Азамат прислонился плечом и головой к забору и бездумно водит пальцем в перчатке по краю калитки — вверх-вниз. Я снова дёргаю за шнурок. Наверное, и правда не стоило его сюда тащить на ночь глядя. Где мы, действительно, будем спать? Придётся лететь домой, и Азамат, конечно, сядет за руль. За нашу безопасность я не переживаю, Азамат вполне способен соображать и с большего недосыпа, но я хочу, чтобы он нормально отдыхал, а не водил по ночам самолёты.

И тут мы слышим скрип входной двери. Переглядываемся.

— Это наша? — спрашиваю я довольно бессмысленно.

— Кажется, да, — отвечает Азамат, прислушиваясь. Если поначалу он ещё нервничал, подбирал слова и спрашивал меня, что мы будем делать, если она не захочет с нами разговаривать, то теперь все движения его души, как и моей, обращены в надежду, что она уже наконец выйдет к калитке!

Мы слышим скрип шагов по снегу. Они медленные, но довольно уверенные. А то я ещё побаивалась, вдруг она болеет и ходит с трудом? А мы её тут выдёргиваем из постели посреди ночи… Шаги замирают у самой калитки.

— Кто? — вопрошает хрипловатый старушечий голос. По земным меркам она, конечно, в весьма почтенном возрасте, но по муданжским-то ей всего пятьдесят пять, как утверждает Азамат.

— Ма, это Азамат, — неровно произносит он заветные слова.

За калиткой воцаряется озадаченное молчание. Я стискиваю руку Азамата, не занятую термопаком. Из-за калитки доносится невнятный шёпот, мы переглядываемся, но ничего не разбираем. Наконец «ма» решает продолжить разговор, хотя и намного тише, как будто боится, что кто-то подслушает.

— Отец-то знает, что ты тут?

Мы снова переглядываемся.

— Он знает, что я на Муданге, — аккуратно отвечает Азамат. — Но мы не разговаривали.

Там снова повисает молчание.

— Так тебе, что ли, можно тут быть? — выдаёт следующий вопрос моя загадочная свекровь. Азамат, однако, светлеет лицом.

— Да! Ма, я женился и теперь снова могу тут жить.

За калиткой слышен вздох, но чем он вызван?

— Ну ладно, — неуверенно говорит наша старушка. — И чего тебе тут занадобилось?

Азамат на секунду теряется, а потом принимается быстро говорить, явно сам удивляясь, откуда это взялось.

— Понимаешь, моя жена с Земли, а у них принято знакомиться со всеми родственниками. Ну и мы тут были, э-э, не очень далеко, вот и решили зайти к тебе. Ты извини, что так поздно…

Я смотрю на Азамата вытаращенными глазами. Нет, я, конечно, говорила ему, что моя мама им интересовалась, и что на всякие праздники у нас принято собирать родню, но сегодня я точно не говорила ничего о том, что мне надо познакомиться с его матерью из-за каких-то традиций. Впрочем, Азамат удивлён собственными словами не меньше, чем я. Видимо просто так и не решился сказать, что соскучился по матери. Ладно, посмотрим, что будет дальше.

— Ох ты ж… — бормочет мать. — Так она там с тобой, что ли?

— Да, — Азамат кивает, как будто собеседница может его видеть, а потом быстро добавляет, — и она понимает по-муданжски.

Мать снова охает.

— Чего ж вы не предупредили?

— Ма, мы живём в Ахмадхоте. Далековато ездить, чтобы предупредить. А телефона твоего даже Арон не знает.

Кажется, Азамат начинает расслабляться. Он уже говорит нормальным голосом и, видимо, чувствует себя увереннее.

— Да ему-то зачем… — ворчит мать за своей калиткой. Интересно, она из каких-то соображений всё ещё не открыла дверь или просто растерялась?

По ту сторону снова повисает тишина, так что Азамат не выдерживает и окликает родительницу.

— Ма? Ты там ещё?

Вместо ответа мы слышим лязг щеколды, калитка открывается.

Ма оказывается практически с меня ростом. Маленькая сутулая старушка в такой же длинной сплошной шубе, как были у пастухов. Из-под капюшона белеет косынка, а лица в темноте не разобрать.

Азамат неожиданно сдавливает мою руку и прижимается крепче к забору. Испугался, что сейчас она его разглядит, что ли? Чувствую, надо перехватывать инициативу в свои руки.

