Спровадив Дубовицкого предаваться раздумьям, я вернулся к дому Абрамова.

Туша змея догорела. Земляна уже и кости собрала.

— Вот, — она кивнула на лежащую на земле кучку. — Это твоя доля, свою я забрала.

Я кивнул, высыпал кости в мешок.

— Добрая была охота.

— И мне понравилось. А кто ж теперь градоначальником-то будет?

— Да блин! И ты туда же.

— Чего?

— Я говорю, работаю над этим вопросом. Не заморачивайся.

Всё смешалось в мире охотников, которые, до тех пор, пока некоторые спящие красавцы не восстали, предпочитали сидеть каждый в своём городе и не соваться в чужие угодья под страхом получить в рыло от недовольного собрата. За небольшими исключениями, вроде Гравия, который вечно рвался куда-то в дальние края подальше от людей, все охотники были осёдлыми, в рамках выделенной локации, и о происходящем в других локациях знали лишь по доходящим слухам, часто искажающим правду до неимоверности.

В результате моей бурной деятельности, как минимум, в четырёх городах всё изменилось кардинальным образом, и пошёл дикий процесс переопыления. Поэтому я не сказать, чтобы очень удивился, когда, вернувшись домой после удачной охоты под утро, обнаружил у себя в столовой полоцкого охотника Глеба с питерским микроохотником Неофитом.

— О, здорово, — протянул я руку. — Какими судьбами? Как с тёткой Натальей, помощь нужна? До смерти ещё не закормила?

— Нет, — удивились гости. — Мы тут уже с полчаса сидим, сказала, сейчас подаст. Да мы, в общем-то, из-за стола.

— Это не имеет никакого значения. Пойду узнаю, в чём заминка. Земляна, ты пока развлеки гостей.

— Чего? — обалдела Земляна. — Это как?

— Анекдот расскажи, только не пошлый — Неофит мужчина серьёзный, разврата не терпит.

— Ещё я анекдотов не травила!

— Ну расскажи, как змея прикончили.

Это Земляне показалось более почётным, и она вступила сходу, ещё прежде чем усесться.

— Дивная была охота, братья. Редкая тварь — огненный змей, и в его истинном облике били его мы впервые. Я даже и не думала, что он в виде огненного змея драться может.

— Может, как не мочь! — отозвался Глеб. — Мы их отчего и не любим бить. Они ж в дома к людям приходят. Чуть чего — и всё, сгорела хата. Прибить-то прибьём в любом случае, да только приятнее ж, когда тебя благодарят, а не когда рыдают, что вся жизнь в огне сгинула.

— И как вы их бьёте, чтоб не горело?

— Да есть там одна хитрость, иногда помогает…

Убедившись, что гости надёжно заняты — даже Неофит с удовольствием развесил уши, впитывая охотничью премудрость, я вошёл в кухню и застал там наглухо расстроенную тётку Наталью.

— Что за беда? Помер кто?

— Да господь с вами, барин, все живы-здоровы! — перекрестилась ключница.

— Ну а смысл тогда так печалиться? Пока никто не умер, всё поправимо, верно я говорю?

— Говорите-то, может, и верно, а только приборов найти не могу…

— Эм… Кухонный комбайн пропал, что ли?

— Знать не знаю никаких комбайнов. Столового серебра нету. Вот, ящик пустой совсем. Маруську уж пытала — может, сунула куда. Божится, что в глаза не видела.

— Ясно. Сейчас принесу.

Мысленно матерясь, я прошёл к комнате, в которую определил Николку Кривонога и для порядку сначала стукнул в дверь.

— Эй! А ну, открывай, ошибка Всевышнего!

В ответ хлопнула совсем другая дверь — в комнату Земляны — и послышался топот бегущих ног.

— Нет, ну это уже вообще звездец какой-то! — возмутился я и перенёсся Знаком на двор.

Перенёсся как раз вовремя, чтобы увидеть финал невероятной, эпохальной битвы.

Николка бестолково размахивал руками и ногами, лёжа на спине, и верещал. Тварь прижимала его к земле своим основательным копытом и наставительно вещала:

— У хозяина в доме просто так никто и никуда не убегает! Ты куда это собрался, а? А чего это с тебя вывалилось такое интересное?

Вокруг поверженного Николки валялись серебряные ложки, вилки и ножи. Я подошёл ближе, поднял ложку и с размаху врезал ею по лбу Николке.

— Простите! — немедленно захныкал тот.

Я врезал сильнее. Николка взвыл.

— Ты, сукин сын, меня плохо понял, что ли? Я тебе когда сказал, что с такими как ты — до второго залёта вошкаюсь, а потом убиваю? Когда, помнишь? Недавно! Память хреновая? У Земляны что украл?

— У-у-у кого? — прохныкал Николка.

— Ты из её комнаты выскочил. Что взял? Или тебя раздеть, одежду перетрясти?

— Ничего не взял! У неё и нет ничего, будто и не баба вовсе. Уй-й-й!

Это я опять долбанул ему ложкой.

— Земляна не баба, а женщина. Баба — это ты. Вот у меня как раз в столовой сейчас человечек сидит, который помогает таким, у которых гендерная самоидентификация с половыми признаками не совпадает. Пойдёшь лечиться? Мужика-то в бабу перековать, чай, попроще, чем наоборот. Топора хватит.

Сообразительная Тварь убрала копыто. Я рывком поднял Николку и поставил на ноги.

— Не хочу! — заорал Николка. — Я не баба, мне и так хорошо!

Я двинул ему в живот. А когда вор согнулся пополам, хрипя и булькая, наклонился к нему.

— Тебе приличное жильё дали. Тебя кормят, как короля. Мало⁈

— О-у…

— Не слышу ответа!

— Вору… свобода завсегда милее!

— Так ты, сука, идейный? Типа, «всё взять и поделить», «землю рабочим, фабрики — крестьянам»?

— Не… Просто красть люблю.

— Вот ведь говно какое… Эй, Данила!

Данила, который уже с полминуты тёрся неподалёку, делая вид, что не прислушивается и не присматривается, подошёл.

— Чего такое случилось, барин?

— Вот этого обсоса обратно в подвал. Связать. И Наталье скажи, чтоб кормить — гречкой и перловкой. Хлеб с водой ещё можно.

— Это мы запросто. — Данила, как опытный ОМОНовец, заломил Николке руку за спину, схватил за ворот и потащил к дому.

Я присел и начал собирать столовые приборы.

— Сам не хочешь — мне бы сказал, — с какой-то непонятной обидой сказала Тварь.

Я посмотрел на неё снизу вверх.

— Пардон?

— Кто пердун? Сам пердун! Ишь, обзывается ещё. Я помощь предлагаю, а благодарности — никакой!

— Что за помощь, я тебя не понял?

— Убить же обещал этого. — Лошадь мотнула мордой в направлении уведённого Николки. — Так я ж — завсегда! Перловку на него ещё переводить.

— Тебе-то что до той перловки? Тебя таким не кормят.

— Да я бы лучше сама её жрала, чем такое ничтожество кормить.

— Хм. Ну, окей, скажу тётке Наталье, чтоб побольше наварила.

— Эй-эй, ты мне это брось! — заволновалась Тварь. — Ишь — шутить он взялся!

— Да какие уж тут шутки, ну ты чего. Если душа просит — обеспечим, не проблема.

— Я сбегу!

— У меня в доме просто так никто и никуда не сбегает.

Задрав морду, кобыла издала длинное горестное ржание. Я улыбнулся.

— Ой, а где ж они были? — удивилась тётка Наталья, когда я вручил ей чуть грязные приборы.

— Да пассажир этот кривоногий упёр. В подвал его вернули. Данила передаст меню — не вздумай баловать. Хорошего отношения, как мы все увидели, он не ценит.

Тётка Наталья, как и свойственно простой сердобольной женщине, мигом забыла о краже и заохала:

— Да что ж так над человеком-то издеваться?

— А с чего ты взяла, что он — человек?

— Ну а кто же, как не человек?

— Человек, тётка Наталья, это не только руки-ноги-голова и отсутсвие шерсти на теле. Человек — это должно гордо звучать. А когда гордости нет и в помине — это уже не человек, а совсем даже наоборот.

— Ну так и отпустили б тогда на все четыре стороны!

— И он на всех этих сторонах красть будет.

— А что ж его тогда тут держать-то? Зачем он вам?

— У меня варианта два. Либо тут ещё несколько дней подержать, либо бритвой по горлу и в овраге прикопать.

— Ох, Господи, вот не надо такого-то, — начала креститься Наталья.

— Ну, вот и я тоже не хочу без нужды руки марать. Кинется на меня с кинжалом — тогда, в рамках самообороны, можно. А до тех пор — я не псих, так беспределить. У нас законы есть, органы соответствующие. Вот туда его и передам, когда всё закончится. Потерпим, тётка Наталья?