Ольга Ивановна Глушко — полная моложавая блондинка с раскрасневшимся от жары миловидным лицом — вышла из-под навеса летней кухоньки, вытирая руки передником.
— День добрый, Сережа, — приветливо сказала она, произнося слова с сильным украинским акцентом. — Извините, не вышла к вам — завозилась тут с обедом. Как дома у вас — здоровы?
— Здоровы, Ольга Ивановна, спасибо…
— Маме привет от меня не забудьте. Вы куда это с Володей собрались? И не выдумывайте, Сережа, мы обедать сейчас будем…
— Спасибо, Ольга Ивановна, я, пожалуй, не буду, очень уж жарко.
— А у меня сегодня окрошечка — холодная, с погреба. Оставайтесь, все равно я вас не пущу, и не думайте. Ленусь, накрывай-ка на стол, живенько!
— Придется остаться, — сказал Володя, — приказ есть приказ. Пошли, я тебе на руки полью…
В просторном вестибюле 46-й школы было жарко от бьющего в окна послеобеденного солнца и пахло свежей олифой, побелкой и мастикой для натирания полов. Ребята толпились перед доской объявлений, бродили по заду, переходя от одной группы к другой, шумно приветствуя приятелей, обмениваясь новостями и летними впечатлениями.
Протиснувшись к доске вместе с Володей, Сергей затаил дыхание, обегая глазами длинные отпечатанные на машинке листы списков. Восьмые, девятые… десятый «А»… а, вот оно, десятый «Б»: Абрамович, Андрющенко, Арутюнова… и Бердников Володька тоже здесь — переполз-таки, прямо не верится.
— Значит, мы теперь в «Б», — разочарованно заметил рядом Володя. — Плохо наше дело. Во второй смене заниматься, весь день пропадает…
— Какая разница, — отозвался Сергей, — зато утро свободно…
Он все еще перечитывал первый десяток фамилий, не решаясь опуститься ниже. Глушко, Дежнев. Это все правильно. А вдруг она теперь в параллельном? Скажем, не хочет заниматься во второй смене… взяла и перевелась, — простое дело… Нет, Земцева здесь — тогда все в порядке! Ну конечно…
— Ты, Глухарь, ничего не понимаешь, — раздался из-за плеча ехидный голос Женьки Косыгина, — во второй заниматься — самое хорошее дело… Скажем, проводить кой-кого в темноте лучше, чем среди бела дня. А, Дежнев здесь! Здорово, ты чего ж это старых друзей не узнаешь?
— Здорово, — обернулся Сергей. — На этот счет можешь не беспокоиться, тебя за километр узнаешь. Как был трепачом, так и остался — извилин за лето, видно, не прибавилось?
— А на шиша мне извилины? Жил без них и проживу. Ну, а ты как? Как там делишки насчет… того самого которого?
— А ну, точнее, — прищурился Сергей.
— Во, ему еще растолкуй! — Косыгин заржал. — Как там твоя капитанская дочка поживает — опять под ручку ходите? Или еще не помирились?
— Слушай, ты, трепло! Если хочешь получить по морде, то скажи прямо, не стесняйся. Я тебе это дело устрою по блату, вне очереди. А трепаться довольно. Понял?
— Подумаешь, герой, — обиделся Женька, но Сергей уже отвернулся от него к доске.
Никифорова Зоя… Никодимов Степан… Николаева Татьяна! Сергей едва сдержал вздох облегчения.
— Ну, пошли! — заявил он радостно, с размаху хлопнув Володю по плечу — тот даже присел. — Какого еще рожна вынюхиваешь?
— Погоди ты, — рассеянно отмахнулся тот, — я новеньких ищу… Вот, интересно, кто такая Вернадская Инна? Может быть, родственница?
— Еще чего! — решительно возразил Сергей, Его возмутила мысль, что в классе, кроме Тани, может появиться родственница еще какой-нибудь знаменитости.
— А что, может быть… фамилия довольно редкая…
— Ладно тебе… редкая фамилия! Небось уж примериваешься, как бы это влюбиться. Смотри, Володька, станешь как Сашка Лихтенфельд…
Они вышли на крыльцо. В саду Володя задержался возле группы одноклассников. Сергей, кивнув в ответ на их приветствия, отошел к калитке и стал закуривать, присев на низкий цоколь ограды.
