— Теперь я доложу, — как бы подводя итог совещания, произнес Орлов. — Относительно кредитной карты… На третье число оставалось семнадцать тысяч долларов, с того времени деньги не снимались — никаких данных о платежах. На всякий случай я от имени фирмы уведомил об утрате, они уже доведут до сведения своих кассиров.

— Прекрасно! И последний вопрос… Иваныч, у меня вся пресса «на товсь!» стоит — только дай сигнал. Сразу же по «Информ-ТВ», и телетекстом, и в газетах с фотографией опубликуем… И о розыске, и о вознаграждении… И завтра можно будет заявление подавать в милицию… Дашь указания? — Зайченко, судя по всему, признал старшинство Орлова и уже обращался к нему соответственно.

— Я звонил в Москву… Там пока очень не хотят скандала. Это может здорово ударить — и по банку, и вообще… Короче, они оставляют на наше усмотрение, но так, чтоб по возможности…

Виноградов догадывался о существовании некоих «москвичей», стоящих над Мареничем, но глубоко в эти вопросы старался не вникать, наученный горьким опытом: во многих знаниях многие печали… Тем более на его деятельность как сотрудника фирмы эти далекие и, очевидно, могущественные люди влияния не оказывали. Профессор, судя по всему, был более осведомлен:

— Хорошо им там говорить… И ведь так каждый раз, Иваныч!

— Ладно… Что мы выиграем, обратившись в милицию? А, Володя?

Виноградов вынужден был честно признать:

— Да немного… Легализуем свои мероприятия, потом больший круг сотрудников милиции вовлечен… Хотя, собственно, всем до балды: глобальных операций по этому поводу все равно никто затевать не будет. Так, формально для очистки совести.

— Понял. Все! С заявлением подождем. С прессой тоже… Завтра в это же время… Корзун! Останься…

Они вышли из морга и молча направились через уставленный корпусами и хозяйственными постройками двор.

— Ну и слава Богу! — перекрестился Денис после продолжительной паузы. — В конце концов, было бы хуже, если…

Оспаривать это утверждение было глупо, и Владимир Александрович ограничился кивком. Зябко поправил поднятый воротник плаща. Вновь сунул руки в карманы.

В ранних сумерках было тихо и пусто, и с обрывка одинокого плаката белело злое и красивое лицо очередной «богородицы». Накрапывал ленивый дождик, а от двухэтажного пищеблока пахнуло чем-то очень несвежим… Виноградова затошнило, так что пришлось даже сделать несколько глубоких вдохов-выдохов, приступ прошел, оставив после себя ощущение тоски и усталости.

— Почти восемь… До метро подбросишь?

— Какой разговор, Володя! Прямо на работу отвезем.

Зайченко и Виноградов наконец очутились за воротами.

Охранник, куривший рядом с «БМВ», по выражению их лиц понял, что результат отрицательный, сноровисто открыл заднюю дверь, а сам нырнул на сиденье рядом с водителем.

Стремительно тронулись, раскидав из-под колес веер коричнево-мутной воды, и вскоре за окнами уже мелькали жилые коробки Гражданского проспекта.

— Не сердись, Володя?

— Да брось ты, Денис! Нормальный ход…

Виноградов действительно не имел никаких претензий: шел четвертый день поисков, активных и безуспешных, хватались уже за любую соломинку, и нервный звонок Дениса в шестом часу утра был воспринят почти с облегчением.

Тогда из пьяного, перемежающегося всхлипами и матом монолога Зайченко капитан понял только одно: нашли Маренича, мертвого, со следами побоев и пыток. Отвезли в морг больницы, он не запомнил имени какого святого, в новой-старой городской топонимике путался, только по описанию понял, о чем идет речь, нужно срочно ехать, что-то делать, убивать кого-то…

