Председатель:

— Подсудимая, я не могу…

Подсудимая:

— О! Успокойтесь: мои слова не сделают семейного несчастья. Все эти господа очень мирно живут между собой среди своего позора! Княгиня в самых лучших отношениях с любовницей своего мужа, а князь — друг и приятель с любовником своей жены, истинным отцом его дочери.

Председатель (в негодовании):

— Замолчите! Вы говорите ужасные вещи, и я лишаю вас слова.

Подсудимая (с горечью):

— А! Вот что! Впрочем, я этого и ждала. От тебя требуют правды, а верить ей не хотят. А почему? Потому только, что бедная женщина обвиняет знатных господ. Вы видите, к чему же говорить, если не хотят меня выслушать! Я так и предполагала и поэтому молчала до сих пор. Благодарю вас, благодарю! Хороший мне урок! Я им воспользуюсь. Но все, что я сказала про это добродетельное семейство, ничто в сравнении с тем, что я еще знаю. (В публике продолжи-тельное волнение.) Вот и выслушали меня! Хотя от этого зависит даже — жить мне или умереть! Но я не дорожу жизнью. Исполняйте ваше ремесло, отрубите мне голову, только бы конец! Я больше не скажу ни слова.

(Невозможно передать негодующих криков аристократической публики, вызванных словами обвиняемой, в то время как в глубине зала раздается несколько «браво». Глаза всех обращены на княгиню де Морсен и баронессу де Роберсак.

Они то бледнеют, то краснеют. Наконец, им делается дурно, и друзья уносят их из зала, среди страшного волнения. Заседание прервано па десять минут.)».

Принц (прерывая чтение):

— Простите, сударыни, но я не могу больше сдерживать негодования. Что за исчадие ада эта Фово! Какова наглость!

Герцогиня де Спинола:

— Осмелиться публично оклеветать, опозорить этих дам в лицо!

Княгиня фон Ловештейн:

— Поносить мать своей жертвы!

Герцог де Спинола:

— Иметь дерзость настаивать, что князь де Морсен, знатный вельможа, унизился до позорных предложений подобной твари.

Князь фон Ловештейн:

— И в довершение всего осмелиться объявить, что он — не отец своей дочери, указать мнимого отца и прибавить, наконец, что князь спокойно выносит измену жены!

Герцогиня де Спинола:

— Нет, такая чудовищная гнусность не может остаться безнаказанной!

Князь фон Ловештейн:

— Я, право, не понимаю председателя. По-моему, он должен был приказать тут же заклепать рот этой негодяйке.

Сэр Чарльз Гумпрэй:

— Вот это средство! Но адвокаты, пожалуй, заметили бы суду, что вообще эта заклепка может несколько мешать подсудимой защищаться.

Герцог де Спинола:

— Какая тут защита, любезный адмирал! Это просто страшное злословие. Если знатные семьи будут безнаказанно втаптываться в грязь, то подорвется всякая нравственность, поколеблются основы общества.

Принц (к Дюкормье):

— Да, это низкая клевета, потому что вы, любезный граф, говоря мне о князе де Морсен, всегда в трогательных выражениях восхваляли патриархальные добродетели всей семьи.

Дюкормье:

— Это правда, ваше высочество. Князь, конечно, как все знаменитые люди, имеет врагов; но, несмотря на светские сплетни, давшие, быть может, обвиняемой повод к клевете, князь повсюду уважаем как за свою общественную, так и за безупречную семейную жизнь.

Княгиня фон Ловештейн (к Дюкормье):

— Досадно, что суд не слышит такого важного свидетельства, как ваше, граф. Оно бы послужило противовесом неприятному впечатлению от показаний этой ужасной женщины. Публика так падка до всего, что она называет великосветским скандалом, что с радостью верит самым нелепым басням.

Герцогиня де Спинола:

— Конечно, показания графа имели бы огромную важность.

Принц (к Дюкормье):

— Дамы вполне правы, мой милый граф. Я бы на вашем месте нынче же написал председателю ассизного суда, что, зная близко семью де Морсен, вы чувствуете потребность опровергнуть низкую клевету этой Фово. Это надо сделать ради истины, ради вашей благодарности за милостивое покровительство и поддержку, которые всегда оказывал вам почтенный князь де Морсен, так низко теперь оклеветанный.

