Я говорил все это и косился на свою святую сволочь. Когда ее крючить начнет? Рыдания будут? Или нотации по поводу непочтительного отношения к мертвым?

Святая склонила голову к плечу, как настоящая сова. Уставилась на меня своей алой повязкой — я с каждым днем чувствовал, как эта тряпка бесит меня все сильнее, словно блаженная зараза за ней от меня прячется. Лучше пусть шрам!

— Ну, где крики и визги? Где проклятия на голову обманувшему тебя темному магу и некроманту? — Я пощелкал пальцами у нее перед «глазами», проверяя реакцию.

— А колодец далеко от центра? Там ночью много народа?

Вопрос прозвучал так неожиданно и не в тему моим претензиям, что я поперхнулся собственным сарказмом:

— Ты сама подумала, о чем сказала? Торг на холме, чтобы от паводков не страдать. А колодцы в низинах роют. Ну и если бы труп нашли в колодце посреди базарной площади, там никто бы это место «проклятым» не обозвал, все равно бы использовали, чтобы далеко не ходить. Простой народ быстро ко всему привыкает, трупами их мало напугаешь.

— Это хорошо? Для нас? — тут же уточнило мое слепое несчастье. А кто ж еще, как не несчастье?! Да пока я ее не встретил, спокойно жил. Мстил в свое удовольствие. То есть готовился. И у меня даже все получилось бы! Везде это проклятое шаттово «бы»! Если бы не одна слишком самоотверженная и тощая до прозрачности святая.

Если бы не она, я тогда на площади спалил бы просто всех мгновенно. Пепла не оставил бы от резиденции и от вшивого предместья. Но нет, мне приспичило именно ее не тронуть. Из-за этого и расщепил свое проклятие. Почему? Потому что с самой первой встречи она бесила меня до потемнения в глазах?

Да, тех, кто отдал приказ найти и убить мою семью, я достал. А вот некоторые алые исполнители уцелели. Плевать на то, что двадцать лет назад почти все эти юные придурки еще на горшок ходили, как и я сам. Сейчас они — алые совы. Отряд карателей и охотников на таких, как я, как мои родители, как все в нашей долине. И уничтожать их надо по мере возможности без всякой жалости!

Я тоже не был взрослым, когда на моих глазах уничтожали поместье, сад… семью. Эти твари даже псарню и конюшни подчистую вырезали под предлогом избавления от «темных слуг и творений», живодеры шаттовы.

Уф-ф-ф… что-то меня накрыло. Не вовремя. А кто виноват? А виновата блаженная сволочь. Засмотрелся на ее мослы и губы, понял, что этой ночью мне плевать на призрака в колодце, гораздо больше хочется завалить кое-кого на кровать хоть добром, хоть силой и…

И понеслось. Пока одно давил, всколыхнулось другое, давно задавленное.

— Хочешь посмотреть на ритуал, ненормальная? — тяжело выдохнул я, обуздывая свои порывы усилием воли. Рано. Рано… Если уж начинать, то точно не здесь, на съеденном молью и обжитом клопами грязном матрасе. Я получу свое. Я еще увижу, как она, изнывая от любовной жажды, умоляет меня о прикосновениях. Голову в заклад даю, что как только эта святая невинность распробует настоящую плотскую жизнь, то окажется той еще… штучкой. У нее темперамент. Даже меня не боится. И упертая, как вол.

— Надо составить список вопросов для мальчика из колодца.

Деловой тон сволочи вылился на меня как ушат холодной воды. Нет, вы видели?! Я тут горю, злюсь и вожделею, а она спокойненько сидит на драном матрасе и рассуждает, кому какие вопросы задавать. Так бы и… Шатт!

— Список вопросов для призрака? Может, ты ему еще контракт на наем составишь с оговорками о непреодолимых обстоятельствах? Имран, он сдох! И упокоен! Нам повезет, если он увидел лицо своего убийцы и сможет его примерно показать. Лютый тебе столько подробностей рассказал, потому что месть стала целью его существования. Но спроси его хотя бы о внешности собственного деда, он едва ли вспомнит даже цвет его глаз!

— Нам просто надо точно знать, тот ли это убийца, — примирительно кивнула слепая. — Поэтому важно уточнить, была ли у него покалечена левая ступня.

