Матушка до сих пор стояла к нам спиной, оглядывая своё жилище в поисках еды, а тут наконец обернулась. Азамат тут же шагнул в тень, но мог и не напрягаться — я благополучно перетянула на себя всё внимание почтенной родственницы.
— О-о-ой, — медленно выдохнула она. — Какая беленькая… Как из сказки! Боги, да кто ж тебе позволил ночью зимой по лесам тут шастать? Азамат, куда ж ты смотришь?
Азамат только пригибает голову, чтобы выбившиеся из косы пряди прикрыли обзор. Я отвечаю вместо него:
— Зима тоже белая, — говорю. — А как мороз стукнет, никому мало не покажется. Вы по внешности-то не судите.
— Хе-хе! — восклицает она как-то пронзительно и снова осматривает меня с ног до головы. — Чудно говоришь!
Тут термопак сообщает, что всё разогрелось, так что я принимаюсь выгружать на стол горячие пироги, попутно объясняя, что это сделано из теста по земному рецепту, да, я готовила, а вообще у нас традиция в гости ходить с угощением, особенно если издалека. Бабушка не знает, чему больше поражаться — моим пирогам или фруктам посреди зимы.
Сельскохозяйственные культуры на Муданге круглый год можно выращивать только в экваториальной зоне. Уже даже в Ахмадхоте зимой плодоносят процентов пятнадцать съедобных растений. А торговля с регионами налажена плохо. Точнее, совсем не налажена. Однако дело не в том, что муданжцы такие неорганизованные, а в том, что завоеватели джингоши приспособились устраивать досмотр всем видам грузового наземного транспорта и забирать себе деликатесы. А летательные аппараты типа «унгуц» имеют принципиально ограниченную грузоподъёмность, так что перевозить на них овощи и фрукты оказывается неприбыльным делом, да и сами «унгуцы» довольно дороги и доступны далеко не всем фермерам и торговцам.
Матушка суетится, расспрашивает меня, какой лучше чай заварить, откапывает по закромам всякие сласти (кстати, вполне свежие и в таких количествах, что ими одними можно было бы поужинать). Я стараюсь принять посильное участие в сервировке стола. Наконец стол накрыт, пиалы расставлены, огромный глиняный чайник водружён посередине, вокруг него наши гостинцы. Меня она пытается усадить на почётное место, но я многословно заверяю её, что это она как мать и хозяйка должна его занять, а мы, молодые, лучше на диванчике.
И вот мы усаживаемся: матушка во главе стола, а мы по длинной стороне справа от неё, причём сначала я, а потом Азамат. Таким образом она видит только его левый профиль, на котором почти нет шрамов.
Мы изрядно проголодались за время полёта, так что набрасываемся на пироги без раздумий. Матушка же вертит в руках какую-то очередную разновидность хурмы, которые так многочисленны на этой планете и бормочет:
— Надо же, посреди зимы… Это ж сколько денег! — она наконец обращается к Азамату. — Потерпел бы уж, скоро снег стает, тогда и фрукты покупать, а то одна растрата!
Азамат удивлённо сглатывает.
— Ма, я сейчас богаче, чем был отец, когда на тебе женился. Уж на корзинке фруктов не разорюсь!
— Да ты что! — ахает она. — Это ты на чужбине так заработал?
Во всяком случае, я предполагаю, что это неприязненное слово, которое она сказала, означает «чужбина». Мне забавно, как Азамат к ней обращается, это его «ма». Это и правда первый слог слова «мать», но по-муданжски он звучит как эх, так что на мой слух получается довольно смешно. На курсах нам ничего про такое обращение не говорили, да и за этот месяц я такого ни разу не слышала. То ли очередная северная черта, то ли вовсе Азаматово личное изобретение.
