— О чём? — раздаётся за спиной заинтересованный голос.

Мы подпрыгиваем с разворотом и упираемся взглядами в Умукха собственной персоной. Я вполне уверена, что он следом за нами не шёл, да и Азамат заметил бы, у него слух о — го — го.

Азамат неуверенно косится на меня — ему, видимо, неловко просить за себя.

— Да вот, мы тут подумали, — поясняю я, — раз уж вы бог целительства, может, вы бы подлатали Азамату физиономию? Ну, естественно, мы бы обряд провели, как полагается, дары там, все дела…

Умукх неожиданно спадает с лица и принимается махать на меня руками.

— Не надо, пожалуйста, не надо, не просите! — выпаливает он практически в панике. — И ни в коем случае не проводите этот ужасный обряд!

— Эмм… — я кошусь на Азамата в надежде, что он что — нибудь объяснит, но он глядит на меня в такой же растерянности. — Ладно, не переживайте так, мы не будем… Да не будем, не будем, обещаю!

Умукх перестаёт паниковать и расслабляется до полного раскисания — как — то весь оседает, едва на ногах держится, и сутулость его уже граничит с горбатостью.

— Спасибо, — жалобно выдавливает он. И тут же быстро добавляет: — И друзей всех попросите, чтобы они тоже ни — ни! Пожалуйста!

— Хорошо — хорошо, — заверяет Азамат, высоко подняв брови. — А можно узнать, почему?

Умукх на секунду подвисает, потом кивает.

— Да, конечно, люди всегда хотят знать причину… — он задумывается. — Это сложно. Но я попробую объяснить.

— Давайте сядем за стол и побеседуем под завтрак, — предлагает Азамат, балансируя тремя пиалами. Тон, в котором он разговаривает с Умукхом, всё больше напоминает тон, в котором он разговаривает с матушкой — вроде и уважительно, и настойчиво, и даже немножко покровительственно. Умукх реагирует, как родной — тут же послушно садится за стол и раскладывает свои пальцы — крючочки по краю столешницы. Он успевает съесть и выскрести содержимое своей пиалы прежде чем вспоминает, что собирался что — то рассказать.

— Ах да, про целительство… — вздыхает он, хлопая густыми белыми ресницами, как пушок на теле ночной бабочки, — Тут такое дело… Понимаете, если обряд проведён правильно, я не могу отказать. То есть, это не в моей власти. Я обязательно должен выполнить просьбу и ничего не могу с этим поделать.

— А вам это очень трудно? Или неприятно? — пытается понять Азамат.

— Нет, легко! — мотает головой Умукх. — Но это просителю жизни стоит.

Азамат моргает.

— Что, всегда?

— Угу, — уныло кивает бог. — А иногда не только просителю, а и ещё кому — нибудь из его близких… Случалось, что и целыми семьями… ой! — он зажмуривается и остервенело мотает головой, стараясь отогнать неприятные воспоминания.

— Ну а вы не можете их предупредить? — ошеломлённо спрашиваю я, внутренне содрогаясь от мысли, что сама только что чуть не стала «просителем».

— Конечно, я всегда предупреждаю! — заверяет Умукх. — Но люди думают, что так будет лучше, думают, что здоровье другого человека важнее их жизни, понимаете? Что это, как это называется… оправданная жертва. Но только лучше не бывает! Просителю — то что, умер — и никаких проблем. А вот спасённые… Они потом всю жизнь маются, со всеми ссорятся, винят себя и других, а другие их обвиняют… Я не могу на это смотреть! — он совсем закорючивается и утыкается подбородком в стол.

— И так было во все времена? — тоже ошарашенно спрашивает Азамат.

Умукх кивает.

— Но раньше было лучше, — добавляет он. — Потому что я не понимал. Мне было всё равно. Попросили — сделал. Меня только интересовало, чтобы обряд провели по всем правилам. А потом Ирлик дал мне разум. И теперь я каждый раз страдаю, — его голос от напряжения срывается на писк. — Я не хочу убивать людей. И ничем хорошим это никогда не кончается. Но они всё равно просят!

