Князь, княгиня, Сен-Мерри и г-жа де Роберсак поспешно советовались в то время, когда супруги Бонакэ шли по галерее. Когда они были уже совсем у колонн, отделявших галерею от гостиной, князь де Морсен вышел вперед и стал у входа в гостиную, как бы для того, чтобы не пустить дальше незваных гостей.

Увидав это, Бонакэ с женой обменялись улыбкой и спокойно подошли к князю. Князь загородил дорогу доктору и среди глубокой, почти торжественной тишины произнес ледяным высокомерным тоном:

— Милостивый государь, куда вы? Кто вы такой?

— Жером Бонакэ, доктор медицины, — ответил Бонакэ просто, глядя пристально на князя.

— Вы ошиблись домом, милостивый государь, и не туда зашли. Здесь нет больных, и доктора не звали.

Спокойствие Бонакэ бесило князя, и он побагровел, говоря это.

— А мне кажется, милостивый государь, что вы нездоровы, — ответил Бонакэ с невозмутимым хладнокровием. — Лицо у вас горит, глаза возбужденные. Вы страдаете полнокровием, и пульс, вероятно, девяносто в минуту. Но позвольте спросить, с кем имею честь говорить?

Де Морсен задохнулся при этом насмешливом ответе, а Элоиза, точно в собственной гостиной, указывая глазами на князя, громко сказала мужу:

— Мой друг, позвольте вам представить: г-н де Морсен, мой двоюродный брат и представитель нашей семьи.

И, пользуясь остолбенением князя, они прошли мимо него прямо к княгине.

— Теперь, если желаете, мой друг, — сказала Элоиза все так же громко, — я вас представлю г-же де Морсен.

Княгиня стояла рядом с г-жой де Роберсак, сзади нее Сен-Мерри, немного подальше остальное общество полукругом.

— Кузина, позвольте вам представить моего мужа…

Доктор поклонился. Услыхав оскорбительный шепот, он выпрямился и обвел взглядом все собрание. Княгиня, озадаченная в первую секунду самоуверенностью Элоизы, гневно сказала:

— Я отвечу маркизе де Бленвиль, что…

— Извините, кузина, вы потрудитесь отвечать г-же Бонакэ, потому что я имею честь носить это имя.

— Я отвечу маркизе де Бленвиль, — возвысила голос княгини, — что для чести нашего дома не желаю верить в действительность ее брака. Это жалкая мистификация и ничего больше.

— Но не угодно ли вам, сударыня, сказать, почему вы считаете мой брак мистификацией?

— Очень просто, сударыня, — отвечала г-жа де Роберсак с горькой и высокомерной улыбкой, — потому что лучше считать его за мистификацию, чем краснеть от стыда!

Г-жа Бонакэ смерила баронессу с головы до ног и сказала с подавляющей гордостью:

— Я не позволю г-же де Роберсак говорить о стыде. Если бы г-жа де Роберсак знала, что такое стыд, то она не была бы в этой гостиной возле княгини де Морсен и ее дочери.

При этом намеке на связь баронессы с князем, которую они выставляли с таким цинизмом, г-жа де Роберсак побледнела, закусила губы до крови и остановилась. Князь, не менее взволнованный справедливым упреком, сказал Элоизе:

— Подобная дерзость, сударыня…

— Прекратим это, милостивый государь! — сказал доктор. — Не будем играть в недоконченные фразы. Здесь прекрасно знают, что это моя жена. Она исполнила свою обязанность, известив вас о нашем браке. Самое простое приличие требовало этой вежливости. Вы на нее ответили верхом дерзости… или глупости: выбирайте!

— Милостивый государь, ваши слова…

— Если вас затрудняет выбор, то попросите кого-нибудь из молодых членов вашей семьи выбрать за вас. Пришлите его ко мне, и мы поговорим… Теперь в двух словах скажу, почему мы с женой у вас. Вы объявили, что мой брак с г-жой де Бленвиль бесчестит вашу семью. Это надо доказать. И вот я явился потребовать от вас доказательств при всех. Не сомневаюсь, присутствующие найдут, что я поступаю как порядочный человек. Теперь потрудитесь ответить, я жду.

Князь хотел смутить доктора своим величием и поэтому сказал как можно презрительней:

— Когда я выбираю себе собеседника, то всегда отвечаю ему. Но первому встречному, который позволяет себе спрашивать меня подобным образом, я ничего не отвечу.

