— Что-то не так? — отреагировал он на молчаливое ошеломление.

— Ты будешь спать здесь?

— Ага.

— Прости, конечно, но… почему нельзя было взять номер с двумя кроватями?

— Хм? Не знаю. Эта кровать больше похожа на твою. — Ацель снял очки и аккуратно возложил их на мраморную тумбочку. — А что? — придвинулся он.

Ацель смотрел своими незрячими глазами прямо на студента, и тому казалось, что этот взгляд совершенно осмыслен.

— Ты… — раскрыл он рот, — ты правда ничего не видишь?

— Ага, — ответил пришелец спокойно. — А что?

— Просто… у тебя такой взгляд.

— Какой?

— Будто ты можешь видеть.

Ацель загадочно рассмеялся и перевернулся на другой бок.

Эдвард долго не мог уснуть. Ему потребовалось около часа, чтобы расслабиться и закрыть глаза.

Англию заволокла тихая безлунная ночь, щедро раскидавшая на черных шелках свои бессметные сокровища — звезды, к которым человечество со взмокшими от слез носами столетиями тянется, подобно младенцу. И когда оно вырастет, когда шагнет в настоящий космос и перестанет играться с луной, — наступит точка невозврата, именуемая будущем. Остаётся грезить о том, что высокотехнологичное общество не обкрадет, не опустошит небо над собственной планетой, отнюдь — своим чистым разумом позволит звёздам сиять ярче, минуя ошибки трех властвующих сторон печальноизвестной галактики, испортившей детство одного сондэсианского мальчика и миллионов других безгрешных детей.

Шорох на балконе потревожил дрему Эдварда, и он нехотя приоткрыл один глаз. Занавески покачивались на ветру, задирая широкие листья толстостволой пальмы в неподобающе маленьком горшке. Не заметив ничего странного, юноша вновь начал проваливаться в сон, но седьмое чувство выдернуло его обратно. Зевнув, студент осмотрелся и не обнаружил в номере пришельца.

— Ацель? — Он суетливо соскочил с кровати.

С балкона виднелся силуэт колёса обозрения, нижнюю часть которого зажевали резцы элегантных лондонских крыш. Из-за неровного рельефа земли они косо перекрывали друг друга, словно люди на рок-концерте, ловчащиеся разглядеть солиста за чужими затылками.

Из «Генриетты» вышла какая-то заплаканная женщина в шляпке. Истерично хлопнув дверцей машины, она плюхнулась в такси и уехала, став причиной предстоящей затяжной пьянки молодого мужчины, что с ругательствами втаптывал в асфальт сигарету. Ему в спину ударил жёлтый свет, и из отеля выбежал, вероятно, его собутыльник. Они начали о чем-то спорить, но в этом диалоге не было ни намека на рептилоидов или на что-нибудь фантастичное, что могло бы дать Эдварду ответ на вопрос: «Куда запропастился этот придурок?»

Ацель приноровился прятать от друга свою проблему, которая уже однажды привела к их расставанию и чуть было не отняла драгоценную человеческую жизнь.

Чёрный ящер корчился на крыше, скребясь когтями, точно раненый зверь. Голоса почти смолкли, но кровь все ещё раздувала его изнутри. Он ждал и боялся, что органы просто лопнут, как мыльные пузыри, и Эдвард снова будет предоставлен самому себе. Ацель знал, что рано или поздно так и случится, и каждый раз молился Божеству Света — забытому и осужденному собственными детьми — о том, чтобы пожить ещё немного и завершить свои земные — да, теперь земные — дела. Ящер поклялся себе, что не умрёт до тех пор, пока собственноручно не слепит гарантии на счастливое будущее того, кто дарует ему самому счастливое настоящее.

е.

По утру Эдвард не стал дожидаться возвращения блудного пришельца, и, приведя себя в порядок, начал свой день без него. Поскольку по природе своей он был всего лишь человеческим существом — обида и злость неминуемо взяли над ним верх, и в первые на своем коротком веку юноша прибегнул к мести — достаточно гуманной, ведь хоть он и был человеком, но, как известно, очень добросердечным: без угрызений совести студент съел завтрак Ацеля, который также входил в уплаченную цену номера.

Накинув синий капюшон в неком защитном рефлексе, который выработался у него в школе, Эдвард вышел на улицу.

Это было утро, не лишенное своих английских стандартов: нежаркое, в меру пасмурное, с переменчивым солнцем. Однако из какой точки мира не взгляни, до той пора пока времена и пространства переживаются в одиночку, — утро оно и утро, пусть даже лондонское. Эдвард перешагнул растоптанную сигарету, вспоминая ночную ссору возлюбленных, и остановился у дорожного бордюра рядом с фонарем, не имея понятия о том, куда вообще держать путь и чем себя занять.

— Может вернуться в номер? — вздохнул он, и неожиданно для себя получил ответ.

— Не стоит! Я как раз хотел вытащить тебя кое-куда!

— Ацель! — Эдвард развернулся, и пальцы его предостерегающе сжались. — И где тебя носило столько часов?

— Ох, Эдвард! — Ацель поправил рукава белой рубашки, подвернутые до самого локтя, и надменно тряхнул головой. — Я же взрослый человек! Неужели я должен спрашивать у тебя разрешение, чтобы куда-то пойти?

— Я не об этом! — надуто сложил руки тот. — Мог бы хотя бы предупредить. Я вообще-то волновался за тебя.

— Мило с твоей стороны!

— Ничего милого! Был бы ты обычным человеком — я бы промолчал. Но ты, — запнулся Эдвард, не рискуя кричать о таком, — сам знаешь кто, — тише закончил он. — Если кто-нибудь узнает…

— Ладно, я понял, — виновато улыбнулся Ацель. — Прости.

Юноша не мог долго злиться, когда ему застилала глаза извиняющаяся физиономия пришельца, которая, несмотря на халтурную искренность (а может у него просто лицо такое?), обостряла его жалостливую натуру.

— Проехали. — Эдвард растягивал кулаками карманы куртки. — Ну так, и куда ты планировал меня «вытащить»?

— Пока запрыгивай в такси, — произнес Ацель, предприимчиво устремляя взгляд на дорогу, — а я сгоняю в номер — нужно кое-что прихватить…

— Какое такси? — Расчетливость пришельца застала студента врасплох. Он удивлённо вылупился на припарковавшийся у «Генриетты» желтый автомобиль, теряясь в догадках о том, куда его повезёт ящер на этот раз. Сам у себя на уме, Ацель по кирпичикам собирал, как он думал, идеальный мир — идеальный в меру собственных возможностей и способностей человеческого друга. Но эти его благородные порывы осчастливить другого в сочетании с эгоизмом в постановке целей — мало-помалу вводили Эдварда в уныние и заставляли все больше сомневаться в себе и в сути их странной дружбы.

Всю дорогу до пункта назначения, студент недоверчиво поглядывал на Ацеля, возвратившего своему однообразному стилю изношенное черное пальто. Озадаченный и серьёзный, пришелец смотрел в окно, не отшучиваясь и не издеваясь, но нервируя своей ненормальной «нормальностью» Эдварда. Тем не менее, изнуренный жаждой вопросов, юноша так и не решился озвучить ни один из них.

Проезжая над Темзой, Ацель слышал, как гудят пароходы, взбивая воду гребными винтами в густую белую пену и оставляя за собой длинные хвосты ряби. Если представить, что река — это космос, а корабли — звездолёты, — вполне себе реально примириться с жизнью на Земле. Может стать капитаном какого-нибудь здешнего судна?

Краем глаза Ацель засек движение у самого шпиля Биг-Бена. На высоте триста пятнадцать футов стоял некто, сливаясь силуэтом с коричневатым камнем часовой башни. Он пробыл там всего пару секунд, словно выискивая что-то, и наловчито перемахнул через прутья обзорной, наверное, осознав, что за ним следят нечеловеческие глаза.

— Что-то не так? — поинтересовался Эдвард, обратив внимание на излишнюю заинтересованность пришельца к Вестминстерскому дворцу.

— Все в порядке, — соврал тот. — Просто подумал… было бы здорово забраться на Биг-Бен.

— Любишь же ты высоту, — побледнел юноша, не желая потакать его прихоти. — Э, на Сондэсе… много гор?

— А ты логичный, Эдвард, — рассмеялся тот сдержанно. — Но ты прав, на Сондэсе действительно одни горы.

Автомобиль завернул в северную часть Лондона, и, проколесив по дорогам Ислингтона, остановился у обнесенной колючей проволокой стены из красного кирпича. Возле главного входа прямо на пышных кустах аккуратно постриженной зелени висела табличка с надписью: «Тюрьма Холлоуэй».