Пока я обо всём этом думаю и жую, Азамат рассказывает про наёмничью жизнь, долго и подробно. Про то, как он участвовал во Второй джингошской кампании, и как потом после виртуального заседания главнокомандующих через экран нетбука с ним чокался бокалом маршал Ваткин. Про разные народы, населяющие другие планеты, про книги, которые он прочёл и науки, которые изучил (оказывается, этот потрясающий человек закончил онлайн-курсы по экономике, юриспруденции, физике и химии вдобавок к двум муданжским образованиям). Матушка слушает, в прямом смысле открыв рот, только изредка кладёт в него дольку хурмы или какую-нибудь ягоду. Мы сидим так полночи, слушая спокойный и размеренный голос Азамата, который на самых низких нотах больше похож на звук бас-гитары, чем на человеческий голос. Потом он рассказывает, как я попала к нему на корабль и как стала его женой. Кажется, об этом он ещё никому не рассказывал. В его исполнении всё выглядит несколько иначе, чем я думала. Оказывается, он собирался надолго припарковаться на Гарнете, если я решу там обосноваться, и даже рассматривал вариант рвануть вслед за мной на Землю, хотя, собственно говоря, не надеялся, что ему что-то обломится. Ещё он очень боялся за Алтонгирела и был твёрдо уверен, что я несчастного духовника обязательно убью, не в этот раз, так в следующий. Вообще, он как-то слишком всерьёз и за чистую монету воспринимал все мои угрозы и намёки и долго искал хоть какую-нибудь литературу, в которой бы объяснялось, почему я веду себя совсем не так, как прочие знакомые ему женщины и хорошо это или плохо. Поскольку сравнительный культурный анализ землян с муданжцами ещё никто не проводил, нашёл он, понятно, не много…
— А где ты её поселил? — спрашивает матушка, кивая в поддержание разговора.
— Да пока там же, в столице, — отвечает Азамат и робко косится на меня, дескать, не выдай.
— У вас такой чудесный сын, — говорю я, — что я от него никуда уезжать не хочу.
— Ну… — она пожимает плечами, — это, знаешь, мало ли, чего ты хочешь… Ты, конечно, важная особа, но надо же и о муже подумать. Его ведь посчитают жадиной, если он тебе при таком богатстве не сможет где-нибудь на другом углу материка дом построить.
Пожалуй, в таком раскладе мне это ещё никто не представлял.
— Правда, что ли? — уточняю я у Азамата. Он опускает глаза.
— Вообще-то да.
— Так бы сразу и сказал, — я пожимаю плечами. — Если это тебе для репутации надо, то строй, пожалуйста.
— Серьёзно? — он оживляется. — А где бы ты хотела?
— Да хоть там же, на берегу Дола. Где лес и горы, и вода близко. Красивое место, почему бы и нет. Всё равно ведь будешь лошадей своих навещать.
— Каких лошадей? — не понимает мать, и мы ей радостно рассказываем, как Азамат в очередной раз победил в соревнованиях и как я напугала пастухов.
Мать почему-то тяжело вздыхает, а потом говорит:
— Какой же ты славный у меня. Точно как наш духовник говорил, вся благодать на тебя ушла, на Арона ничего не осталось. И надо ж такой беде приключиться.
Она замолкает, Азамат нервно сглатывает. Надо как-то разрядить обстановку.
— Ну ничего, — говорю. — Теперь-то всё хорошо. Мы счастливо живём, Азамата все уважают…
Она кивает с рассеянным видом, явно думая о чём-то своём.
— Я думала, ты не захочешь, чтоб тебя таким видели. Арават бы точно не захотел, а вы же с ним как из одной кудели спрядены. А когда узнала, что он сделал… собрала манатки, что из родительского дома сохранились, да и ушла из его дома. Какого, говорю, шакала мне нужны эти его деньги, если он у меня ребёнка отобрал?
Глаза у неё слезятся, и я на автопилоте кидаюсь её обнимать и утешать, и только потом замечаю, что Азамат, собственно, в нелучшем состоянии. Матушка вдруг ловко протискивается между мной и столом и проталкивается поближе к Азамату.
— Дай хоть я на тебя посмотрю, милый ты мой. Мне ведь такого наговорили… я думала, ты и работать не сможешь после этого.
Азамат послушно поворачивается и убирает с лица растрёпанные волосы. Матушка судорожно вздыхает, но всё же находит в себе силы погладить его по изувеченной щеке, а потом порывисто обнимает его, утыкаясь лицом в красный свитер, и долго плачет, приговаривая «ничего, ничего». Азамат осторожно, бережно гладит её по спине, поднимает на меня взгляд и влажно улыбается. Я улыбаюсь в ответ.