Транспорт уже ходил, и меньше чем через два часа Виноградов перед входом в приемный покой выслушивал почти протрезвевшего, мучимого похмельным ознобом и чувством вины друга и помощника шефа. Выяснилось, что ночью Денису позвонил один из «заряженных» им работников «скорой помощи» и сообщил: так, мол, и так, найден на Московском вокзале мужчина, похож по приметам. Документов нет, смерть предположительно наступила от множественных травм головы часов шесть назад… И Зайченко сам себе не мог четко сказать, почему он вот так вдруг сразу и бесповоротно решил — шеф! И почему кинулся к телефону, подняв, помимо Виноградова, Орлова, еще целую кучу народа и многострадальную мареничевскую Ленку… И почему вылакал в одиночку полбутылки «Абсолюта», хотя, собственно, это был самый мотивированный из его ночных поступков…

К моменту появления Виноградова все уже разъехались, и только виновник завязавшейся кутерьмы переминался с ноги на ногу под бетонным козырьком неподалеку от входа: ему было велено дождаться Владимира Александровича и получить очередную, причитающуюся персонально от него порцию пинков и оплеух.

— Это не он оказался. — Денис закончил рассказ и приготовился к худшему. Однако, вопреки ожиданиям, реакция капитана была вполне спокойной:

— Ладно, паникер… Пошли поглядим.

— Да ведь ходили уже… — робко простонал бедняга, в очередной раз представив холодное и страшное чрево трупохранилища.

Но Виноградов уже направился к обитой потертым дерматином, заляпанной годовалой грязью двери.

Действительно, все сомнения исчезли сразу же — то, что лежало на металлическом высоком столе, не было и не могло быть шефом: рыхлый, в каких-то лохмотьях, спутанные патлы спускаются к оскаленному рту, образуя подобие усов и бороды. Бледная маска лица в черных и фиолетовых гематомах. Владимир Александрович обратил внимание на торчащую из-под простыни руку: язвы, грязь, уродливые ногти вокзального бомжа… Он выглядел стариком, но медикам-профессионалам можно было доверять: покойник приходился почти ровесником господину Мареничу. И лысина опять же… Просто, одному из них повезло в жизни чуть больше, он имел возможность делать себе педикюр и не пить тормозную жидкость. Но неизвестно, кому сейчас было лучше.

…Переехали Дворцовый мост и свернули на набережную.

— Сегодня будешь?

— Нет. Дежурю до девяти, я предупреждал Иваныча.

— Ага… Ничего нового?

— Серьезно — ничего. Днем тут с одним человеком повидаюсь, может, что-нибудь уже прояснилось по тем ребятам… из банка.

— Понимаю… Вчера Корзун что-то шевелился, людей собирал.

— Да? Интересно… — Денис понял, что Владимир Александрович скорее встревожен, чем заинтересован. — И что?

— Не знаю! Ты позвони…

— Обязательно… Вот здесь! На углу останови.

— Счастливо, Володя. Еще раз извини.

— Ерунда. Бывает. Всего доброго, ребята! — попрощался капитан с водителем и охранником, выходя из машины.

…В промокшем дворе суетились, и Виноградов окончательно уверился: день, начинавшийся с морга, ничем хорошим закончиться не может. Скопление разномастных, выкрашенных в сине-канареечный, зеленый, а то и совершенно в неуставной цвет бежевой грязи, автомобилей, прокашливание их изношенных двигателей, прогоревшая бензиновая вонь… Матюги взводных… Возбужденные, злые лица автоматчиков… Все старое, вечно холодное и простуженное здание Отряда было заполнено звуками готовящейся операции: скрежетали замки дверей оружейных комнат, штатные пишущие машинки рассыпали поспешную дробь последних приказов, по этажам перекатывалась гулкая поступь сотен пар тяжелых, обутых в казенные ботинки ног.

— А тебе домой звонили! Жена сказала: уже уехал… Нормально! — Старший лейтенант Шахтин был в форме, на столе громоздилась кучка полученных им в отделении связи радиостанций и помятый после Москвы мегафон. — Сычев-то болен, и Витька нет — а остальные приехали…

— Что стряслось-то? Объясни толком.

— А ты не в курсе? Тут такие дела! — Шахтин уселся и, глядя на привычно стаскивающего с себя гражданскую одежду Владимира Александровича, щелкнул зажигалкой. Затянувшись и выдержав приличествующую случаю паузу, он начал: