Да, я могла бы порадоваться за Кэролайн, если бы меня не мучили собственные переживания.

Фонтерой, однако, ухитрился провернуть ловкий светский маневр, и удачно избегнув рояля, устремился прямо ко мне. Мое сердце бешено забилось, как рыба, попавшая в сеть. Я изо всех сил старалась скрыть охватившую меня радость, помня, что в гостиной кроме нас было полно людей, а в двух шагах сидела миссис Рэттрей — настоящая femme effrayante нашего общества. Даже самые отъявленные кокетки при ней вели себя тихо, как мышки.

Подойдя ближе, Кеннет церемонно поклонился:

— Мисс Уэсли. Как ваше самочувствие?

— Рука все еще немного меня беспокоит, но простуда совершенно прошла, благодарю вас.

В глазах моего собеседника появился беспокойный блеск:

— Я несколько раз писал мистеру Уэсли, но он, вероятно, позабыл передать вам мои пожелания скорейшего выздоровления. Рад, что мне представилась возможность выразить их лично.

«Действительно, менее надежного корреспондента, чем дядя Робин, еще поискать!» — мысленно вскипела я, стараясь не подавать виду. Если смотреть со стороны, наша беседа журчала беспечно, как горный ручеек.

— Наконец-то установилась хорошая погода, — бархатным голосом говорил Фонтерой. — Жаль, что нездоровье не позволило вам принять участие в поездке к Стоячему Камню, которую устроила недавно миссис Гимлетт. Нет ничего приятнее, чем в солнечный денек прокатиться по окрестностям.

Это был обычный набор банальностей, принятых в любой светской беседе, однако Кеннет почему-то не сводил с меня напряженного взгляда, будто пытаясь проникнуть в мои мысли или донести мне свои. Я насторожилась. Мистер Тревор всегда учил нас видеть разницу между смыслом и содержанием чужих слов. Он действительно хочет поговорить о погоде? После двух месяцев разлуки?! Или пытается мне о чем-то намекнуть?

— Знаете, — нерешительно начала я. — Мне теперь больше по душе пешие прогулки. Особенно приятно пройтись в сторону Кардинхэмского леса. Там витает такой свежий дух, что буквально ощущаешь предвкушение весны…

Беспокойный блеск в глазах Кеннета превратился в одобрительный:

— Да у вас поэтический дар, мисс Уэсли’ Вы так ярко описали этот лес, что я непременно должен его увидеть.

— Утром он особенно хорош, — со значением сказала я. — Часов в десять, после завтрака.

Мы улыбнулись друг другу, как заговорщики. В это время мистер Гимлетт все-таки добрался до Фонтероя и увлек его выразить восхищение королеве сегодняшнего вечера, то есть мисс Рамирес. Тучная фигура миссис Рэттрей невдалеке заколыхалась на стуле:

— О чем это вы говорили, милочка? Пешие прогулки — в такую сырость? Помилуйте!

— О, они прекрасно разгоняют дурное настроение, — сказала я, едва сдерживая расплывающуюся улыбку. — Советую попробовать.

Впрочем, моя улыбка быстро угасла, стоило мне заметить, как тепло Кеннет приветствовал мисс Рамирес, как горячо восхищался ее игрой, убеждая ее не бросать занятий и не зарывать свой талант в землю. А она просто вся расцвела, едва его увидев… Потом вниманием Кеннета завладели другие гости, и за весь вечер нам больше не удалось перемолвиться словечком.

Через два часа я уже начинала разделять дядину точку зрения, что музыка чересчур утомительна в больших количествах. Доза прекрасного оказалась слишком велика. Остальным гостям все было нипочем: они преспокойно готовились поглотить еще столько же песенок, серенад и прочих гавотов. Только один человек, кроме меня, не разделял всеобщего энтузиазма — Кэролайн Полгрин. Может быть, ее обидело, что ей не дали блеснуть как следует собственным талантом, или ее уязвила переменчивость мистера Хартмана… Как бы там ни было, Кэролайн весьма сухо отозвалась о мисс Рамирес:

— Те, кто старательно рядится в маску искреннего добродушия, обычно лелеют в своем сердце весьма предосудительные чувства!

