Он и так не слишком меня любил. Я не хотела, чтобы он разочаровался во мне еще больше.

***

Когда мы прибыли к месту торжества, зал для приемов весь был наполнен светом. Вдоль стен расставили десятки канделябров с охапками свечей. Их уютное сияние скрывало поблекшую, слегка обветшалую обстановку и старые пятна на стенах. Воздух был насыщен запахом духов, ароматом роз и гортензий, принесенных из чьих-то оранжерей. Меня ошеломили звуки чужого праздника: музыка, веселые голоса, шелест шелковых платьев. Те, кто не танцевал, образовали маленькие группы, в которых шла оживленная беседа. Кто-то постоянно приветствовал друг друга. Куда ни глянь, везде блестели улыбки и драгоценности.

Робин Уэсли, нахмуренный, решительно прокладывающий себе путь сквозь плотную толпу, выглядел как зловещий тролль, случайно затесавшийся среди добродушных беспечных лиц. Уколов меня острым взглядом, он выпустил мою руку и усмехнулся:

— Всегда удивлялся, как мало женщинам нужно для счастья! Принарядиться, бывать в обществе, полюбоваться на наряды других и показать себя — и все, этого достаточно, чтобы они почувствовали себя счастливыми’ Впрочем, не хочу лишать вас какого бы то ни было удовольствия. Желаю приятно провести время.

На этом он, вероятно, счел свой долг старшего родственника исполненным и удалился в сторону освежающих напитков. Я огляделась. Миссис Полгрин с двумя старшими дочерьми тоже были здесь — должно быть, приехали в наемной карете. Джейн приветливо кивнула мне, Кэролайн приветствовала всех подряд с таким видом, будто у нее в руках был букет улыбок, и она одаривала ими каждого встречного.

Оркестр играл чинный менуэт, и среди танцующих я заметила Эстрелью Рамирес в нежно-розовом бальном платье. Я замерла, ожидая и боясь найти рядом с ней Кеннета, но мисс Рамирес танцевала в квадрате с двумя важными господами и какой-то нарядной леди. Джереми Хартмана тоже поблизости не было. Он обнаружился в дальнем углу, где преувеличенно громко смеялся в компании молодых людей, изредка поглядывая в сторону мистера Гимлетта. Тот стоял весь багровый и что-то сердито выговаривал своей жене.

Ищейский инстинкт подсказал мне, что в мое отсутствие здесь произошел какой-то инцидент.

— Мистер Хартман сегодня переусердствовал с танцами, — вдруг послышался смешок за моим плечом. Оглянувшись, я встретилась взглядом с проницательным серебристым прищуром миссис Трелони.

— Добрый день. Разве в танцах можно переусердствовать? Ведь обычно кавалеров всегда меньше, чем дам, желающих танцевать!

— Тем более не стоило приглашать одну даму на три танца подряд, — усмехнулась миссис Трелони.

В группе беседующих мужчин, стоявших возле окон, где было прохладнее, я наконец отыскала Кеннета Фонтероя. Он о чем-то говорил с коренастым немолодым человеком в военном мундире, похожим на моряка. Любопытно, какой волной занесло этот жесткий солдатский сапог на здешний изысканный праздник?

Время от времени глаза Кеннета обращались в сторону мистера Хартмана, и тогда в них вспыхивали такие горячие искры, что на месте последнего я бы поспешила найти поверенного, чтобы, пока не поздно, устроить свои земные дела.

Увидев меня, Кеннет невольно сделал движение в мою сторону. Признаться, я струсила. Рядом стояла эта ужасная миссис Трелони, а в присутствии Кеннета я невольно выдавала себя каждым словом и взглядом. Поэтому я кивнула ему, как обычному знакомому, и поспешно удалилась в сторону комнаты для отдыха, притворившись, что мне нужно поправить платье.

Потом мне было стыдно за эту минуту душевной слабости.

Кеннет Фонтерой увидел ее сразу, как только она вошла в залу, будто она была факелом, единственным источником света. В своем скромном, преувеличенно простом платье она заметно выделялась среди других дам, украшенных жемчугом и кружевами.

Вместе с ней в душную залу ворвался горьковатый воздух с холмов, и он снова с болью ощутил то новое, что появилось — или, вернее сказать, возродилось — в ней на волшебной земле Думанона. Она была плоть от плоти этой земли: блестящая, словно олово, мягкая, словно медь, бесстрашная, как охотники Древних, чья кровь текла в ее жилах. Это была уже не та Энни, которую он когда-то знал в Эшентауне.

