— Садитесь, — сказал ему Харитон. — Так с кем вы говорили сегодня на улице?

— С Яковом Гордиенко, слесарем из моей мастерской…

Из сигуранцы Федорович вышел поздней ночью. На углу Пушкинской, недалеко от гестапо, его остановил патруль. Бойко предъявил разовый пропуск. Проверили и пропустили. Он зашагал по направлению к Нежинской.

Дома все спали. Жена проснулась, тревожно приподнялась.

— Все в порядке, — сказал он ей. — Не болтай только, куда меня вызывали…

В сигуранце ему посоветовали: пусть ведет себя так, будто ничего не случилось. Но не так-то легко было это сделать. Уже следующий день вызвал новые треволнения.

Еще в прошлый четверг Федорович обещал Продышко зайти к нему на Французский бульвар и поговорить о работе. Петр Иванович Продышко, оставшийся на пивоваренном заводе, все больше входил в доверие к оккупантам. После прихода румын он передал им сырье, оставшееся на складах, передал оборудование завода, якобы сохранив его от уничтожения. Нашлись люди, которые подтвердили, что бывший начальник планового отдела самолично обезвредил заряд, предназначенный для взрыва завода. Теперь Продышко работал коммерческим директором — новые власти оценили его заслуги.

Бадаев возлагал большие надежды на своего помощника. Он и просил Федоровича при последней встрече лично побывать на Французском бульваре и решить неотложные вопросы. Федорович тянул, но теперь это могло показаться подозрительным, и он после обеда, прикинув, когда Продышко возвратится домой, пошел к нему.

Продышко встретил его встревоженно:

— У тебя все в порядке? — спросил он, едва Федорович переступил порог.

— Как видишь. А у тебя?

Петр Иванович рассказал: сегодня днем к нему прямо на работу пришел Боровой. Так опрометчиво он никогда не поступал. Сказал, что вызвано это чрезвычайными обстоятельствами — вчера вечером Боровой сам видел, как командира отряда Бойко вели в сигуранцу.

Федорович деланно рассмеялся.

— Хорошая примета, значит, меня не возьмут до второго пришествия. Видно, он что-то перепутал.

Боровой был у Федоровича на связи, через него Антон Брониславович по разработанной схеме должен общаться с рыбаками и подпольщиками с пивоваренного завода. Новость, сообщенная Продышко, настораживала, вызывала новый приступ страха. Значит, вчера Боровой видел его на улице. Плохо, очень плохо!.. Осторожно попытался выяснить, кто еще может знать о его посещении сигуранцы. Нет, никто. Боровой сообщил только Продышко. Он и Боровой условились подождать еще день и после этого уже принимать меры.

— Попереживали мы за тебя, а ты, оказывается, жив-здоров, — заключил Продышко.

Сели пить чай, говорили, как лучше привлечь к делу группу рыбаков с Большого Фонтана. Пора доставать оружие, зарытое во дворе у Булавиных. Люди начинают томиться бездельем.

Федорович соглашался с Продышко. Он даст приказ переходить к действиям. Пусть Боровой зайдет в мастерскую дня через два.

Антон Брониславович спросил еще про планы катакомб, чтобы передать Бадаеву.

Петр Иванович ушел на кухню и вернулся оттуда с тугим свертком бумаг.

— Все, что удалось достать, — сказал он, передавая Федоровичу сверток. — Взяли у румын под носом. Завалялись в отделе недвижимого имущества одесской примарии. Теперь, если захотят, пусть заново составляют. Последний и единственный экземпляр.

Федорович вскоре ушел. Он торопился — надо было действовать. С Французского бульвара пошел прямо на улицу Короленко. Нашел угловой дом, который когда-то принадлежал графине Сковронской, зашел во двор и условным сигналом вызвал Гришу Любарского.

Стояли в подъезде.

— Знаешь, где живет Боровой? — прошептал Федорович.

— Знаю. Тут недалеко. Раза два был у него.

— Оружие есть?

— Здесь нет. В мастерской спрятано…

— Опять в мастерской… Подведете вы с этим прятаньем… Держи…

Бойко что-то протянул ему в темноте. Гриша ощупью нашел руку, не понимая еще, что протягивает ему командир отряда. Кончиками пальцев ощутил рифленую поверхность рукоятки, ощутил теплоту металла — браунинг! На втором этаже кто-то хлопнул дверью. Любарский почувствовал, как дрогнула рука Бойко. Прислушались. В подъезде снова было тихо. Склонившись, Бойко почти беззвучно зашептал в темноте.