— А вы не можете вместо жизни что — то другое брать? — осторожно интересуюсь я. — Ну или хотя бы животных, а не людей…

— Я ничего не могу, — вздыхает Умукх и вытягивает из — за пояса свою легендарную флейту. — У меня есть только вот это. Если я на ней сыграю, она выдует жизнь из просителя, но излечит кого заказано. Я пытался что — нибудь с ней сделать, чтобы она работала по — другому, но ничего не выходит. А больше я ничего не умею. Я пытался помогать людям без флейты, но я только хуже делаю.

Он уныло постукивает флейтой по столу. При ближайшем рассмотрении я понимаю, что она сделана из кости, скорее всего, птичьей, при этом довольно большая и украшена резными узорами.

— А откуда она у вас? — интересуется Азамат.

Умукх пожимает плечами.

— Укун — Тингир говорит, что я её сам сделал. Но я этого не помню, Ирлик тоже. Она уверяет, что сама видела, но она может легко всё перепутать.

Он окидывает злополучный предмет печальным взглядом и снова убирает его за пояс. Потом немного приободряется и даже улыбается прежде чем снова заговорить.

— Ирлик сказал, что земляне хотят изучить, как мы, боги, делаем всякое. Вот я и подумал, может быть, если я пойму, как всё это работает, и как устроены люди, может, тогда я смогу лечить без флейты?

— Резонно, — соглашаюсь я. — Но на это уйдёт много времени.

— Я бы с радостью отдал пару веков, чтобы только больше никогда не играть на ней, — серьёзно говорит Умукх.

Мы с Азаматом понимающе киваем. Азамат немного колеблется, но всё же решается высказать свои соображения.

— Умукх — хон… Не поймите меня неправильно, я очень уважаю землян, и вполне уверен, что исследователи, которые будут с Вами работать — честные и добросовестные люди, но всё же… Возможно, не стоит рассказывать им о флейте и об этой проблеме. По крайней мере, первое время.

— Ты думаешь, они захотят, чтобы я на ней сыграл? — напрягается Умукх.

— Не знаю насчёт этого, но, боюсь, как бы Вас не втянули в чужие игры. Понимаете, наука наукой, но за любой наукой стоит представитель власти, который может соблазниться использовать Вас в своих целях. В этом смысле, конечно, любое исследование с Вашим участием — это соблазн, но флейта меня особенно беспокоит. Возможно, было бы лучше им её даже не показывать. Во всяком случае, пока не убедитесь, что никто не захочет превратить её в оружие.

Умукх широко раскрывает глаза.

— Но я ведь только хочу помочь! Я не хочу, чтобы меня использовали во вред другим! Может, тогда лучше мне к ним и вовсе не ходить?

— Умукх — хон, — мягко говорит Азамат, пристально глядя ему в лицо. — Вы очень добры к людям, и я совсем не хотел бы менять Ваше отношение. Я уверен, что в конечном итоге от исследований, в которых Вы собираетесь принять участие, выйдет польза и Вам, и нам, и землянам. Я просто прошу Вас быть осмотрительнее. Я постараюсь держать всё под контролем и присматривать за людьми, которые будут Вами заниматься, на случай если вдруг их цели — не просто стремление к знанию. Но я не могу быть там с Вами каждый день и указывать, на какие вопросы отвечать, а на какие нет. Поэтому прошу Вас, для всеобщего блага, будьте осторожны. Вы же знаете, людям не всё и не всегда можно говорить.

Умукх, до сих пор слушавший немного растерянно, оживляется и понимающе кивает.

— Да, это я знаю. Ирлик тоже всё время говорит, что надо сначала понять, что человек сделает, если ему скажешь, а потом уже решать, говорить или нет. О — ой, как сложно. Но надо умнеть, правда же? Иначе так совсем онасекомиться можно, — улыбается он.

— Онасекомиться? — приподнимает бровь Азамат, из чего я делаю вывод, что это не просто редкое выражение.

— Ирлик так говорит, — пожимает плечами Умукх. — Он говорит, если я не буду думать, то совсем онасекомлюсь. Я не знаю, что это, но, наверное, что — то неприятное.

— Похоже, что так, — соглашается Азамат.

— Слушай! — внезапно оживляется Умукх. — У тебя ведь тут есть на корабле специальный человек, который безопасностью занимается?

— Да, Ирнчин, — кивает Азамат.

— Вот, я ему тогда флейту отдам на хранение. Как ты думаешь, он проследит, чтобы на ней никто не играл?