— Есть, — Синягин, поколебавшись несколько секунд, положил на бочку свой ТТ, и Мамедов тут же извлек из него обойму.
Синягин досадовал на себя за то, что влип в эту проверочную историю, но не сомневался, что благополучно выпутается. Что стоит против него, тренированного «брандербужца», этот полуграмотный чернявый старлей?! Но тот вцепился в него мертвой хваткой, возможно, возмещая фиаско с майором. А может быть, чутье подсказывало ему, что на сей раз он имеет дело со скрытым врагом. Его весьма насторожили несколько путаные ответы этого, якобы, капитана НКВД. Старая, весьма примитивная легенда, пригодная для первых дней войны, здесь явно не проходила.
Синягин не смог правильно назвать училище, в котором он обучался, назвал наугад — Ленинградское, и тут же поплыл на дополнительных вопросах. Въедливый кавказец прихватывал его на мелочах, которых Синягин не знал, но обязан был знать как капитан НКВД. В конце концов Синягин стал прикидывать, как лучше вырубить этого дотошного чекиста. Помимо всего прочего, это был именно тот самый враг, из-за которого он и вступил в германскую армию — чекист, комиссар, сталинист. Он собирался врезать ему ребром ладони по шее, в том месте, где проходит сонная артерия. Убийственный удар! Надо было только занять удобную позицию для быстрого и точного броска. А дальше? А дальше забрать его оружие, документы и уйти в лес, из которого его сюда привели. Тем более что неподалеку разгорелась отчаянная стрельба. Долго-долго, захлебываясь в собственном лае, били пулеметы и ахали минометные залпы.
«А может быть, просто тянуть время?»
Старшему лейтенанту Мамедову тоже хотелось побыстрее избавиться от подозрительного типа: «Пустить бы его в расход по обстоятельствам военного времени и резко ухудшившейся ситуации на фронте! Грохнуть его, именем Родины, прямо здесь, да и закопать в картофельном бурте. Благо все равно эту деревню, судя по нарастающей перестрелке, придется покидать…»
Сомнения и колебания обоих решил подполковник с перевязанной головой. Он распахнул дверь и, разглядев в полутьме двух командиров, заорал:
— Какого хрена вы здесь сидите? У меня всех ротных повыбивало, а вы тут отсиживаетесь?!
— Никак нет! — привскочил Мамедов. — Проясняю подозрительную личность.
— Сейчас сюда немцы нагрянут! Они вас обоих прояснят! Марш в строй!
Пререкаться с разъяренным подполковником было опасно: слишком убедительно он размахивал наганом. Синягин подскочил к бочке и схватил свой пистолет. Особист мрачно глянул на него и расстегнул кобуру. Оба зло схлестнулись глазами.
— За мной! — крикнул подполковник и перескочил высокий порог бурта, за ним сиганул Синягин, ожидая выстрела в спину, но выстрела не последовало. Они отбежали шагов на сорок, ккогда над головой провыли три мины, и две из них угодили в картофелехранилище. Крыша вздыбилась и рухнула. Все трое невольно оглянулись и ощутили себя величайшими счастливцами.
— Старшой, беги вон в тот овражек и принимай роту. Или то, что от нее осталось. А ты, капитан, — за мной!
Они бросились в сторону большого колхозного сада, разбитого по склону пологого холма. Но не добежали, кинулись в траву — пули настойчиво искали их непокрытые головы. Поползли. Синягин лихорадочно соображал, как выйти из этой трагикомической ситуации. Этот подполковник, комбат или командир полка, ни сном, ни духом не чуял, что вверяет роту в руки немецкого диверсанта. А кавказец вовсе не так прост — сразу почуял неладное… Подполковник же в запале боя готов хоть папу римского на роту поставить, лишь бы рота не рассеялась, не разбежалась… Пристрелить бы его сейчас да уползти, хотя бы в ту лощинку, а там и до леса рукой подать. Но в пистолете, как назло, не было ни одного патрона! Хитрый жук особист успел вытащить из него обойму.
— Товарищ подполковник, — окликнул командира Синягин. — Поделитесь патронами. Магазин пустой. Даже застрелиться нечем.
— Ты эти мысль брось, капитан. Застрелиться каждый дурак сможет… Держи! — подполковник выгреб из кармана пригоршню патронов и протянул их, словно горсть орехов. — Во врага надо стрелять, а не в себя.
Ох, не чуял подполковник, кому дает патроны!
Укрывшись под корневищем вывороченной сосны, Синягин зарядил пистолет. Патронов хватило на всю обойму да еще два осталось в запасе. На душе полегчало — горе безоружному на войне.
Его поражала эта беспредельная русская доверчивость: никто не чуял в нем лютого опасного врага — ни Таня, ни выходивший его дед-лесовик, ни веселый летчик Макаров, ни этот отчаянный подполковник… Это надо же — взять и отсыпать патроны своему вероятному убийце! Один лишь этот старлей, как его, Мамедов, взял след своим точным нюхом. Но спасибо подполковнику — выручил… На свою голову.
Они добрались до сада. Яблони с обвисшими под тяжестью наливающихся плодов ветвями, уходили по южному скату ровными рядами, оставляя северо-западный склон голым. Под ним пробегала узкая полузаросшая рогозом речушка, а через нее был перекинут деревянный — в один пролет — мосток, который и прикрывала, зарывшись в неглубокие окопчики, весьма поредевшая рота.
— Эй! — крикнул подполковник ближайшему бойцу. — Позови командира. Кто у вас тут командует?
— Старшина Синягин.
«Ух, ты! — удивился капитан. — Однофамилец!»
Он ни разу еще не встречал людей с этой звучной, но довольно редкой фамилией.
Старшина не заставил себя долго ждать. Прибежал, отряхивая с колен налипшую глину. Был он немолод, широколиц, с прокуренными до рыжины усами, со старшинской «пилой» в малиновых петлицах и в новенькой неисцарапанной каске на голове. По каске ползла садовая улитка. Чему-то усмехнувшись, подполковник сбил улитку щелчком.
— Старшина Синягин по вашему приказанию прибыл!
— Принимай нового ротного, старшина.
Константин протянул руку:
— Я тоже Синягин. Может, родственники?
— А все может быть, — улыбнулся старшина. — Мы муромские. А вы откель?
«А мы берлинские», — отметил про себя капитан, но вслух сказал:
— А мы с Дона.
— Ну тоже недалече.
— Так, старшина, — оборвал его подполковник. — Доложи обстановку!
— Немцев мы не пустили. Хотели туточки прорваться. Ну, они нас из минометов покрошили. В первом взводе — он там, в низинке, штыков десять осталось… У меня тут поболе — семнадцать бойцов. А в третьем — еще не доложили. Там тоже не больше… Куда раненых, товарищ подполковник? У нас их двенадцать душ…
— За ранеными пришлю при первой возможности…
— Да и боеприпас на исходе. Гранат и вовсе нет, хоть яблоками отбивайся, — старшина пнул яблоко: вся трава была усеяна зелеными яблоками, сбитыми взрывными волнами.
— Вижу и танков у тебя маловато, — невесело сострил подполковник. — И в артиллерии нехватка. Был бы у меня склад, я бы вам все отдал.
— Знать бы прикуп, жил бы в Сочи…
— Вот тебе новый ротный, с него и спрашивай. А я что смогу, то подброшу. И вам в первую очередь. А пока боевая задача одна: удержать эту высотку и этот мостик любой ценой! Капитан, это надо сделать, — уже не приказал, а попросил подполковник. — Иначе нам всем хана.
— Будем держаться, — обнадежил его Синягин и тут поймал на себе три внимательных взгляда: три красноармейца — мятые пилотки съезжали с их стриженых голов — смотрели на него из окопов, как из недорытых могил, смотрели с надеждой и верой: «Ты командир, — читалось в их глазах, — ты все знаешь и умеешь, ты придумаешь, как отвести ворога и спасти нас!»
У Синягина даже мурашки по спине побежали от их пронзительных взглядов. Они, эти обреченные мужики и парни, уже стояли одной ногой в своих могилах. Они уже видели, как полегла большая часть их роты, и теперь в новом бою их ожидала та же участь — окровавленные тела, разбитые головы, хриплые стоны смертельно раненных… И если Синягин уже наметил план своих действий — «сейчас под видом того, что мне нужно в первый взвод, спущусь в низинку и там исчезну в кустах», — то теперь он решил повременить. «А подыграю-ка я красным! Право, в этом есть нечто забавное… Пусть тевтоны не думают, что русские так и лягут им под ноги…Уж слишком легко маршируют они на восток…»