Трудно было привыкнуть к мысли, что еще два дня — и он увидит ее наяву. После семидесяти пяти дней разлуки. Шутка сказать — семьдесят пять дней… и столько же ночей, с такими снами, что наутро не знаешь — то ли смеяться от радости, что можно пережить это хотя бы во сне, то ли плакать от того, что этого нет на самом деле…
Таня, Танюша… нелепая долговязая девчонка, давним весенним вечером шумно вломившаяся в его жизнь и перевернувшая все вверх дном. Как странно это получается… Его самого сделала за год другим человеком, а сама превратилась в… трудно даже определить, во что именно. Во что-то такое, что даже не посмеешь поцеловать, а просто хочется взять на руки, укрыть собою от ветра и непогоды и нести далеко-далеко — через горе, через трудности, через годы, через всю жизнь…
С озабоченным видом подошел Володя.
— Понимаешь, — сказал он, — потрясающая новость… У одного Витькиного друга батька в облоно служит, так он говорил, что на днях будет опубликован новый указ о введении платы за обучение, начиная с восьмого… Но это ерунда, там этой платы всего рублей сто в год, что ли, а вот хуже то, что стипендии в вузах, кажется, накроются…
— Иди ты, — сказал Сергей, вставая на ноги. — Ты что, серьезно?
— Ну не знаю, Витька говорит — точно. Вроде какие-то будут персональные — только для отличников, что ли…
Сергей долго молчал.
— Да… ну ладно, идем, Володька. Поживем — увидим…
— Конечно, может, еще и трепня все это, — поспешно согласился Володя, увидев, как огорчила приятеля эта новость. — Я лично думаю, что это трепня. Слушай, не махнуть ли нам с тобой на выставку моделизма, а? Послезавтра она закрывается, а там, говорят, есть интересные вещи. Ты же вроде увлекался раньше, даже сам участвовал…
— Пойдем, что ж, — хмуро сказал Сергей.
После выставки Володя предложил ехать к нему — играть в шахматы. На трамвайной остановке приятели обсуждали достоинства заинтересовавшей их модели реактивного глиссера, потом заспорили о будущем ракетного двигателя вообще. Глушко оказался большим энтузиастом и знатоком этого дела: заваливая Сергея цифрами, фактами и именами — Циолковский, Оберт, Годдард, — он стал доказывать, что еще в наше время ракетный двигатель проявит себя самым потрясающим образом. Сергей только посмеивался — что взять с романтика…
— Смотри, на Луну не улети, — подмигнул он приятелю. — Буза все это, Володька. Будущее техники — в электричестве. Автоматика, телемеханика — это да. А твои ракеты… пока это игрушки. Может, через сто лет что и будет, не знаю.
— Через сто лет?! — завопил Володя. — Да ты после этого темная личность, реакционер ты, вот кто ты такой! Через пятьдесят — да что через пятьдесят, через двадцать пять лет! — в авиации вообще не будет другого двигателя!..
Они так увлеклись спором, что не заметили, как из подошедшего трамвая выскочила Людмила Земцева и остановилась в двух шагах от приятелей, выжидая, пока те отвлекутся от своей высокой темы. Так и не дождавшись, Людмила засмеялась и окликнула их сама.
— А-а, Земцева… — растерялся Сергей. — Ну, здорово… Когда приехала?
— О, я уже давно, восемнадцатого. А Таня — позавчера, — добавила она не без лукавства, успев перехватить настороженный взгляд, которым Сергей окинул толпу. Очевидно, он подумал, что Таня, как всегда, должна находиться рядом с подругой. — Я сейчас еду к ней — мы договорились идти сегодня в кино, на «Большой вальс». Хотите вместе? Пойдемте, правда — вчетвером веселее!
Сергей окончательно пришел в смятение. Увидеть ее сейчас, через десять минут! Но нет — что за удовольствие встретиться в компании, когда и поговорить-то нельзя…
— Нет, Земцева, я не пойду… Неудобно как-то в таком виде. — Он указал на свои старые, вытянутые на коленях брюки и одетые на босу ногу тапочки.
— Господи, какой ты чудак! Ведь лето же, да и потом…
— Нет, нет, Людмила, мы не пойдем, — тоном арбитра заявил Володя. — В конце концов, у нас есть дела поважнее, чем таскаться по кино. И потом, «Большой вальс» я уже видел два раза.
— Мужская логика! — засмеялась Людмила. — Ну, как хотите. А хороший фильм?
