— А лекарство? — выплюнула я ему в лицо. По мере того, как в памяти всплывали все новые подробности, моя злость становилась все сильнее. Негодяй, подлец, столько времени водить меня за нос! — Чем вы собирались меня опоить?

— С ума сошли? — искренне возмутился Медоуз. — Это было просто снотворное!

— Да что вы? Чтобы уснуть вечным сном?

— По-вашему, я такое чудовище?

Словно в ответ на этот вопрос, из кустов послышалось чье-то рычание. Или мне показалось? Настойчивый, размеренный ропот моря заглушал все прочие звуки, да еще Медоуз тяжело сопел над ухом. Внезапно лошадь, про которую мы оба забыли, настороженно вскинула голову. В боярышнике, растущем возле дороги, что-то зашуршало, будто там завозился дикий зверь, привлеченный нашими голосами. Очевидно, пустошь была не так необитаема, как казалось на первый взгляд.

Мистер Медоуз открыл было рот, собираясь что-то сказать, но не успел. Снова послышалось рычание, теперь уже ближе и отчетливей. Захрустели ветки, посыпались камешки, и вдруг на дорогу выметнулась размытая темная тень, размером крупнее волка. Рассмотреть ее я не успела. Испуганно заржав, наша лошадь рванула с места в карьер. Коляска мотнулась в сторону, едва не опрокинувшись. Все произошло так быстро, что глазом не успеешь моргнуть! Я ударилась затылком о перегородку. Доктор, выругавшись, изогнулся, пытаясь ухватить поводья.

Дорога здесь проходила так близко к обрыву, что камни, отлетавшие из-под колес, с шорохом падали вниз. На повороте коляска снова накренилась, впечатавшись деревянным бортом мне в ребро. Перед глазами мелькнуло небо, блеснувшее внизу море и острые края скал. Я закричала. Медоуз на миг обернулся, и меня поразил его пустой, безнадежный взгляд, в котором сквозило безумие.

«Он хотел бы, чтобы мы разбились!» — поняла я, оцепенев от страха. Когда доктор протянул ко мне руку, я зажмурилась. Сейчас он столкнет меня — и я полечу, кувыркаясь, прямо в пропасть, ломая кости! Вместо этого он придержал меня за плечо и втащил обратно. Я слышала его голос, негромкий и уверенный, когда он пытался успокоить коня. Каким-то чудом ему удалось отвернуть экипаж с дороги, направив его в гущу разлапистого кустарника. По бортам коляски захлестали ветки.

Лошадь остановилась только после того, как почти что уткнулась мордой в сплетение стволов. Соскочив с подножки, доктор быстро пробрался под ветками к взмыленной дрожавшей лошади, гладя ее по морде, успокаивая, отвлекая. Неведомая тварь, чуть не вызвавшая катастрофу, исчезла так же внезапно, как появилась. Непонятно, кто это был. Босвенское чудовище? Почему тогда так легко отстало? Вцепившись обеими руками в сиденье, я пыталась заново привыкнуть к ощущению, что жива. Даже воздух теперь казался другим! От насыщенных запахов соли, травы и нагретых влажных камней кружилась голова. Я спрятала лицо в ладони, так как меня все еще немного мутило от страха, и не могла надышаться. Господи, ведь минуту назад я была уверена, что погибну!

Коляска слегка качнулась, когда Чарльз Медоуз забрался обратно. Мне хотелось взглянуть на него, но я не решалась. Он легко мог позволить экипажу разбиться. Мог бы выбросить меня на повороте — и никто бы ничего не узнал.

— Как это глупо, что один миг, один бездумный поступок может перечеркнуть всю жизнь! — вдруг со вздохом сказал Медоуз. — Вы угадали, тем утром я действительно был в лабиринте. Я как раз упаковал отобранные экземпляры скалларий, когда из тумана появился этот Хартман. Выскочил, как черт из табакерки. И при этом сиял, будто новенький пенни, — добавил доктор с сарказмом.

«У Джереми Хартмана была такая особенность: чем сильнее он был уязвлен, тем больше силился показать, что у него все в ажуре», — подумала я.

— Он похвастал своими успехами на балу, и у него даже хватило наглости намекнуть, что мисс Кэролайн оказала ему особую благосклонность… простите, не хочу оскорблять ваш слух этими грязными сплетнями. Сам не знаю, что тогда на меня нашло. Видно, сознание помутилось. Помню, что схватился за камень, а потом… Когда в глазах у меня просветлело, Хартман был мертв, а Лабиринт, наоборот, будто ожил.