— Борового нужно ликвидировать… Сегодня же… Предатель…

У Любарского захолонуло сердце.

— Но я никогда… не стрелял людей…

— А сейчас будешь… Есть приказ уничтожить… Боровой может всех выдать… Выполняй.

В юношеской духовной чистоте, в беспредельной верности долгу Гриша Любарский принял как должое приказ Бойко. Ведь Бойко был командиром отряда, подпольщиком, который боролся с врагами. Значит, так надо. Любарский уже корил себя за проскользнувшее в нем малодушие.

— Есть… Выполню…

— Так-то вот лучше… Завтра доложишь… Смотри, чтоб об этом ни одна душа, слышишь? Ни Гордиенко, никто… Иди!.. Я тоже пойду в ту сторону.

Некоторое время Федорович шел за юношей, постепенно отставая, потом свернул в переулок.

В январе 1942 года при неизвестных обстоятельствах исчез связной Молодцова в Одессе Николай Боровой. Говорили, будто он арестован и сидит в центральной тюрьме, но подтвердить этого никто не мог. В те дни в заброшенной квартире на Преображенской улице агенты сигуранцы обнаружили неопознанный труп человека. Его тайно увезли в морг, и на этом расследование закончилось. Больше того — агенты сигуранцы сделали все, чтобы слухи о преднамеренном убийстве не просочились в город.

Для подпольщиков Николай Боровой остался человеком, пропавшим без вести.

В конце января Бойко — Федорович еще раз приходил в катакомбы по вызову Бадаева. Это было его третье посещение. Сопровождал его Яков Гордиенко, а проводником была Тамара Межигурская.

В катакомбы они проникли через новый, только что обнаруженный ход в глубокой балке, недалеко от Усатова. Теперь каждый вход был, что называется, на вес золота. Румыны яростно замуровывали, забивали все щели в земле, а рядом, как печать на сейфе, ставили двойные посты солдат или жандармов. Днем по всей степи вдоль балок, на улицах Нерубайского, Усатова, Фоминой Балки — всюду маячили такие «печати». Они стояли и ночью, но в потемках не разглядеть. Это было еще опаснее.

Межигурская провела командира наружного отряда прямо в штаб — так называлась сводчатая пещера, в которой жил Молодцов. Снова говорили о работе в городе. Молодцов выспрашивал — почему отряд не разворачивается в полную силу, а Бойко приводил самые различные доводы, оправдывался. Молодцов и сам знал, как трудно сейчас работать подпольщикам. Каждое донесение приходилось добывать ценой огромного напряжения, ценой нечеловеческих усилий, преодолевая смертельную опасность. Вот пришла Тамара Межигурская, как всегда сдержанная, молчаливая, а на ней лица нет от усталости. Так каждый раз.

Да, все это верно, но все же нужно действовать. Иначе зачем было оставлять в подполье людей? Молодцову всегда казалось, что работает он не в полную силу, есть еще какие-то неиспользованные резервы.

— Повремени, товарищ Бадаев, — говорил Бойко, сидевший за столом и нехотя хлебавший из алюминиевой миски латуру — муку на воде, — Бадаев распорядился принести ее из кухни, чтобы не тратить время на ужин в столовой. — Повремени. Вот раскроем склад на Большом Фонтане, тогда и начнем. С пропусками хорошо получается. В полиции своего человека удалось поставить. Работает писарем. Хочешь, тебе тоже добудем — круглосуточное хождение по городу. Мы с такими пропусками, с оружием, знаешь, чего натворим! Аж чертям будет жарко!.. А насчет пропуска подумай, товарищ Бадаев, дело верное…

— Ладно, посмотрим, — Молодцов уклонился от разговора на эту тему. — Не так часто приходится мне бывать в городе… Скажи, Петр Иванович, про дальницкие шахты ничего не слыхал?

— Нет. Ходили слухи, что под землей, рядом с зеркальной фабрикой, какая-то стрельба была. Проверить этого не удалось. Не знаю.

Молодцов получил накануне новый запрос из Центра о судьбе группы Гласова. Дальницкие катакомбы хранила молчание. Вот и Федорович тоже не принес ничего утешительного. Группа Самсона тревожила Молодцова все больше.