Инсолье

В этом было какое-то странное, я бы даже сказал, извращенное удовольствие. С одной стороны, я действительно отдавал долг — так что, даже будь я светлым, совесть была бы чиста. С другой стороны, вот она — ненавистный враг, храмовая святая, из-за которой вся моя жизнь полетела под откос. Это ведь она раскусила мою маскировку и натравила остальных сов.

А теперь? Беспомощная, слабая, истекающая кровью. В моих руках.

Тощая, как не знаю кто. Нет, в самом деле, под платьем, пусть уже обтрепанным и пыльным, но все еще достаточно пышным, незаметно, что от святой сволочи действительно остались одни кости. Хотя какие это кости — косточки. Одно движение рукой — и я услышу их треск. М-м-м… как будто держишь в ладонях что-то крохотное, слышишь его быстрое сердцебиение. Так и хочется сжать эту маленькую жизнь, почувствовать, как она бьется в последний раз и затихает.

Но лапу какому-то особо рьяному нападающему эта птичка отрубила. Чем, кинжалом? Да и вообще, там, на площади, толпа не просто так ярилась — всем прилетело. Святая не собиралась сдаваться без крови.

Тем страннее и необычнее было держать ее сейчас вот так — крепко и осторожно. Чтобы и не вырвалась, и не причинила себе вреда. Кожа вблизи очень белая, полупрозрачная — видно, как трепещет на шее тонкая жилка. Так бы и впился зубами изо всех сил, раня и разрывая. Темно-алая кровь всегда прекрасно смотрелась на этой бледной коже.

А из-под повязки край ожога — свежего, но заживающего. Будет некрасивый рубец… Точнее, это другие могут подумать, что некрасивый. Мне кажется, что багровый росчерк поперек одухотворенного тонкого лица как раз завершает картину и делает ее правильной. Идеальный образ святой мученицы, достойной быть запечатленной на какой-либо картине. Жаль, что я не умею рисовать. Но это не значит, что я не смогу как-нибудь воплотить это в реальности.

Увы, долго любоваться мне не дали. Напомнили о том, что я обещал найти настоящего монстра. И лучше поспешить. Меня-то идиоты не тронут — боятся до дрожи. А вот святую… Впрочем, я уже обещал трактирщику и лекарю, что если вернусь и не найду девчонку в кровати — вырежу обе семьи под корень, не пощадив даже кур. Я ведь теперь не представитель церкви, мне можно.

— Спите, синьорита. Пусть вас сопровождают самые сладкие… — «кошмары», — сны. Я скоро вернусь.

— Хрюша…

— Да в порядке ваш свин, что ему сделается. — Аж досада взяла. Меня, значит, под кустом бросить можно было, а кадавра своего чуть ли не с того света зовет! — Его хотели сожрать, а не сжечь, поэтому просто замотали в сети. Спите сию минуту, иначе, клянусь живыми богами (ха-ха три раза), я возьму у лекаря самое сильное снотворное и опою вас на неделю.

— Может помочь… чует нечисть, — пробормотала она, медленно засыпая.

— Еще того не легче! Только свиньи мне на охоте не хватало. Все, разговор окончен! — Я даже разозлился. Это насколько надо быть святой, шатт, дурой, чтобы лежать с проткнутой спиной, после того как чуть не сгорела на костре, и беспокоиться о каком-то проходимце, который только неведомой волей шатта решил поиграть в доброго и благодарного попутчика!

Я хлопнул дверью со всей дури и сбежал по лестнице на первый этаж.

— Хозяин! Вина!

Не хватало шарить по кустам и местным выгребным ямам на трезвую голову. Свинью мне свою подложить хотела, надо же. Ладно, не говорить же, что я чую нечисть ничуть не хуже ее кадавра. Да и послушание этой твари сомнительно. Демоны знают, что придет в голову непривязанному творению неизвестного некроманта-недоучки.

— Держите, синьор. — Передо мной поставили кружку с кислым пойлом. Слегка отпил отрыжку местного виноделия и признал паршиво-приемлемой.

— Налей во фляжку. Сегодня пойду за вашей нечистью, — махнул я трактирщику.