Мне хотелось с ней согласиться, но я промолчала. Несмотря на всю ревность и злость, внутренняя честность (подкрепленная предстоящим свиданием с Кеннетом) вынуждала меня признать, что Эстрелья казалась очень славной девушкой. И единственным (но фатальным!) ее недостатком было то, что в Астилии Кеннет успел с ней сблизиться гораздо больше, чем со мной…

***

На другое утро разразилась гроза — первая в этом году. Я уныло смотрела на сбегавшие по стеклу струйки воды, понимая, что наша с Кеннетом встреча снова отодвигается на неопределенное время. Однако гроза оказалась недолгой. Погремев и выказав сварливый характер, она умчалась в море, продолжая ворчать и огрызаться, отмахиваясь от вздыбленных серо-синих волн. Все стихло. Кусты, омытые дождем, радостно насторожились в предвкушении солнечного тепла. И какой-то неведомый художник, мазнув кистью по облакам, расцветил небо яркой радужной полосой.

Выскользнув из дома, я, задыхаясь, устремилась к лесу, не обращая внимания на сырость и грязь под ногами. Радужный шлейф простирался над моей головой, одним концом утопая в облаках, а другим — ниспадая куда-то за деревья. Я вспомнила, как Джоэл болтал, что запасливые лепреконы имели привычку закапывать под радугой свое волшебное золото.

Только добравшись до Кардинхэма, я немного опомнилась и пошла медленнее, выравнивая дыхание. Здравый смысл, проснувшись, подсказал, что Кеннету понадобится несколько часов, чтобы добраться сюда из Триверса, и что вряд ли он решился бы скакать верхом в такую грозищу. Я наверняка явилась сюда напрасно. Стоило подумать об этом, прежде чем сломя голову мчаться в лес!

«Но раз уж я здесь, не поискать ли мне хотя бы лепреконов?» — вдруг пришла озорная мысль. Свежий воздух после грозы пьянил и подталкивал на безумства. Если верить опытному Джоэлу, радугу нельзя поймать, высматривая ее за деревьями. Наоборот, нужно зажмуриться и идти спиной вперед, так как в царстве фэйри все не так, как у людей, и когда почувствуешь, что радуга близко, тогда — открывай глаза и смотри.

Заблудиться я не боялась. Кардинхэмский лес представлял собой лишь узкую полосу, отделяющую одну группу холмов от другой. Крепко зажмурившись, я сделала шаг, другой, третий… пока не услышала над ухом деликатное покашливание. А потом знакомый голос произнес с удивлением:

— Энни? Что ты делаешь?

Вздрогнув, я открыла глаза. Прямо передо мной стоял Кеннет Фонтерой… и улыбался.

Кажется, теперь я знаю, что чувствует человек, находясь внутри радуги. Ничего не изменилось, и лес стоял такой же тихий, но внезапно он словно расцвел, пронизанный радужными лучами — нежный и яркий мир вокруг нас.

Прошло некоторое время, прежде чем мы расцепили руки и смогли поздороваться нормально, то есть словами.

— Я уже не чаял тебя увидеть! — воскликнул Кеннет, и в его голосе смешались и радость от встречи, и смешливая досада, и словно приглушенная жалоба на то, что мы так долго были порознь. — Мистер Уэсли, похоже, стережет тебя, как дракон — свое главное сокровище! Он решительно дал мне от ворот поворот и не оставил ни единого шанса завоевать твою благосклонность.

— Значит, теперь каждый из нас обзавелся стерегущим драконом, — сказала я будто бы в шутку, но с тайной надеждой, что Фонтерой объяснит произошедшую с ним перемену.

Он невесело засмеялся:

— Да, только твой дракон сидит снаружи, за стенами Уайтбора, а мой — у меня внутри.

«Ох, в этом ты ошибаешься!» — горько подумала я. Мистер Уэсли по степени «зубастости» и в подметки не годился тому чудовищу, которое недавно поселилось в моей груди — где-то между четвертым и пятым ребром — и упорно точило мне сердце. Я впервые узнала, что такое ревность. Кеннет был моей первой любовью, хотя эти слова слабо передают, кем он являлся для меня на самом деле… Он был моими крыльями. Музыкой, заставляющей мое сердце петь. Огнем, согревающим каждый миг нашей будущей жизни. Te, кто говорят, что первая любовь недолговечна — бессовестно врут. По крайней мере, ко мне это не относилось.

Сама не знаю, что мешало мне сейчас воскликнуть: «Давай вернемся в Эшентаун! И плевать на согласие дядюшки, на эту жеманницу Эстрелью, которая настойчиво набивается мне в подруги… Плевать на них всех!» Может, это была гордость, или уроки Элейн Фонтерой оставили в моей душе более глубокий след, чем я предполагала, но мне хотелось, чтобы подобное предложение исходило от Кеннета. Чтобы он хоть раз показал мне, как сильно во мне нуждается.