Разговор между ними вполголоса, но крутой:

– Нету? – шипит Бондарь. – Как нету? Искать надо уметь!

– Каждый сантиметр носом перекопал, маэстро. Клянусь!

– Значит, не в том сарае!

– Строго по вашим координатам: дом с голубятней, скамейка, две липы.

– Сарай к дому дверью? – проверяет Бондарь.

– Нет, боком. Дверь на одной петле.

– Ну там и есть! Неужели самому лезть после вчерашнего?

– Бесполезно, маэстро. Нету, – Виктор сокрушенно вздыхает и повторяет: – Нет.

В расстройстве Бондарь опускается на скамью.

– Влетела мне твоя поганая галантерея… Себе дороже.

– Главное – сами целы! Как за вами рванули на мотоцикле, я думал – конец. И все-таки не пустой ушли.

Бондарь пренебрежительно машет рукой.

– Еще кое-что я наколол, – спешит задобрить Виктор. – Во-первых, кассу взаимопомощи в одной конторе, где я взносы собираю как страховой агент. В получку они все по червонцу складываются и на следующий день решают, кому давать ссуду. А ночь денежки лежат у казначейши в письменном столе…

– И мне ты сватаешь эти паршивые червонцы?! Мне нужен настоящий, жирный кусок! В идеале надо работать полчаса в году. Остальное время путешествовать… на просторах родины чудесной.

– Есть жирный кусок, маэстро. Директор мебельного магазина. Козел в золоте и при нем коза в бриллиантах. Три комнаты битком добра, деньги прямо под ногами шуршат. Насчет имущества мы с ними уже договорчик оформляем. Дальше думают сынка застраховать – от законного брака.

– От чего?

– Это новую штуку придумали: родители страхуют парня или дочку, предположим, на тысячу рублей, платят взносы, а к свадьбе молодым выдается вся сумма на руки. Но после восемнадцати за каждый холостой год полагается надбавка от Госстраха.

– Не бреши.

– Да какой брех! Дотерпел до двадцати пяти – огребаешь четырнадцать процентов чистой прибыли. Для парней прямо клад: чуть какая заикнется про загс, а он ей нашу квитанцию – плюнем, дорогуша, на формальности, не наноси мне материальный ущерб. Мой козел заблеял от удовольствия, как услышал. Не знает, во сколько и оценить своего козленочка. Уточню, когда дома не бывают, и можно действовать без риска.

– В такой квартире без хозяина мороки часов на пять: что в подушки зашито, что по щелям рассовано. Надо самого просить, чтобы тайники выскребал. А он резонно спросит, на каком основании? Если я показываю калибр, вопросы отпадают. И на будущее острастка.

– Да с него ножа хватит! Даже вообще голыми руками. У него от 02 на пальце ожег будет!

– С голыми руками ходи сам. А холодным оружием я брезгую, да и не привык. Мне нужен пистолет.

– Как же вы его кинули?

– Потому что меня могли взять, дурень, уже в загривок дышали. Я не кинул, я аккуратно пристроил. Не впервые расстаемся, и всегда он ко мне возвращался. – Бондарь утирает потный лоб. – Не верю, что пропал. Куда ему за ночь деваться? Или ты продрых? Продрых?

– Обижаете, маэстро! Только-только первых прохожих дождался, чтобы не бросаться в глаза. Между прочим, до ночи еще вечер был. А там шпана шляется. Может, свести знакомство? Послушать разговоры и вообще?

В тесной казенной квартирке Гвоздаревых на первом этаже бедновато.

Сенька собирается уходить.

– Ма, я пошел!

– Даже и не поел толком. Что с тобой приключилось?

– Ничего, ма. Я к Терентьевым.

– Стой, дыра на рукаве. Снимай, зашью.

– Да ведь долго!

– Чего тут долгого, по шву. – Зашивая рубашку, она сообщает: – А вчера магазин ограбили, слыхал?

– Слыхал что-то. За новостройкой, да?

– Угу. С револьвером, представляешь?

Сенька вздрагивает.

– Поймали?

– Нет. Сейчас Миронов-участковый рассказывал, что прямо по пятам гнались. Между пустых домов чуть, говорит, не схватили, непонятно, как из рук ушел.

– Ма, а точно, что… револьвер! – спрашивает Сенька. – Случайно, не пистолет?