И между прочим, про неизвестного некроманта. Не его ли наследие подъедает пьяниц по ночам? Не все твари рассеиваются после смерти творца, есть такие, что вполне бодро выживают и жрут что подвернется. Может, снять параметры со свиньи и попробовать позвать?

Получив свою фляжку, я задумчиво вышел и, покачиваясь с пятки на носок, остановился посреди двора. Уже совсем было решил не напрягаться, срисовать свинью и позвать, но услышал голоса.

Разговаривали в цветочном павильоне — беседке, где особо почетные гости постоялого двора коротали время между обедом и ужином за хорошим вином и курительными трубками.

— Ты уверен? Святая? — Последнее слово буквально заставило меня принять охотничью стойку.

— Они решили, что девчонка была в сговоре с нелюдем. И нарочно раскрыла его личность, чтобы совы привели мальчишку на суд высших. Там он и выпустил проклятье, — о, а это, кажись, уже про меня. Как приятно, смутиться, что ли, от такой повсеместной известности? Только вот святая тут при чем? Не смейте умалять мои собственные заслуги.

— То есть он воспользовался ей, а потом сбежал и бросил сообщницу? — Что за бред сивого мерина они несут?

— А ты ждал благородства от некроманта? Он ее не просто бросил, но и попытался убить. Не зря самый сильный сгусток пламени летел в сов. — М-да? А почему я не знал об этих своих злодеяниях? Нет, я там всех спалил, что верно, то верно, но специально в сов не целился. А девчонку нарочно не тронул.

— Но из великого отряда никто не пострадал. Кроме Имран, я имею в виду, — а вот это просто отвратительная информация. Я надеялся, что всех этих лицемерных тварей если и не развеет пеплом по дворику, то хотя бы хорошенько поправит им морды. Чтоб не одна баба больше не дала, несмотря на всю накопленную «святость».

Так, погодите. Что-то не сходится. Я ведь проклял всех, но не ее. Как же так вышло, что только она одна и пострадала?! Ну, кроме макитроносцев, те горели, сам видел. Прекрасное вышло зрелище, захватывающее и дорогое сердцу. А вот сброд на площади и отряд…

Неужели эта дура… эта святая сволочь…

Убью!

Я не этого хотел! Да как она посмела?! Кто дал ей право корежить мою месть, да еще вот так нелепо?!

Получается, глаза ей выжгли не храмовники. Глаза ей выжгло тупое самопожертвование. Блаженная дура! Слов нет! Даже нецензурных, шатт!

— Вам еще чегось в дорогу, синьор? — отвлек меня от размышлений голос. Не отошедший от гнева, я чуть было не проклял подкравшегося идиота-слугу на медленное гниение прямо посреди двора.

— Пшел прочь! — бешено рявкнул я и рванул за ворота, чтобы не вернуться и не придушить эту святую стерву прямо сейчас собственными руками.

Где тут нечисть, нежить, или кто там? Не повезло ей. Мне физически необходимо кого-нибудь разорвать в кровавые лоскуты!

Алла

Сон меня сморил почти сразу после того, как спасенный спаситель ушел. Уф, никогда не думала, что на мне так скоро сработает та самая поговорка про «добро к тебе вернется».

Тем не менее у меня все разноцветные паутинки в голове путались от усталости, боли и, если честно, обиды. Все же люди нашего мира не привыкли к тому, что на них могут вот так внезапно и ни за что ни про что физически напасть и серьезно ранить.

Даже для слепой перенаселенный мегаполис гораздо безопаснее здешнего… здешнего… всего. За прошедший месяц мне и так пришлось многому учиться заново — привыкать хотя бы к тому, что мое увечье здесь повод для злых насмешек, например, а не для сочувствия. Или к тому, что слепотой пытаются воспользоваться в разных нечестных целях. Обмануть на рынке, подсунув гнилье, — самое безобидное из того, с чем пришлось иметь дело.

Повезло в одном. У меня по-прежнему нет глаз, но я больше не слепая. Скорее, пока еще подслеповатая. Потому что не умею совмещать прежние способы ориентации в пространстве со здешними способностями.

Но я научусь. Обязательно. Потом… когда проснусь… когда заживет раненая спина. И душа… Хорошо, что Хрюшу только в сети замотали, а не поранили… И хорошо бы мой новый знакомый правда какое-то время не уходил.