— Позволю себе заметить, милостивый государь, что благовоспитанный человек должен отвечать даже первому встречному, если этот требует отчета в незаслуженном оскорблении. Поэтому вы потрудитесь сейчас же точно и основательно объяснить, чем и почему мой брак с г-жой де Бленвиль мог обесчестить вашу семью. Если вы не объясните, то, беру в свидетели всех присутствующих, я сочту ваше молчание за признание, что вы незаслуженно оскорбили меня, и таким образом вы покорно извиняетесь передо мной. Я удовлетворюсь вашим молчаливым извинением, и мы с женой удалимся.

— Я стану извиняться! Я — извиняться! Никогда!

— В таком случае позвольте хоть один факт. Ну-с, я жду.

Князь смутился и опустил глаза перед взглядом доктора.

— Что же, милостивый государь? Все еще ничего? Позвольте мне этот бесчестный, позорящий факт, который заставляет краснеть вашу семью? Его невозможно найти, не правда ли? Это я понимаю, — сказал Бонакэ с презрительной улыбкой. — Вы в затруднении, и мне жаль вас. Поэтому я спрошу проще: по вашему мнению, наш брак возмутителен лишь потому, что моя жена была маркиза, а я — доктор?

— Э, милостивый государь, — вскричал князь, — чего еще больше, как подобный неравный брак для…

— Итак, вы формально перед всеми окружающими признаете, что меня не в чем упрекнуть, и вы недовольны только потому, что я бедный разночинец, честный, трудолюбивый, интеллигентный и (простите за самомнение), вместо всякого дворянства, несколько известный в науке? Словом, вы признаете меня за вполне порядочного человека, за исключением того лишь, что я совершенно неизвестного происхождения?.. Хотя, между нами, — прибавил доктор, улыба-ясь, — мне кажется, что я родился и имею дерзость чувствовать, что существую… Но в этих делах вы, милостивый государь, лучше меня можете судить. Если вы согласны признать меня за честного человека, то я согласен признать даже, что никогда не родился.

Князь очень обрадовался, что таким путем может выйти из жестокого затруднения, и сказал:

— Милостивый государь, мне и в голову не приходит сомневаться в вашей чести. Ничто не дает мне права предполагать, чтобы вы не были очень честным и очень порядочным человеком.

— Мне больше ничего не нужно, милостивый государь, жене моей — также.

— А я считаю необходимым прибавить, что г-н доктор Бонакэ не только порядочный человек, но на редкость добросовестный, — вдруг раздался чей-то взволнованный голос.

И племянник покойного маркиза де Бленвиль, Сен-Жеран вышел из круга и продолжал еще громче:

— Да, я должен повторить то, что не знают или делают вид, что не знают. Выходя замуж за доктора Бонакэ, г-жа де Бленвиль отказалась, по редкому бескорыстию, от значительного состояния, которое досталось ей от первого мужа. И г-н Бонакэ не препятствовал этому. Верьте, сударыня (обратился Сен-Жеран к Элоизе), что я заявляю здесь об этом благородном, великодушном поступке со мной не из одного чувства признательности: я считаю необходимым публично засвидетельствовать мое глубокое уважение к почтенному доктору.

— Прекрасно, г-н Сен-Жеран, — сказала Элоиза, протягивая маркизу руку. — Я очень, очень вам благодарна.

Все молчали. Несмотря на непримиримые предрассудки и закоренелые предубеждения, на большую часть присутствующих благородный, смелый характер Бонакэ произвел впечатление. Оно, конечно, не могло изменить их взгляда, что брак аристократки и разночинца всегда должен быть чудовищно неравным браком. Но в данном случае они, по крайней мере, признали, что супруги Бонакэ держали себя превосходно в их щекотливом положении.

Князь и княгиня чувствовали себя как на пытке. Элоизе стало жаль их, и она сказала:

— Прощайте, княгиня. Мы с мужем любим уединенную жизнь, и это помешало бы мне продолжать с вами прежние отношения, не случись даже происшедшего здесь сейчас, что делает знакомство между нами навсегда невозможным. Нас привел к вам ваш необдуманный поступок; но я ухожу с уверенностью, что вы сожалеете о нем.