Диану тронул грустный и покорный тон, каким Анатоль произнес последние слова, и она сказала:

— Мне было бы тяжело…

— Ради Бога, сударыня, последнее слово. Если вы требуете, то я удалюсь и пожертвую, признаюсь, не без сожаления, положением, на какое я не надеялся. Я беден, у меня нет протекции; благосклонность князя, заслуженная моим усердием и трудом, могла бы упрочить мою будущность. Говорю это не краснея. Я не стыжусь своей бедности, не стыжусь признаться, что мне нужна опора. И поэтому, сударыня, я буду бесконечно благодарен, если вы великодушно по-пробуете победить отвращение, которое я вам внушаю. Клянусь честью — моим единственным богатством, — что преданностью и уважением заслужу ваше забвение меня.

— Мне, конечно, тяжело портить вашу карьеру, — ответила Диана, сдерживая возраставшее волнение, — но говорю вам, ваше присутствие здесь…

— Ни слова больше, герцогиня. Я повинуюсь. Князь дома; я сию минуту откажусь от места.

Анатоль поклонился и медленно удалился.

В душе Дианы происходила страшная борьба. Наконец она поддалась мысли, с которой боролась, и крикнула:

— Г-н Дюкормье!

Анатоль уже заворачивал в другую аллею. Он обернулся и пошел назад с серьезным, опечаленным лицом.

— Что вам угодно, сударыня?

— Мне было бы неприятно, если бы вы сочли меня эгоисткой, способной из каприза разбить вашу карьеру.

— Я не обвиняю вас, сударыня. Я повинуюсь вам…

— И проклинаете меня?

— Я уже давно не проклинаю тех, кто меня оскорбляет.

— Вы их презираете?

— Нет, я жалею их: они теряют во мне верного и преданного человека.

— И делают себе из вас опасного врага?

— Я из тех, кого можно безопасно, без всякой боязни раздавить. Привычка страдать сделала меня кротким, сударыня.

— Г-н Дюкормье, — сказала Диана, помолчав с минуту, — можно верить вашему слову?

— Спрашивать об этом — значит сомневаться.

— Верно. Я была не права. Итак, обещайте мне ответить на один вопрос вполне откровенно.

— Обещаю, сударыня.

— По чести?

— По чести.

— Чем вы объясняете мое желание не видеть вас здесь?

И молодая женщина, стараясь заглянуть поглубже в мысль Анатоля, прибавила:

— Отвечайте с полной откровенностью, ничего не бойтесь. Дерзость я прощу, но ложь — никогда.

— Но я уже сказал вам, что…

— Вы мне сказали, что я боюсь фамильярности или смешной влюбленности с вашей стороны. Но, будьте искренни, вы не этому приписываете мое желание.

— Вопрос за вопрос, откровенность за откровенность! Согласны, герцогиня?

— Хорошо.

— Не правда ли, что вчерашнее происшествие в гостиной княгини дало сильный толчок вашему желанию удалить меня отсюда?

Диана вздрогнула, смешалась от проницательности Дюкормье и, краснея, ответила:

— Да, это верно, милостивый государь.

— Не правда ли, когда вы увидели, как благородно, с каким тактом держали себя Бонакэ и его жена, то, может быть, в первый раз в жизни поняли, что любовь к незначительному человеку не унизит аристократку, а делает ей честь, раз этот человек стоит такой любви?

— Это правда.

— Теперь мне легче было бы ответить на ваш вопрос, если бы…

— Что «если бы»?

— Если бы вы способны были без гнева, без негодования выслушать ответ.

— Я уже сказала вам, что дерзость я прощаю, но никогда не прощу лжи и притворства. Я просила сказать правду и буду вам очень благодарна за откровенность.

— Может случиться, что моя откровенность заставит меня уйти из этого дома и разобьет мою карьеру; нужды нет, я не откажусь сказать правду, раз обращаются к моей искренности.

— Я вас слушаю.

— Прекрасно! Я надеялся, что вы поймете меня, и поэтому сказал, будто вы боитесь, как бы я не влюбился в вас. Но это неправда. Я должен был сказать следующее: вы боитесь, как бы скука, одиночество, удобный случай, каприз и, в особенности, глубокое впечатление от вчерашней сцены не заставили вас, от безделья, снизойти взглядом до меня, совершенно не достойного такой милости, отлично сознаю это, потому что, повторяю, сударыня, мое сердце умерло для любви. Одним словом, вы хотите меня удалить не потому, что предусматриваете близкую опасность; нет, вы сильно боитесь возможной и далекой опасности… Как видите, сударыня, после таких дерзко-откровенных слов мне невозможно оставаться дольше в доме. За эту жертву простите мне откровенность, которой вы требовали!

