Дама обернулась, увидела Джека. Резко взмахнула рукой — и грудь Джека пронзила внезапная боль, точно стрелой ударило. Посох выпал из его руки. Небо выгнулось дугой — и мальчуган рухнул навзничь.

— Парень страдает припадками? — спросил кто-то рядом.

Джек открыл глаза: прямо над ним нависали деревянные балки низкого потолка. Тут и там сохли пучки лекарственных трав.

— Нет-нет, ничего подобного, — заверил отец. — Может, лихорадку подхватил?

— Да он совсем холодный, если уж на то пошло. Вы и его собирались в купель окунуть?

— Нет, только младшенькую дочку.

— Надо думать, ему горячая пища пойдет на пользу. Я велю рабу принести супа.

Джек приподнял голову. Спину тут же скрутила боль. Какой-то монах в коричневой рясе вышел за дверь.

— А, ты очнулся! Как чувствуешь? — спросил отец.

— Как будто по мне пробежалось целое стадо овец. — Джек осознал, что любая попытка пошевелиться оборачивается невыносимой мукой. — Где мы?

— В монастырской больнице. Все к нам так добры! Из той вонючей гостиницы нас перевели в лучшие гостевые комнаты. Мы приглашены на ужин к самому аббату!

Джайлза, похоже, их новый статус занимал куда больше, нежели здоровье сына.

«Я несправедлив, — тут же упрекнул себя мальчик. — Пусть отец хоть раз в жизни почувствует себя важной персоной и порадуется».

— А почему нас так привечают? — полюбопытствовал мальчик.

— Да это все из-за чернил да красок, что брат Айден привез. Их изготавливают по секретным рецептам, известным только монахам Святого острова; они на вес золота ценятся.

Монастырский раб принес горшок с чечевичной похлебкой.

— Мне велели покормить паренька; или, может, ты сам справишься? — с надеждой спросил он у Джайлза.

Но отцу не терпелось уйти. Полюбоваться на витражное окно в часовне, объяснил он, а потом еще на стадо белых овец. А на коре старого дуба в саду молния выжгла лик святого Филиана. А еще гостям покажут пивной погреб. Вы только вообразите себе — в монастыре столько пива, что для его хранения целый погреб построили! А вечером устроят самый настоящий пир. Жаль, что Джек пойти не сможет.

— Значит, так, придурок, — объявил раб, как только за отцом захлопнулась дверь. — Знать не знаю, на чем ты там помешался, но если только попробуешь меня укусить, то на сладкое отведаешь моего кулака.

— Я не сумасшедший, — запротестовал Джек.

— Все так говорят. — Раб влил ложку супа в рот больному и зачерпнул следующую, даже не задумываясь, проглотил Джек первую порцию или нет.

— Погоди! Да погоди же! — поперхнулся Джек, уворачиваясь от ложки.

В спине вновь взорвалась боль. Мальчуган застыл неподвижно, опасаясь пошевелиться.

— А что с тобой случилось-то? Выпороли небось? — полюбопытствовал раб. — Говорят, хорошая порка — лучшее лекарство от всего на свете. Семейная жизнь не задалась? Поучи жену кулаком. Сын родился идиотом? Так вбей в него разум. Отец Суэйн уверяет, это средство всякий раз срабатывает.

— Неужели ты веришь в эту чушь? — фыркнул Джек.

— А кто я такой, чтобы судить своих хозяев? Через пять — десять лет они, чего доброго, и в меня толику добродетели вколотят, хотя лично я в этом сомневаюсь. Ну что, как насчет съесть еще ложку-другую?

— Только если не станешь в меня еду силком запихивать!

На сей раз раб был куда более осторожен. Джек осознал, что, невзирая на боль, он изрядно проголодался. Варево оказалось отменным: густая похлебка из чечевицы, лука и обрезков баранины. Вот уже несколько дней мальчугану не доводилось поесть так сытно.

— Тебя как зовут? — спросил он у раба.

— По большей части «Эй ты!», — отвечал он. — Мать называла меня Брутом.

— Брутом? Но разве это саксонское имя?

— Нет, римское. Да-да, — раб выпрямился в полный рост, — в моих жилах течет кровь победителей. Я — из рода Ланселота; но ты сам видишь, сколь низко я пал в сравнении со славными предками. Отец Суэйн уверяет, мне место в свинарнике.

