Наконец-то нахожу нечто наподобие рубашек. Их этот гад засунул в соседнее отделение шкафа. Считаются бельем, что ли?.. Они тоже очень яркие, однотонные и напоминают мне костюмы к спектаклю по «Вечерам на хуторе близ Диканьки», который ставили у брата в школе. Мы с мамой тогда ему шили некий условный казачий костюм, так вот там была похожая рубашка. Высокий стоячий ворот на пуговицах, узкие манжеты, а в остальном покрой довольно свободный, только приталенный, полы чуть длинноватые — как раз зад прикрыть. По вороту и манжетам идут простенькие геометрические узоры. Но главное, материал как раз такой, как мне надо. Тут, правда, скорее атлас какой-то, но я не думаю, что это существенно.

Ладно, на сем и остановимся. Надеюсь, Алтоша не заметит, если я позаимствую у него одну рубашечку в качестве образца. А чтобы не обсчитаться в выкройке, сейчас мы повторим подвиг с обмериванием. Извлекаю из кармана своих прекрасных штанов припасенную рулетку, ручку и блокнотик — и приступаю. Алтонгирела, к счастью, легче ворочать. Он и пониже, и не такой накачанный, хотя тоже ничего себе. К тому же я не боюсь его разбудить. Даже если учесть, что на муданжцев наше снотворное должно действовать слабее, с той дозы, которую я дала, часов семь ему обеспечено.

Эврика. Теперь у меня есть образец одежды, мерка, по которой он сшит, мерка, по которой надо шить, и ткань. Что еще может быть нужно для счастья?

Весь следующий день занимаюсь расчетами и кройкой. В холл я с этим, конечно, не пошла, а то там многовато любопытных. Сижу у себя в каюте.

Эцагана теперь тоже заперли — как выяснилось, это делается, чтобы провинившийся еще чего-нибудь не натворил, пока не высадят. Я навещаю его перед обедом, чтобы вколоть еще антибиотиков и убедиться, что ему можно есть — завтрак-то он благополучно продрых. Лоб у него совсем затянулся, теперь вообще ни следа. Кишки, впрочем, тоже.

— Как самочувствие? — спрашиваю привычно, пока сматываю сканер и отклеиваю оставшийся пластырь с живота.

— Хорошо, скучно только. Алтонгирел-то все еще спит… Может, мне уже можно встать?

— А толку? Выйти из каюты ты все равно не можешь. Бук тебе вон поставили поближе. Сиди, бездельничай.

— Ну это да-а… просто лежать надоело. С утра Азамат заходил, целый час мне мозги компостировал, а я даже не мог прикинуться, что занят.

— Правильно компостировал, — хихикаю. — Уж он-то знает, как тяжело жить со шрамами.

— Да уж… — Эцаган мрачнеет. — Я в детстве один раз зачем-то побрился налысо, так мне от отца тогда не так досталось, как сейчас от Азамата. Он меня так отчитывал, что сам чуть не заплакал. Мне даже неловко как-то, я-то думал, он завидовать будет, что у меня все прошло…

— А чего тут завидовать, держал бы врача на борту постоянно.

— Так с ним это еще на Муданге случилось. Без целителя он бы вообще не выжил.

Ага, то есть это все-таки чьи-то кривые руки. Ох попадись ты мне…

За обедом Азамат и правда несколько не в своей тарелке, рассеянный, опять зависает над каждым куском. Сегодня у нас бараньи ребрышки (во всяком случае, на вкус похоже на баранину), которые едят руками, а в качестве гарнира нечто… сушеные желтовато-белые шарики, которые предлагается размачивать в воде и так есть. Соленые они как сволочи, но поскольку мясо несоленое вообще, то как раз достигается баланс. Слово, которым Тирбиш эти шарики обозвал, мне неизвестно, но он объяснил, что их делают из молока. Страшно подумать, как.

Хранцицик зыркает на меня исподлобья, как незаслуженно побитая собака. Остальные — которые еще не успели ни разу попасть под горячую руку — взирают с некоторым благоговением. Видимо, весть о чудесном исцелении Эцагана вознесла мой и без того немаленький авторитет в этом племени и вовсе на невообразимые высоты. Не могу сказать, что мне это как-то особенно приятно. Только-только хоть какой-то контакт наладился, а если они меня теперь еще сильнее зауважают, то начинай сначала. Хотя прикольно, конечно, ничего не скажешь.

После обеда подкатываю к Азамату поинтересоваться, чем он так обеспокоен, но он явно не склонен к общению. В глаза не смотрит, к буку не приглашает.

— Слушай, ну ты же не думаешь, что я на тебя со шприцем охотиться буду, — не выдерживаю я. — Вообще, мог бы догадаться, что среди моих средств есть и опасные.

— Да нет, что вы, Лиза, я прекрасно понимаю, что вы как целитель имеете в своем распоряжении разные яды и умеете ими пользоваться.

— Ну а что, за Алтонгирела переживаешь? Он скоро проснется здоровый и бодрый.

— Ничуть не сомневаюсь.

— А чего ты тогда весь день как в воду опущенный?

— Мне жаль, что придется расстаться с хорошими работниками.

А-а, ну это да. И все, конечно, из-за меня. Я их поссорила, и у Эцагана появились идеи. Хотя на самом деле все из-за Алтонгирела, который почему-то на меня взъелся до такой степени, что перестал уделять внимание своему парню. Вот придурок.

Пока судила да рядила, Азамат от меня улизнул, зато я услышала, как кто-то кому-то сказал, что Алтонгирел проснулся. Все-все, ухожу. У меня в каюте еще куча работы.

Ну, что, рубашка получилась. Не то чтобы прям атас, но правдоподобно. Во всяком случае, симметрично. И на вид все на своих местах, а то с меня станется длину с шириной перепутать. По идее пора идти дарить.

Но что-то как-то не по себе. А вдруг он решит, что я издеваюсь? Или, может, ему не понравится, но из уважения ко мне все равно будет носить и тихо меня ненавидеть? Да ладно, мне уж тут осталось три дня прожить. Потерпит в крайнем случае, а потом я исчезну и можно будет расслабиться. Алтонгирел вон не больно-то носит свою коллекцию подарков.

На нервной почве тяну время, раскладываю и складываю свое произведение то так, то эдак. В итоге решаю все-таки вышить воротник и манжеты, благо совсем недавно тренировалась это делать машинкой.

Как ни странно, выходит вполне прилично: черным по темно-зеленому, почти не видно, а так, в отраженном свете отблескивает. Изящненько. Ну ладно, хватит теребить шов, прими уже валерьянки, сложи изделие аккуратно — и вперед.

На подходе к каюте слышу раздраженные голоса. Ну конечно, вот именно сейчас у него кто-то есть! Надолго, интересно?

Подхожу поближе. Раз замок сломан, то и звукоизоляции никакой, вот и слышно так хорошо. Но кто же мог оказаться у Азамата в самый неподходящий момент, как не Алтонгирел?! Спать ему, видите ли, необязательно, а вот с капитаном скандалить — просто как воздух необходимо! Я так злюсь, что забываю обо всяких приличиях: встаю у двери, прижимаю рубашку к груди угрожающе сложенными руками — и жду, пока Азамат освободится. Очередь так очередь!

Орут они по-муданжски, конечно, и я поначалу даже не прислушиваюсь, и так знаю, что ничего не пойму толком, только расстроюсь. Но потом кое-что привлекает мое внимание.

— Ты хочешь знать, чего я боюсь?! — кипятится Алтонгирел, и я прямо вижу, как он плюется, когда это говорит. — Тебе прямым текстом сказать? Намеков уже не понимаешь?

Азамат что-то невнятно бурчит в ответ, и духовник прямо-таки взрывается:

— Я боюсь, что она украдет у тебя душу! И мы оба знаем, что на этом тебе придет конец! Она улетит на свою Землю через три дня и забудет твое имя, а ты уже никогда — никогда! — не будешь счастлив!

Я слегка прирастаю к стене, изо всех сил вслушиваясь в ответ Азамата.

— А тебе не приходит в голову, что это могло уже случиться? — говорит он довольно тихо. Дальше различаю только сбивчивое дыхание, видимо, Алтонгирела.

— Я надеялся, — произносит он медленно, — это предотвратить. Если бы ты был благоразумнее…

— Куда уж благоразумнее! — громыхает Азамат, у которого, похоже, кончилось всякое терпение. — Я был благоразумен всю жизнь, и за это теперь ты хочешь испоганить последние три дня, которые у меня есть с ней? Я был несчастлив пятнадцать лет! Когда она уйдет, больше ничего не будет, но я имею право быть несчастным на своих собственных условиях!