– А какая разница…

– Если Миронов что новое узнает, расскажи мне, ладно? – Он быстро надевает рубашку.

– Все-таки чудной ты сегодня. Что-нибудь натворил?

– Мм… Понимаешь, мама, врать я тебе еще не научился, а всю правду говорить не могу. Это называется «трудный возраст».

– Больно что-то трудный, Сеня.

– Переживем! Хлопни на счастье.

Гвоздарева шлепает Сеньку пониже спины, и он убегает.

Лихо насвистывая, он идет по двору. Сворачивает в подъезд дома, где живут Терентьевы.

Терентьевы – отец, мать и дети, Леша с Наташей, еще только садятся завтракать на кухне. Три звонка в дверь заставляют мать недовольно поджать губы:

– Кто это в такую рань?

– Сенька Гвоздик, наверно. – Леша идет отпереть.

– Странная манера – являться в дом, когда люди едва сели за стол.

– Почему! На Западе есть даже обычай приглашать к завтраку, – парирует Наташа.

– Но мы, кажется, не на Западе? – замечает отец с видом лихо сострившего человека.

– Это – во-первых, – подхватывает мать. – А во-вторых, не помню, чтобы я его приглашала.

– Он, между прочим, не к тебе, – бросает Леша, вернувшийся в кухню на последних ее словах. Он наливает две чашки чаю, сгребает со стола какую-то снедь и уходит.

– Вот так. И ничего не скажи. Рта невозможно раскрыть – сразу обиды! Растишь их, воспитываешь… – она свернула на привычную тему.

– Ну, завела, – скучливо тянет Наташа. – Подумаешь, событие – Гвоздик пришел!

– Ваш Сеня Гвоздарев – отпетый хулиган!

– Да кто его отпевал?

– Наташа, – присоединяется отец, – вы обязаны считаться с мнением мамы. Она пытается уберечь вас от дурных влияний.

– Курам на смех! Какое Гвоздик может оказать влияние?

– А такое, что этот дворничихин сын…

– Ну-ну-ну, – прерывает жену Терентьев, – подобные выражения… это не аргумент.

– Я, разумеется, лишена сословных предрассудков, но согласись, что его мать… Мужа бросила, вокруг хоровод мужчин… просто страшно представить, чего ребенок нагляделся и как это подействовало на его психику!

– Кисонька, может быть, не следует при Наташе… И, по-моему, Гвоздарева производит приятное впечатление.

– Ах и на тебя она производит приятное впечатление?!

– Ну что ты, я же не в том смысле!..

В дверях появляется Леша.

– Нельзя потише? Там все слышно.

Он затворяет дверь. Неловкая пауза.

– Но… в конце концов, я у себя дома… Имею я право говорить то, что думаю? И вообще – воспитанный человек не слышит чужих разговоров.

– Ты спутала, мамочка, это глухие не слышат.

– Наташа, не дерзи, – отцу очень не хочется ссоры.

– Имею я право говорить то, что думаю?

– Нет, не имеешь. Не доросла.

Наташа встает, забирает чашку и недоеденный бутерброд.

– И эта туда же! – кипятится мать. – И снова до вечера на улицу? Почему хоть в субботу не побыть немного дома! Вам созданы все условия для культурного отдыха!

– Ой, мамочки! Холодильник, телефон, ванна, газ, магнитофон – голова кругом от развлечений!

Отец укоризненно цокает языком.

– А что на улице?

– То, что рассказывали на лекции в ЖЭКе, – отвечает за Наташу мать. – Очень жаль, что вас не было. Приводились убийственные факты!

Наташа прыскает и уходит. Слышно, как ребята включают музыку.

– Ну что за дети, Гриша! Даже аппетит пропал. Разве я посмела бы хамить матери! Бывало, если делаешь что-нибудь не то, так ведь тайком, с оглядкой.

– Да, наши не стесняются. Хоть бы соврали для приличия. Холодильник, телефон… Не ценят ничего, что досталось трудами!

– По выражению твоего сына, они ищут иной смысл существования. А у самого две тройки в году, и из спортивной школы исключили. Как он без спорта в институт! Ты с ним говорил?

– Еще не определился. Выбирает.

– Какие могут быть выборы! Надо найти вуз, где требуется боксер-перворазрядник. Разве мы с тобой выбирали?