинаниях. Такие документы не обязательно предъявляли служащие Седьмого отделения Имперской канцелярии, называемой также имперской охранкой. Им могли расплатиться за услугу с обычным (ну ладно, не совсем обычным) штатским или даже продать ему же за неплохие деньги. То есть достать такую «бумажку» было хоть и сложно, но можно. И вполне объяснимо, что человек, собравшийся за наследством в соседнее Великое Княжество, готовый к столкновению с чиновничьей тягомотиной, ею обзавелся.

Документы на наследство доставили в кабинет к обер-бургомистру уже через каких-то два часа. Все это время Ян прекрасно проводил время, выслушивая от чиновника рассказы о царящих в столице Пруссии нравах и с удовольствием отдариваясь ответной информацией о них же, но в Великом княжестве Польском.

А уже к обеду, став беднее на сотню солидов, ушедших на пошлины, оплату труда стряпчих и обязательный взнос в казну города, Ян въехал на территорию особняка, принадлежащего фон Штумбергам, а теперь ставшего его собственностью.

Усопший «родич», как следовало из полученных бумаг, был неприлично богат. Его предки сделали хорошее состояние на торговле специями и другими заморскими товарами, а последний в роду не только не пустил имущество по ветру, но и изрядно его преумножил. Прожив всю жизнь в одиночестве, как поведал Яну сам Гельмут Бедер, даже бастарда на стороне не прижив, фон Штумберг имел только одну страсть — игру на бирже. Причем он еще и умел это делать, обладая каким-то невероятным чутьем на то, что будет дорожать, а что, напротив, дешеветь.