Когда пассажиры покинули вагон, пришелец не в тему поинтересовался:

— А какой твой любимый цвет?

Эдвард повернулся к нему лицом, скрестив руки за спиной, и сконфуженно рассмеялся:

— Ты серьёзно? Что за глупый вопрос? К чему ты это вообще?

— Нормальный вопрос, — пожал плечами Ацель. — Ты просто говорил, что не любишь красный цвет, и я тут озадачился: а какой тогда ты любишь?

— Слушай, это было шесть часов назад!

— Ну и что?

— Ты правда хочешь знать?

— Ага.

Эдвард выдержал эффектную паузу.

— Думаю… — протянул он с улыбкой, — мой любимый цвет — чёрный.

— О, глянь! Это же Нельсон! — Эдвард навел объектив камеры на коринфскую колонну. В самом верху колонны на орнаменте в форме листьев, отлитом из металла английских пушек, располагался памятник Горацио Нельсону. К квадратному пьедесталу, декорированному четырьмя бронзовыми панелями с рельефными изображениями главных побед адмирала, вели широкие бетонные ступени. Поедая фастфуд и не выпуская из рук телефоны, на них сидели и жизнерадостно болтали туристы и отдыхающие. — Давай сделаем селфи! — предложил юноша, настраивая фокус.

— Зачем тебе фото с каким-то мужиком в дурацкой шляпе? — Ацель без интереса задрал голову.

— Не с «каким-то мужиком», а со знаменитым адмиралом Нельсоном, погибшим в Трафальгарском сражении в 1805 году. Трафальгарская площадь, на которой мы сейчас находимся…

— Да понял я, понял! Очень занято, да… Но почему статуя этого адмирала так высоко от земли? Его едва видно отсюда!

Эдвард приблизил картинку:

— Наверное, это олицетворяет его… величие?

— Величие! Пха! По-моему он просто коротышка, который таким образом компенсирует своей недостаток.

— Эй, это ты сейчас в мой огород камень кинул? — Эдвард поймал в объектив ухмыляющегося пришельца, который стоял, расслабленно навалившись на бронзового льва.

— Ничего я в тебя не кидал. У тебя и огорода то нет.

— Юморист.

— Нельсон, по крайней мере, компенсирует… — Ацель убрал волосы со лба и глумливо улыбнулся.

— Да-да, я тоже тебя люблю.

За распустившимися бутонами облаков небо над столицей горело вечерней позолотой, подчеркивая великолепие английской архитектуры. Эдвард сделал несколько фотографий Вестминстерского аббатства, подсвеченный силуэт которого с моста напоминал замок Графа Дракулы. Поднимая рябь, нежный южный ветер поглаживал темные воды Темзы, омывающие здание парламента.

Студент бывал в Лондоне всего раз — в раннем детстве, когда ещё жил со своей матерью Рут. Правда, они остановились тут проездом, и рассмотреть красоты города должным образом не представилось для него возможным.

Стрелки на циферблате Биг-Бена выстроились в шесть часов, и заголосил колокол, протрезвив увлеченного созерцанием Эдварда.

— Кстати, — опомнился он, вешая камеру на шею, — а где мы будем ночевать?

— Не переживай, все схвачено! — Ацель откусил хлеб, предназначенный уткам.

— Откуда у тебя деньги? — прозвучал ещё один рациональный вопрос, который заставил пришельца поперхнуться.

— Не могу сказать, — побелел он.

— Только не говори мне, что…

— Конечно, нет! Я добыл их законным путём! — ударил себя в грудь Ацель, снова кусая хлеб.

— Заработал? — оторопело повёл бровью юноша.

— Можно и так сказать…

Сложив руки на парапете, Эдвард окинул пришельца высмеивающим взором:

— Оставь немного хлеба бедным уточкам!

— Ещё чего! — Ацель протестующе жевал. — Пусть сами себе еду добывают!

— Ты что голодный? Мы же вроде недавно ели.

— Я выкинул тот бутерброд! — поморщился пришелец.

— Почему?

— Человеческая особь, которая его готовила, была с такими длиннющими зелеными когтями, — пошевелил он пальцами, подражая продавщице в шаурмичной лавке. — И не факт, что она их мыла.

— Не преувеличивай, — засмеялся юноша. — У людей нет когтей.