— Ты что, думаешь, тут рассадник этих твоих маньяков? — Я поневоле выдохнул и переключился в деловое русло. Заразила, сволочь блаженная. — И что, если это другой, мы будем ловить уже двоих? Не, добродетельница шаттова, я на такую работу никогда не подпишусь. Даже ради твоих страшных мослов.

— Нет, мы не будем ловить двоих. — Имран вздохнула так, словно и правда очень жалела, что куча маньяков прямо из-под рук разбежится. — Мы не профессиональные следователи, и вообще… вряд ли справимся даже с одним.

— Что значит «не профессиональные»? — оскорбился я. — Как это — не справимся?!

Да, знаю! Не дурак! Нелогично, и вообще. Но еще всякие слепые не сомневались в моих охотничьих и некромантских умениях!

— Надо будет — я хоть из-под земли выкопаю любого маньяка. Только мне не надо!

— Хорошо. — Вот чему она опять улыбается? — Потому и спросим, чтобы чужого маньяка не ловить, а искать именно нашего, верно?

— Тьфу… Приматывай подушку. Ты пирожок съела?

— Я еще те не переварила. Спасибо, ешь сам, пожалуйста.

— Тогда вот, — вытащил я из сумки зеленое яблоко, — ешь это. Пока не съешь, никуда не пойдем.

— Вместе? В смысле, может, пополам?

— Это кислое зеленое яблоко. Ты на живот мне уже сутки жалуешься, оно помогает. — А еще оно способно пробудить и повысить аппетит, но ей это знать необязательно.

— Кислое? — заинтересовалась Имран, уже примотавшая «беременность» на место и поправившая белое платье. — Тогда хорошо… а ты остальное ешь, будет честно.

Вот хитрая зараза какая. Сам не заметил, как она под свое яблоко запихала в меня оба пирога и почти весь кувшин молока. А я же ей нес. Ладно, зато благодаря этому коварному фрукту скоро проголодается. Тогда и отыграюсь.

— Уже темнеет. Пока дойдем потихоньку, пока то-се, можно будет провести ритуал на закате и успеть на ночь в трактир. Будешь спать нормально. Я сказал!

Алла

— Значит, он хромал. — Я задумчиво потеребила пояс, завязанный под самой грудью, чтобы подчеркнуть беременную подушку.

Мы уже отпустили в вечность несчастного мальчишку из колодца. Инсолье, вполголоса ругаясь Хрюшиными словами, слазил за его остаточными эманациями на самое дно и теперь не менее сердито жег что-то, сопровождая это действо сложным плетением фиолетового. Эхо призрака замученной жертвы медленно и благодарно растворялось в запахе костра. — Никто не помнит лица этого человека, голоса, возраста… зато помнят то, что он хромал. Азу утверждает, что у убийцы нет части ступни.

— Не дергай пояс, — пробухтел Инсолье, бросая свое занятие, подходя и решительно принимаясь поправлять мою маскировку. — Эй! Тьфу… что за… зачем ты таскаешь за пазухой это недоразумение?!

— Котенок маленький, и ему холодно.

— Котенок дохлый! И обмочил тебе платье. Ты знаешь, сколько я за него заплатил?!

— Дохлые котики не выделяют жидкость, — вздохнула я, вытаскивая пискнувший теплый комочек из-за пазухи и осторожно поглаживая его пальцем. Где-то у меня был платок, чтобы вытереть… — Значит, наш, точнее, наша вполне живая. И плачет, если оставить ее одну.

— Разрубить если, еще как выделяют жидкость. — Инсолье пыхтел на белый комочек шерсти почти с ненавистью. — Испортит еще хоть одну вещь — я лично тебе это продемонстрирую. Дай сюда! У меня рубашка по крайней мере темная.

Я и ахнуть не успела, а котенка уже отобрали и спрятали под одежду. М-да… мужская логика. Ругается последними словами и сопит, устраивая кошачью мелочь где-то в недрах своего костюма так, чтобы не задавить нечаянно.

— Что ты там про хромоту? — К ворчливым интонациям я уже привыкла и научилась слышать за ними другие оттенки. Сейчас Инсолье было любопытно, как бы он ни ругался на то, что его заставляют работать бесплатно. — В принципе, то, что мы услышали, это нормально. Мертвые души, если они не развились во что-то более сильное, всегда запоминают самую яркую черту убийцы. Самую… важную, на их взгляд. Почему эти придурки малолетние именно на его левой ноге так сосредоточились? Может, он их ногами бил? Или как на голову трофея сверху ставил?