— Здравствуйте! — говорю я жизнерадостно, изобразив на лице придурковато-счастливую улыбку. — Очень рада видеть вас в добром здравии, имигчи-хон!

Я величаю её имигчи, что значит примерно «уважаемая матушка». Так обращаются к старшей замужней женщине, если она выше по социальному положению или особенно многодетна. Хон — это обычная дань вежливости, «госпожа» или «господин». Я понимаю, что согласно муданжским представлениям она ниже меня по положению, потому что, собственно, земляне всегда выше всех, но надо же польстить бабушке…

— Ох, здрасьте… — мямлит она, совершенно растерявшись. Вот и чудненько. Я немедленно набрасываюсь на неё с объятьями, пользуясь этим, чтобы шагнуть за калитку.

— Мне так важно с вами познакомиться, — тараторю я. — У нас на Земле принято знакомиться с родителями мужа ещё до свадьбы, чтобы получить их одобрение, но, увы, мы с Азаматом никак не могли навестить вас до свадьбы, и это меня очень расстроило!

Кажется, ошибок я нагородила вагон и маленькую тележку. Интересно, сколько процентов она понимает из моей восторженной болтовни.

— Ох, — снова говорит несчастная старушка. — Вас же в дом пригласить надо, а у меня там неприбрано….

Я на это быстро и безграмотно отвечаю в том смысле, что дом матери всегда прекрасен, в каком бы состоянии он ни прибывал, и что я девушка со скромными запросами, и что раз уж мы без объявления прибыли, то и в мыслях не имеем требовать порядка в доме. После этой тирады я тайком кошусь на Азамата, который обошёл нас сбоку, чтобы стоять против света. Он закрывает рот рукой — жест, у муданжцев означающий «ну ты и заливаешь!»

Матушка однако поддаётся на мои косноязычные уговоры и, закрыв калитку обратно на щеколду, ведёт нас к дому по скрипящей тропинке.

— А про одобрение родителей — это правда? — шёпотом спрашивает у меня Азамат на всеобщем.

— Была когда-то, — так же отвечаю я.

Мы поднимаемся по слегка присыпанному снегом крыльцу, при этом я подаю бабуле руку для опоры, чем, кажется, окончательно её добиваю. Она нервно хихикает и заваливает меня комплиментами, из которых я понимаю хорошо если треть. Впрочем, это не так важно, лишь бы она пока не задумывалась о внешности Азамата. Когда мы войдём в дом да сядем за стол в тепле и при свете, ей придётся хотя бы сделать вид, что она рада видеть сына, иначе будет уж совсем неловко. А вот с порога ещё может и прогнать. Я, конечно, всё ещё плохо понимаю устройство загадочной муданжской, а тем более женской души. Но ведь все мы, чёрт возьми, одни и те же обезьяны!

Сквозь тугую дверь в тёмные сени (почему-то именно так мне хочется назвать это место), оттуда через другую тугую дверь — в кухню. Ну вот, опасная зона позади. Теперь надо быстренько тут окопаться.

Кухня вся так и пылает жёлто-оранжевым светом дешёвых самодельных ламп, созданием которых подрабатывают подростки, учащиеся на инженеров. Бок печки, выступающий из правой стены, пышет жаром. Мне хватает секунды, чтобы спрогнозировать тепловой удар, так что я стремительно принимаюсь раздеваться. Азамат ещё колеблется — ему волю дай, так бы и остался в капюшоне. Я выразительно показываю ему кулак.

Матушка тоже стягивает через голову свою шубу и остаётся в самодельном, но не вышитом халате, мешковатых женских штанах и белой косынке, из-под которой торчит хвостик короткой косички. Она выглядит совсем старенькой и сморщенной, хотя по земным меркам ей всего около ста. У нас в этом возрасте женщина ещё женщина, а не коряга. Впрочем, непохоже, чтобы Азаматова мать особенно следила за собой. Да и подтяжку тут не сделать…

— У меня ж ничего нет на стол поставить, — принимается причитать она. — Только рыба одна вчерашняя, да ты такую и не станешь есть, небось…

— А у нас всё с собой! — радостно возвещаю я, извлекая из термопака фрукты и ставя пироги на подогрев. Хорошо всё-таки, что я их так много напекла. Впрочем, при наличии техники, которая сама всё режет и перемешивает, уж кулебяки-то можно пластать хоть сотнями.