— Значит, ты явно что-то упускаешь!

Ацель повернулся спиной к воде, облокотившись о прорезные перила моста.

— А это что? — Он указал буханкой на «Лондонский глаз». Прямо у побережья на фоне оранжевых растяжек заката высилось гигантское колесо обозрения, манящее в свои стеклянные кабинки любителей пощекотать нервы. — Какой-то механизм?

— Э-э, — юноша глянул через плечо, — что-то типа того. Я бы сказал… — хмыкнул он, — пыточный.

— Пыточный? — не понял сарказма тот.

— Ну… на самом деле… тут каждому своё. Вообще, это — аттракцион. Оттуда открывается хороший вид на достопримечательности Лондона.

— Мм… — увлеченно протянул тот.

— Нет!

— Что «нет»?

— Сотри со своего лица это выражение.

— Какое выражение? — Ацель озадаченно развел руками, но плутовская улыбка сдала его замысел.

— Даже не думай! — отпирался студент. — Разве я не говорил, что боюсь высоты?

Любое колесо обозрения — вещь страшная. Для Эдварда. Что же говорить о «Лондонском глазе» с тридцатью двумя стеклянными кабинками в форме яйца, каждая из которых вмещает в себя более дюжины человек? Сорок пять этажей в высоту — и перед вами открывается весь город на расстоянии более двадцати миль.

— Они бы ещё пол сделали стеклянным! — негодовал юноша в поисках чего-нибудь, за что можно было бы уцепиться. — Лучше бы пошли в Гайд-Парк.

— Пфф! — отмахнулся Ацель, храбро налегая спиной на стекло. — Парк и в Станвелле есть.

— Как ты можешь там стоять? А вдруг стекло разобьется?

— С чего бы это? — поднял брови пришелец, — А даже если и так… у меня хорошая реакция.

— Так значит, есть такая вероятность? — всполошился юноша.

На что Ацель устрашающе произнёс:

— Ну конечно! В жизни нет такой ситуации, где не было бы вероятности умереть.

Эдвард навел объектив камеры на окрестности столицы, которые становились фееричнее по мере того, как остывало солнце. Пока он смотрел на мир через линзу, высота не пугала его с той катастрофической силой, как если бы были задействованы естественные органы зрения. Подобно рассыпающейся комете, Лондон с всплеском окунулся в созревающую ночь, и всходы оранжево-желтых переливов стремительно расползлись по Вестминстерскому мосту вдоль воды, воспламеняясь соцветием готического дворца. Город, в котором все хотят побывать; от которого ждут особых чудес, забывая о том, что чудеса вершат люди, а не места, ведь, по правде говоря, ночной Лондон не сильно отличается от любого другого большого города на Земле — организм, существование которого поддерживает толпа.

Как-то случайно рука студента дрогнула, и в кадр попал задумчивый профиль Ацеля. Минуту назад пришелец искрился всей своей сущностью, но сейчас его губы, изогнутые лёгкой полудугой, перестали быть улыбкой — лишь её отражением; а глаза под поникшими веками белели укоренившейся тоской. Эдвард не так долго знал Ацеля, но уже успел хорошо изучить его поведение и привычки. Он мог с первого взгляда определить направление его мыслей и выявить разницу между светской улыбкой, гордыней и неусыпным ехидством. Однако чем дольше юноша всматривался в эти черты, тем сложнее ему становилось распознать природу пролившихся на него чувств.

Ацель заметил застопорившуюся камеру и не упустил возможности поддразнить друга:

— Неужели заглядываешься на меня? — смешливо покосился он.

Эдвард убрал аппарат и совсем невесело уставился в пол:

— Ты… скучаешь по дому?

— По Сондэсу, что ли? Конечно же нет! — фыркнул тот. — Я в эту дыру никогда в жизни не вернусь! С чего это ты вдруг?

— Да нет, ничего, просто… — запнулся юноша, проведя двумя пальцами по ремешку на шее, — подумал, нелегко, наверное, застрять вот так на чужой планете… одному…

Ацель скривился от неловкости, что вызвали в нем эти слова:

— Вот только не нужно меня жалеть, — монотонно заговорил он. — Если бы я хотел улететь, то давно бы нашёл способ.

— Правда?

Сложив руки за спиной и не сводя глаз с проплывающего под мостом парохода, пришелец вздохнул: