— Прошу, пожалуйста, помогите мне больше никогда не видеть Арсения и забыть его. Я хочу встретить своего мужчину, предназначенного мне судьбой: доброго, умного, хорошо воспитанного, который будет любить меня и хранить мне верность до конца дней своих.

Не знаю, почему я добавила пункт о верности, наверное, подсознательно помнила о родителях, которые развелись, когда мне было двенадцать лет. Папа ушёл к другой женщине. С тех пор он не особо стремился принимать участие в моей жизни.

Вздохнув, я открыла глаза и шагнула к выходу. Осталось пройти пару метров. Вдруг меня ослепила яркая вспышка, разрывая сознание болью, а потом накрыла темнота.

Очнулась я резко, жадно глотая воздух. Тело пронзали тысячи острых иголок, разрывая на куски. В рот норовила попасть холодная речная вода, и мне пришлось сжать челюсти, чтобы не нахлебаться её, но я тут же ушла под воду с головой. Я начала бить руками и ногами изо всех сил, чтобы не опуститься на дно. Длинное платье намокло и тянуло меня вниз. От страха, что сейчас утону, рванулась вверх, и моя голова оказалась над водой. Жадно глотая воздух, я что есть мочи закричала:

— Помогите! Помогите!

И опять ушла вниз. Ну уж нет! Я не сдамся! Мышцы ломило от холодной воды, одну ногу свело невыносимой судорогой. Я из последних сил пыталась вновь выплыть и вдохнуть, но река упорно топила меня. Лёгкие жгло от попавшей внутрь воды. Силы стремительно таяли. В какой-то момент я поняла, что всё, это конец. Тело расслабилось и потянулось за неспешным течением. Я засыпала вечным сном.

Резкий рывок. Грудь снова пронзила невыносимая боль.

— Ефим! Кажись, барышня! — донеслись сквозь сон чьи-то слова.

— Агась! Молодуха. Вот дурёха! Зачем в воду полезла?

— Зови скорее барина! Чего делать-то с ней? Вроде дышит она, — снова пробасил мужской голос.

Я безвольной куклой лежала на чём-то твёрдом и равнодушно слушала странный разговор. Потом снова провалилась в холодный сон, но не надолго.

— Кто там? — тревожный голос раздался издалека.

— Утопленница, барин. Вроде живая, — растерянно ответил первый.

— Княжна Паташева?! — удивлённый голос как будто спрашивал меня. — Несите её в дом! Да поживее!

Меня грубо схватили, как мешок, и куда-то понесли.

Холод пронизывал каждую клеточку моего тела. Сознание путалось, и я не могла понять, где нахожусь, только почувствовала, что лежу под тяжёлым одеялом в мягкой постели. Иногда я ощущала чьи-то заботливые крепкие руки, которые меня переворачивали, кутая сильнее, и мне становилось теплее от этих прикосновений.

Потом я горела изнутри, раздираемая невыносимым огнём. Не понимая, что происходит, я скидывала с себя одеяло и пыталась раздеться, ощущая на теле лёгкую хлопковую ткань. Однажды мне это удалось, и прохладный спасительный воздух коснулся оголённой кожи, но ненадолго. Заботливые руки вернулись и снова натянули на меня сорочку, игнорируя моё слабое сопротивление.

— Тихо, тихо, — ласково шептал незнакомый голос, — скоро всё закончится. Потерпите, Соня.

Меня всегда раздражало, когда меня звали Соней, но высказать своё недовольство я не смогла и тут же провалилась в тягучий сон.

Потом сквозь дрёму я услышала, как чей-то безутешный голос причитал:

— Доченька, Софушка, как же так? — вопрошала женщина, но голос совсем не походил на голос моей мамы.

— Екатерина Николаевна, молитесь, — пробубнил незнакомый старик.

Меня тревожили все эти странные голоса, но я ничего не могла поделать. Тело не слушалось меня, сознание путалось, впадая в тяжёлую спячку. Мне просто снится бред — иного объяснения у меня не нашлось. Но однажды всё закончилось.

Я проснулась, ощущая лёгкость в голове, правда слабость во всем теле давала о себе знать. Лёжа на боку, я утопала в мягкой постели, которая, словно материнское лоно, окутала меня заботой и любовью. Где-то за окном звонкой трелью под шелест листьев заливался соловей.

Открыв глаза, я увидела перед собой маленькую девочку лет пяти, которая сидела на высоком стуле. Её большие голубые глаза с любопытством разглядывали меня, а пальчики нервно перебирали золотистые локоны.

— Ты кто? — спросила я ребёнка, заметив на ней пышное голубое платье с рюшами, — как будто она собралась идти на утренник в детский сад и играть там маленькую принцессу.

— Мария Зотова, — тоненьким голоском пропела она. — А ты? Папенька тебя Софьей Андриановной звал.

— София Андреевна я, — вздохнула при упоминании какого-то папеньки. И прислушалась к собственному голосу, который звучал странно и непривычно. — Где я?

— В нашем доме на берегу Иртыша,— чуть улыбнулись её губки бантиком.

— Иртыша? — повторила я и села в кровати, оглядываясь.

Странная комната — как будто я попала в музей или в магазин антиквариата. Мебель вроде новая, не потёртая, но словно из позапрошлого века. Кровать с резными столбиками и балдахином, трюмо на ножках, стеллажи с книгами, тяжёлые зелёные шторы с драпировкой слабо пропускали солнечный свет. Стены покрывали не обои, а изумрудно-зелёная плотная ткань. Пол обычный, из толстых досок, окрашенных коричневой краской. На белёном потолке по периметру шла лепнина.

— Знаешь, где это? — закатила девочка глаза, вздохнув.

Я кивнула. Кто же не знает реку, на которой стоит Омск? Но что я делаю в чужом доме? Взглянула на грудь: на мне была белая сорочка с глухим воротом и застёжкой, с перламутровыми пуговицами, с длинными пышными рукавами и кружевной отделкой. Стиль бабушки-дворянки.

— Ой! Побегу скажу папеньке, что ты проснулась! — встрепенулась девчушка, соскочив со стула, и умчалась прочь из комнаты. Ну вот, сейчас какой-то папенька ещё придёт.

Пощупала горло — вроде не болит. Но почему тогда мой голос совсем другой? Как будто не свой. Я поднесла ладони к лицу и не узнала собственных рук. Маникюра нет, гель-лака тоже, хотя я его два дня назад нанесла у мастера, готовясь к свадьбе подруги. Пальцы тоненькие не очень ухоженные. Мерзкий холодок прошиб тело. Это не мои руки!

Хотела подскочить к трюмо, где большое зеркало, но стоило только встать, как голова закружилась. Прикрыв глаза, чтобы перед ними не мелькали белые мушки, я глубоко подышала и осторожно, не торопясь, подошла к трюмо. И обомлела.

Совсем чужое лицо смотрело на меня в отражении. Худая девушка с большими впалыми серыми глазами, очень похожая на меня, только какая-то измождённая и уставшая. Тёмно-русые волосы, как у меня, но длинные, до самой попы, более густые и растрёпанные. Вроде как я, только после долгой изнуряющей болезни. Ростом мой двойник был чуть ниже меня. Не могла же я так измениться?

Не веря своим глазам, я прикоснулась к холодной поверхности зеркала. Отражение повторило мои действия. Может, я месяц лежала в коме? Тогда почему я не в больнице? Что же произошло со мной?

В памяти всплыли кадры со свадьбы, потом то, как я убегала от Димы и прошла через Тобольские ворота, загадав желание, а следом вспышка, и я оказалась почему-то в реке.

Ничего не понимаю. Бред какой-то.

В этот момент в двери постучали.

— Входите, — на автомате произнесла я, уставившись на вход.

На пороге появился мужчина военной форме.

— Простите. Маша сказала, вы пришли в себя, — смущённо произнёс он. Его мягкий баритон пробирал до мурашек. Я узнала этот голос. В моём бреду он разговаривал со мной. — Как ваше самочувствие, Софья Андриановна?

В горле встал ком. На мужчине с идеальной фигурой как влитой сидел военный китель из тонкого серого сукна с погонами на плечах. Вот только форма была несовременная, словно бравый офицер времён Крымской войны спустился с полотна художника-баталиста.

— Софья Андриановна, вы слышите меня? — его голубые глаза смотрели тревожно.

— Вы кто? — я аккуратно вернулась в постель и натянула одеяло до плеч. Стыдно показываться такому красавцу в бабушкиной сорочке.