Джек гадал про себя, за какое такое преступление Брут стал рабом при монастыре. Его руки до самых плеч были испещрены шрамами от плетей, нос сломан. Но в его широком умном лице и серых глазах угадывалось нечто наводящее на мысль о благородном происхождении.

— Один давний знакомый как-то сказал мне: главное — никогда не отчаиваться, даже если падаешь с утеса. До земли путь неблизкий; мало ли что может случиться, пока летишь.

Брут громко рассмеялся. Это неожиданный ликующий смех преобразил его до неузнаваемости. Джек уже не замечал ни шрамов, ни переломанного носа.

— Хотел бы я познакомиться с этим человеком! Такой образ мыслей достоин настоящего рыцаря!

— При жизни он тебе бы, пожалуй, не понравился, — возразил Джек, вспоминая, что Олав Однобровый имел пренеприятную привычку сперва наносить удар, а уже потом задавать вопросы.

— При жизни? То есть он умер? — уточнил Брут.

— Он погиб в битве с гигантским тролльим медведем. Но медведя он все-таки убил, — добавил Джек.

Брут пристально воззрился на мальчика.

— А ты не так прост, как кажешься на первый взгляд, придурок.

— Я не придурок, — запротестовал Джек, вызвав очередной взрыв смеха.

Кормление продолжалось к обоюдному удовольствию, если не считать того, что всякий раз, неудачно пошевелившись, Джек морщился от боли. Брут молол языком не переставая: возвращаться к рутинной работе он явно не торопился.

— А как с тобой эта болезнь приключилась? — полюбопытствовал он наконец.

Джек рассказал рабу о прекрасной даме, что возникла из тумана.

— Она замахнулась на меня рукой — и я рухнул без чувств и пришел в себя уже здесь, — докончил мальчуган. — Я не сумасшедший. Я вправду ее видел.

Раб застыл неподвижно, словно к чему-то прислушиваясь. Снаружи просачивались звуки монастырской жизни: удары топора о дерево, громогласные распоряжения, топот ног. Наконец Брут встряхнулся — и вернулся в настоящее.

— Тебе это все не приснилось. Это была «эльфийская стрела».

Дверь распахнулась, и вошел тот самый монах, что пытался лечить Джека.

— Ах ты, свинья ленивая! — заорал монах. — Повар дров уже заждался. Ты заслуживаешь двойной порки!

На глазах у Джека Брут преобразился до неузнаваемости. Он ссутулился; на лице его застыла придурковатая гримаса.

— Прощения прошу, добрый господин, — заныл он. — Не сердись на беднягу Брута! Что взять с жалкого человечишки?

— Ох, да убирайся уже! — в сердцах рявкнул монах.

Раб выбежал за дверь.

А монах между тем суетился вокруг Джека: принес потрепанное одеяло и хорошенько укутал мальчика.

— Я все ждал, когда ты проснешься, чтобы дать тебе лекарство. Тебе повезло. У меня на полке, по счастью, есть немного земли с могилы святого Освальда. Ну, с одной из его могил.

И монах гордо продемонстрировал Джеку горшок, доверху полный чернозема — такого, казалось бы, везде полно.

— Эта земля с того места, где зарыли голову святого Освальда. Язычники предали его мученической смерти, а затем расчленили тело и закопали по частям в разных местах. Голову захоронили на Святом острове, так что она дважды благословенна. Я всегда говорил: та земля, что с примесью головы, — самая лучшая.

Монах вскипятил воду, добавил в нее лекарственных трав, отщипнув по листку-другому с пучков, подвешенных к стропилам. И наконец, бросил в чашу щепотку земли.

— Вот! Если это снадобье тебя не исцелит, то пиши пропало!

Монах поднес чашу к губам Джека. В ромашковом настое ощущался странный минеральный привкус. Голова Освальда, не иначе.

— А как Брут угодил в рабство? — полюбопытствовал Джек, с трудом проглотив последние крупинки песчаной взвеси.

— А он тебе никак голову забивал байками о своем благородном происхождении? — изогнул брови монах. — Мамаша его была мерзкой ведьмой. Умирая от лихорадки, она велела сыну прогнать священника, закидав его камнями. Отказалась от отпевания, вот оно как. Брут положил ее тело в ладью и пустил по воле вод, надеясь, что ладья увезет умершую на Острова блаженных. Он был осужден за колдовство.