— Диана, милая, где вы? — послышался вдруг тонкий, визгливый голос.

— Это г-н де Бопертюи, — сказала Диана.

Анатоль хотел удалиться, но она остановила его:

— Не уходите, пойдемте со мной.

Идя навстречу мужу, она вполголоса и очень быстро говорила Анатолю:

— Нынче, в час ночи, в Опере, в коридоре бельэтажа. Приколите на домино красную с белым ленту; у меня будет такая же.

Едва Диана успела сказать это, как подошел ее муж. Герцог де Бопертюи был низенький, худой и невзрачный блондин, с голубоватыми глазами навыкате; из-под нечищенной черной бархатной ермолки выбивались непричесанные волосы; на землистом лице густо засела рыжеватая борода, потому что герцог три дня уже не брился; одет он был в серый суконный, очень неопрятный сюртук.

— Я знал, милая, что найду вас в саду, я хотел… — обратился он к жене, но, заметив Анатоля, который из скромности держался поодаль от Дианы, г-н де Бопертюи удивился и взглянул на нее вопросительно.

— Г-н Дюкормье, новый секретарь отца. Г-н де Бопертюи, — представила Диана.

Анатоль почтительно поклонился, а герцог сказал жене:

— Как! У князя новый секретарь? А я не знал.

— Ничего нет удивительного, — улыбнулась Диана, — кажется, уже три дня, как вы не выходили из своей комнаты: даже вчера не вышли, хотя это приемный день моей матери.

— Ах, милая! Но если б вы видели, — отвечал герцог, закатывая глаза от восторга, — этих Pamphylocromoresinum! Это что-то неслыханное, невероятное.

— Я не знаю, о ком и о чем вы говорите.

— Я говорю о тех жуках, о самках и самцах, что я получил из Алжира. Это Pamphylocromoresinum самой редкой породы. А вы, милостивый государь, сколько-нибудь знакомы с естественной историей?

— Очень немного, герцог.

— Но все же знаете настолько, чтобы интересоваться явлениями природы?

— Конечно, герцог. Ничего нет интереснее естественных наук, даже для такого малосведущего, как я.

— И прекрасно! — обрадовался маленький человечек. — Я не перестаю повторять г-же де Бопертюи, что можно интересоваться явлениями природы, не бывши ученым. Да, милая. И вот я только что собирался сообщить вам необыкновенно интересное наблюдение, — прибавил герцог с самонадеянным, торжествующим видом. — Знаете ли, какие нравы у Pamphy-locromoresinum? Я наблюдал их целых три дня, но, чтобы вы лучше поняли, мне надо ухватиться за сук… Как бы най-ти покрепче!

И герцог с деловым видом стал отыскивать сук, но Диану ни капли не интересовала предстоящая пантомима, и она сказала:

— Извините, герцог, вы знаете, я не охотница до естественной истории. Не сомневаюсь, что г-ну Дюкормье любопытно послушать вас.

— Но, милая, позвольте мне только вам представить…

— Пожалуйста, оставьте меня в покое, избавьте от подобного представления, — сказала Диана, уходя.

Анатоль остался жертвой безжалостного любителя жуков. Герцог принялся рассказывать ему свои наблюдения над их семейной жизнью; наблюдения были до того смешны, нелепы и странны, что Анатоль прекрасно понял, почему Диана не желала интересоваться необыкновенными физиологическими открытиями своего супруга.

К счастью, минут через десять пришел князь де Морсен с одним из приятелей и избавил Анатоля от герцога.

— Г-н Дюкормье, — сказал князь, — я отправляюсь в Палату пэров. Приготовьте мне письма; когда вернусь, я их посмотрю. Вы не забудете известного поручения? — прибавил он многозначительно.

— Нет, князь. Я сейчас займусь им.

— Вы мне дадите отчет, как только я вернусь из Палаты.

Анатоль поклонился и поспешил уйти, радуясь, что избавился от ученых откровенностей герцога де Бопертюи.