Графиня Дюкормье:

— Превосходная мысль, ваше высочество.

Герцогиня де Спинола:

— Клевета этой отвратительной твари тем более опасна, что она жила в отеле де Морсен; но она была бы совершенно уничтожена показаниями графа, потому что он также жил там.

Дюкормье (принцу):

— Если я поспешу исполнить совет, который вашему высочеству угодно дать мне, то поступлю согласно с моим сердцем, совестью и долгом чести.

Принц:

— Я заранее это знал, мой милый граф.

Княгиня фон Ловештейн:

— Но не следовало бы терять времени, граф.

Герцогиня де Спинола:

— Клевета распространяется так быстро.

Князь фон Ловештейн:

— И находит больших охотников слушать ее.

Графиня Дюкормье (смотря на часы):

— Ваше высочество, вы того же мнения, что граф должен возможно скорей написать опровержение?

Принц:

— Без сомнения, графиня. Необходимо, чтобы оно пришло вовремя. Очень важно — выиграть один день, даже несколько часов.

Графиня Дюкормье:

— Курьер едет в Париж через двадцать минут. Граф не успеет, если отправится домой писать протест. Он мог бы сделать это здесь, если ваше высочество позволит.

Принц:

— Превосходно, графиня. (Обращаясь к полковнику Бутлеру.) Полковник, потрудитесь, пожалуйста, позвонить и приказать принести для графа все необходимое для письма. Графине пришла отличная мысль.

(Полковник звонит; входит лакей и, выслушав приказание, приносит письменный прибор и бумагу.)

Дюкормье:

— Я почти жалею, что одобренная вашим высочеством мысль не пришла мне первому в голову. Скажу также, не будь мне запрещено оставлять мой пост без разрешения короля, я бы сейчас уехал в Париж, чтобы лично протестовать со всей силой убеждения против клеветы; впрочем, я уверен, что она не коснется моего уважаемого благодетеля, моего второго отца.

Графиня Дюкормье (беря за руку мужа и подводя к столу):

— Скорей, скорей, мой друг. Остается всего четверть часа.

(Дюкормье садится и пишет.)

Маркиза де Монлавилль:

— Эта ужасная женщина, конечно, не ждет, что найдется такой изобличитель ее наглой лжи.

Герцогиня де Спинола:

— Еще бы! Эффект будет огромный, когда председатель прочтет громогласно в суде показание графа Дюкормье, посланника при Баденском дворе.

Графиня Дюкормье (вполголоса):

— Ваше высочество, я хочу просить у вас об одной милости.

Принц:

— Заранее обещаю ее вам, графиня.

Графиня Дюкормье:

— Умоляю, ваше высочество, соблаговолите посмотреть письмо графа. Я уверена, вы убедитесь, что граф умеет выражать свою благодарность также благородно, как чувствует ее; что он из тех, преданность которых всегда на высоте оказываемых им милостей.

Принц:

— Я не сомневаюсь, графиня… Но так как вы этого желаете, то прочту, и прочту с истинным удовольствием. После такой мерзости приятно освежить душу каким-нибудь благородным чувством.

(Дюкормье продолжает писать.)

Герцогиня де Спинола:

— Действительно, ваше высочество, омерзительный процесс. Какое-то безумие в жестокости.

Адмирал сэр Чарльз Гумпрэй:

— А я, сударыни, повторяю то, что сказал раньше: эта несчастная помешана. Ее поведение на суде, резкие ответы, сардонический смех, растерянный вид — все, включительно до безумной смелости в нападках на знатное семейство, все доказывает, что бедная женщина не в полном рассудке, иначе она не шла бы добровольно навстречу своей гибели.

Княгиня фон Ловештейн:

— Я соглашусь с вами, любезный адмирал, только тогда, если вы скажете, что это ужасное создание настолько же тупоумно, насколько жестоко. Но от помешательства до тупоумия далеко.

Маркиза де Монлавилль:

— Я не считаю ее такой глупой, какой она хочет себя выставить. Я нахожу ее, главным образом, бессовестной лгуньей.