Оба они изменились.

Иногда сквозь образ юной воинственной принцессы в ее лице снова проступала беззащитность, и ему начинало казаться, что она по-прежнему отчаянно нуждается в нем. В такие минуты Кеннет почти терял голову, но тут в сознании, как правило, вспыхивал предупреждающий голос лорда Уэсли: «Позвольте ей выбрать самой». Выбрать между ним — и Уайтбором.

Будь его соперником другой мужчина, Фонтерой знал бы, что делать, но Уайтбор был куда более коварным противником. Он видел, как Энни с каждым днем все сильнее поддавалась его волшебству, очаровываясь им все больше… Но это было ее наследство. А что он мог ей предложить? Уехать в Эшентаун, чтобы стать женой труса, из-за спины которого, к тому же, постоянно скалится дракон? Веселая это будет жизнь!

Три дня назад, в Кардинхэмском лесу он, можно сказать, отдал себя на ее суд. Теперь оставалось только принять ее выбор и как-то пережить, если он окажется не в его пользу.

Кроме того, была еще донья Эстрелья, за которую он тоже нес ответственность перед ее погибшим отцом. Нехорошо, что этот мистер Хартман, с его медоточивым языком и змеиными холодными глазами, так настойчиво вертится рядом с Гимлеттами.

Мистер Гимлетт, к сожалению, не обладал такой твердостью и разумностью суждений, как Робин Уэсли. «Вот бы их поменять местами!» — неожиданно подумал Кеннет. Гимлетт отдаст племянницу кому угодно, если сочтет эту партию выгодной для себя. Донье Эстрелье же это вовсе не нужно.

Правда, сегодня даже Гимлетт не выдержал, когда Хартман позволил себе такую наглость. Но Кеннет Фонтерой по опыту знал, что молодчикам вроде Хартмана одной отповеди обычно бывает мало, с них все как с гуся вода.

Он решил, что сам как следует поговорит с Джереми Хартманом.

***

Тем временем мистер Хартман вышел наружу, по-прежнему удерживая на губах беззаботную ухмылку. Как только приятная свежесть омыла его лицо, а ночная темнота надежно скрыла его от других гостей, ухмылка превратилась в злобную гримасу. Хартман настолько привык, что его благосостояние зависело от сильных мира сего, что давно выучился не показывать своих истинных чувств. Однако сегодняшнее поведение мистера Гимлетта было оскорбительно, просто оскорбительно!

Его так тепло принимали в их доме, а мисс Рамирес была всегда так приветлива — разумеется, это дало ему право считать, что двадцать тысяч приданого уже у него в кармане. Как вдруг Гимлетт ни с того ни с сего принялся шипеть, будто разозленный индюк! Да еще этот столичный ферт, лорд Фонтерой, отчего-то возомнивший себя покровителем прекрасной астилийки, грозно светил из дальнего угла своей мрачной физиономией! Или между ними действительно что-то было? Говорят, он вытащил девчонку чуть ли не из лап сацилийцев… Вот пускай и забирает ее себе!

Хартман не привык подолгу переживать неудачи. Он затаил обиду, но рассчитывал поквитаться за нее позднее. Чтобы восстановить душевное равновесие, он протанцевал два танца с Кэролайн Полгрин (чему она была весьма рада), поболтал с приятелями и в результате остался почти доволен сегодняшним вечером.

А главное — мистер Уэсли, к которому раньше было не подступиться, наконец-то согласился на встречу, чтобы обсудить разработку Уил-Дейзи и второй шахты в поместье Уайтбор! Банкирский дом «Гренфил энд К», представителем которого выступал Хартман, будет очень доволен. Тогда они смогут, пожалуй, вовсе обойтись без мистера Гимлетта! Пусть он потом грызет локти вместе со своей драгоценной племянницей, сожалея об упущенной выгоде!

***

Доктор Чарли Медоуз пришел на бал исключительно для того, чтобы объясниться с мисс Кэролайн Полгрин. Половину вечера он собирался с силами, чтобы просто подойти к своей даме, а когда, наконец, решился, — оказалось, что ее уже пригласил на танец Джереми Хартман. И на следующий тоже. Мистер Хартман был, похоже, неутомимым танцором.