Я слышал чей-то шепот. Видел, как менгир впитывал кровь, словно губка. Мне стало так жутко, что я бежал оттуда сломя голову. Заперся дома, достал бутылку портвейна и вскоре почти смог убедить себя, что мне просто привиделся дурной сон. Я упал на кровать и заснул. Через два часа меня вызвали в Кавертхол, чтобы освидетельствовать тело.

Некоторое время мы сидели молча. В ропоте волн, доносившемся из-под обрыва, теперь слышалось что-то угрожающее. История, рассказанная доктором, омрачила этот тихий день, добавив к сонной безмятежности окружающей нас природы нотку смутной тревоги.

— Клянусь, с того дня не было ни минуты, чтобы я не пожалел о содеянном! — с горечью воскликнул Медоуз. — Иногда мне кажется, что тот человек в лабиринте был не мной, а каким-то моим зловещим двойником! Простите, вы, наверное, думаете, что я не в себе…

Как ни странно, я его понимала. Мистеру Медоузу была совершенно не свойственна такая первобытная жестокость. Вызвать Хартмана на дуэль — еще куда ни шло, но это… Тут я вспомнила об Эйноне, и у меня забрезжила новая догадка.

— …Я не знал, как подойти к констеблю, чтобы признаться в содеянном, а когда собрался с силами, то оказалось, что опоздал. Они уже арестовали какого-то контрабандиста. К своему стыду, в тот момент я почувствовал облегчение. Думал, мне повезло, что какой-то убийца взял на себя мою вину. Для него одним грехом больше, одним меньше — какая разница? А я смог бы жить дальше, чтобы всей дальнейшей жизнью искупить тот поступок…

— Дуайт не убийца! — запальчиво возразила я.

— Теперь уже не важно. Вчера прошел слух, что в преступлении обвиняют лорда Уэсли. Этого я не мог допустить! Я хотел сегодня же рассказать ему, как было дело, а потом поехать в Босвен и сдаться. Моя честь требовала этого.

«Что это за честь, которая распространяется только на людей своего круга?!» — подумала я, кусая губы, чтобы удержаться от едких комментариев.

Получается, в кои-то веки длинные языки соседей сослужили нам добрую службу! Вероятно, кто-нибудь подхватил мои слова, сказанные сгоряча в пабе, и потрудился донести их до ушей мистера Медоуза, отчего у доктора наступило моральное прозрение. Очень вовремя, кстати. Иначе неизвестно, чем эта история обернулась бы для мистера Уэсли.

— Судейские чиновники как раз собирались в Кавертхол, — сказала я деревянным голосом. — Если вы действительно хотели признаться, более удобного случая не найти.

Доктор сгорбился еще больше, как человек, смирившийся с неизбежным. Мне было его жаль. Но как бы там ни было, а дело нужно довести до конца. Я сама взяла поводья, осторожно развернула лошадь и направила коляску обратно в деревню.

***

Деревенский староста слегка удивился нашему быстрому возвращению, однако его удивление не шло ни в какое сравнение с изумлением дознавателя, когда Медоуз выдал ему свою исповедь. Судейский чиновник дотошно расспрашивал доктора, очевидно, надеясь поймать его на какой-нибудь неточности, и в конце концов решил, что несчастный джентльмен просто пьян. Бедный мистер Медоуз! Ему пришлось приложить массу усилий, чтобы убедить судей в своей виновности!

Оставив их разбираться друг с другом, я тем временем одолжила у доктора его экипаж. К счастью, он не очень пострадал. После потасовки на обрыве моя раненая рука снова разболелась, так что ехать верхом на Ласточке я не могла, а чувство справедливости требовало от меня срочно нанести еще один визит. Я подозревала, что в смерти Джереми Хартмана был виноват не только доктор.

Вскоре я добралась до усадьбы Полгринов, все так же утопающей в зазеленевших кустах сирени. Миссис Полгрин, сидевшая с пяльцами у окна, спокойно сообщила, что Мэри «как раз отправилась навестить миссис Трелони». Она была немало заинтригована, увидев меня в докторской коляске, так что мне пришлось быстро ретироваться, чтобы избежать объяснений.