— Только смотри не сломай! — воскликнул Джек.

Дюжий хобгоблин отпихнул его в сторону.

— Оставь свои советы при себе. Я знаю, что делаю.

И Немезида выкатил из груды один из нижних валунов.

— Осторожно! — заорал Джек.

Мальчик едва успел выдернуть посох — и камни лавиной покатились вниз. Немезида отпрыгнул в сторону — проворно, как лягушка-бык от журавля.

— Видишь? Получилось! — возликовал хобгоблин.

— А это что такое? — спросила Пега, указывая на гору над пещерой.

На камне были вырезаны какие-то изображения. Но слишком высоко — не разберешь толком.

— Сейчас гляну, — откликнулся Бука.

И проворно вскарабкался по завалу: благодаря липким подушечкам на пальцах рук и ног труда ему это не составило.

— Тут три набора картинок, — сообщил он, взгромоздившись на высокий скальный выступ. — С одной стороны молоток и раскидистое дерево — работа довольно грубая в сравнении с хобгоблинской, но узнать можно. С другой стороны — корабль и, как мне кажется, конь, вот только ног у него многовато. А в середине — три переплетенных треугольника.

Торгиль пронзительно вскрикнула. Джек чуть из собственной шкуры не выскочил.

— Что случилось? Ты ранена? — встревожился он.

— Они уплыли! — простонала Торгиль. — Они уплыли за безбрежное море, думая, что я погибла.

Девочка свернулась в комочек на земле, точно так же, как в тот день, когда демон обжег ей руку.

— Ты уверена? — переспросил Джек.

Ему отчаянно хотелось обнять и утешить Торгиль, да только он не смел.

— Это же надгробия, — объяснила Торгиль. — Символ в середине, это «валькнут», «оковы разума»: он означает, что кто-то пал в битве. Молот — в честь Тора, а дерево — это Иггдрасиль. Это мои знаки. А прочие изображения — это для Хейнрика Хищного. Конь — это скакун Одина, Слейпнир. Хейнрик всегда говорил, что мечтает на нем прокатиться, да только для этого, понятное дело, сперва умереть надо. Ох, чтоб он провалился, этот Хейнрик! Он ведь в самом деле умер. Небось сейчас на Слейпнире катается. А я застряла здесь, и ни руки, ни корабля.

— Пойдем со мной в монахини, — радостно предложила Этне. — Будем вместе каяться — то-то весело!

Торгиль швырнула в нее горстью песка.

Отец Север опустился на колени рядом с воительницей. Джек побаивался, что та и на него кинется с кулаками. Но к монаху Торгиль испытывала странное почтение — хотя, казалось бы, не она ли когда-то помогала продать его в рабство?

— Все, что происходит в поднебесном мире, — часть Господнего замысла, — начал отец Север.

— Мы называем это судьбой, — кивнула Торгиль.

— Но нам не дано понять, как этот замысел ткется. Тебя должны были оставить на здешнем берегу. Не знаю зачем. Не знаю, зачем я сам здесь, но в этом мире нам назначено трудиться, исполняя свое предназначение. Жалеть самого себя — бессмысленно.

Джек затаил дыхание. Монах словно нарочно подбирал слова, способные вывести Торгиль из себя. Девочка побледнела, затем покраснела. Напряглась всем телом.

И вдруг — расхохоталась, к вящему изумлению всех.

— Ты пользуешься словами так, как Олав некогда орудовал кулаками, рабопоклонник. Но и я тоже могу воевать с помощью слов.

— Тогда я приветствую в тебе достойного врага, — отозвался отец Север.

Путешественники пробыли на взморье несколько недель, дожидаясь, чтобы отец Север поправился. Каждое утро Торгиль взбиралась на высокую скалу и сидела там, глядя на море. Время от времени она пыталась помогать по хозяйству, но любая работа напоминала ей о бесполезной руке. Тогда она в досаде бросала все, что делала, и убегала на свою «жердочку». У Джека не хватаю духу ее бранить.

Отец Север лежал под деревом. Казалось, он молча наслаждается счастьем, но Джека тревожили лихорадочные алые пятна на его щеках и вечный кашель.

— Порой мне кажется, за все то время, что я пробыл в Эльфландии, я ни разу глаз не сомкнул, — пробормотал себе под нос отец Север. — Наверное, поэтому я сейчас так измучен усталостью.

Джек хорошо его понимал. В Эльфландии везде просачивались чары, так что поди знай, спишь ты или грезишь. Даже его собственные воспоминания о Люси путались и расплывались. Неужто он в самом деле видел сестренку? И она не захотела с ним знаться? Или это был дурной сон? Отчего он даже лица Люси не в силах вспомнить?

— Иные называют Эльфландию Полой землей, — сказал отец Север, когда Джек поделился с ним своими мыслями. — Она создана из наших собственных желаний и вместе с тем — всего лишь отражение чего-то, существующего на самом деле. А ты музыку тамошнюю помнишь?

О да, только ее Джек и помнил ясно. Музыка словно повисала в воздухе, как последний отблеск солнца перед приходом кромешной тьмы.

— Я слушал их голоса каждую ночь, пытался преисполниться к ним презрения — и не мог, — вздохнул отец Север.

На берегу Пега соорудила затейливую пирамидку из камней, с углублением для огня внутри. И водрузила сверху плоский камень — для жарки. Джек собирал моллюсков, красные водоросли, дикий лук и чеснок. Что до рыбалки, здесь хобгоблины не знали себе равных.

Рыбачили они своеобразно. Бука усаживался на скальный выступ, далеко вдающийся в море, и болтал ногой в воде. Немезида ждал рядом с дубинкой. Пальцы у хобгоблинов были длинные и гибкие; Бука умел шевелить всеми пятью в разных направлениях одновременно. Он гордо продемонстрировал свои таланты Пеге; та в сердцах прогнала его прочь.

Снизу эти пальцы, по-видимому, казались выводком жирных червяков. И в глазах рыбы выглядели куда как аппетитно. Вскорости, впрочем, выяснилось, что рыб нужно приманивать, сообразуясь с их размером. Однажды гигантская треска заглотала ногу Буки целиком, и, не оглуши ее Немезида вовремя, все остальное последовало бы за ногой.

— Отменная треска, лучше во всем море не сыщешь, — похвалился король, швыряя рыбу наземь.

Глаза Пеги расширились от ужаса. Такой рыбины на всех хватит!

— Ты ранен! Это ведь кровь? — Девочка горестно охнула.

Там, где треска прокусила кожу, из ранок сочились желто-зеленые капли.

— Ты беспокоишься за меня! — возликовал хобгоблин, на радостях прошелся «колесом» вокруг своей дамы и запорошил ее песком.

— Беспокоиться — еще не значит любить, — буркнула Пега, смахивая песок с лица.

— Значит! Еще как значит! О, я так счастлив, что того и гляди глипчать начну!

— Не надо! — взмолилась девочка, но торжествующего хобгоблина было не унять.

Джек благоразумно убрался за пределы слышимости, подальше от мерзких звуков. Глипчанием хобгоблины выражали свой восторг — по мнению Джека, чересчур часто. А еще оно было заразительным. Стоило начать одному, как остальные тотчас же подхватывали: вот так в толпе зевнет один, глядишь — и все вокруг уже не в силах сдержать зевоты. Немезида, никогда особой веселостью не отличавшийся, негромко глипчал про себя, потроша рыбину.

Из Этне помощница была никудышная. Пега попыталась научить эльфийку плести корзинки, но плетение разваливалось в ее руках. Костер у нее гас, чайки растаскивали рыбу. Пега посылала ее за укропом, та возвращалась с беленой.

— Это же яд! — негодовала Пега, швыряя траву в костер. — Ты что, вообще ничего не соображаешь?

— В Эльфландии мы всякий день ели салат из белены, и ничего, — надула губы Этне.

В конце концов она подсела к отцу Северу и стала заучивать молитвы на латыни. Джек готов был поспорить, что латыни Этне не понимает, но, по крайней мере, так она ничего не натворит — да и отцу Северу развлечение.

Наконец однажды днем, после того как на обед был съеден жареный гусь (пальцы хобгоблинов и гусям казались очень даже аппетитными), Бука созвал совет.

— Нам всем пора отправляться по домам, — объявил он.

— Какой такой дом? — промолвила Торгиль. — Мои соратники уплыли, посчитав меня мертвой. Часто на рассвете, в одиночестве скорбном, оплакиваю я мой удел. Нет со мной сотоварища, некому излить душу.