Она описала положение Французского залива, чьи границы подходили ближе к англичанам (которым, по Бредскому договору,[24] он отошел), чем к французам, под чьим влиянием он находился благодаря жителям тех колоний и поселений, что здесь еще оставались у Франции. Впрочем, этот край был слишком заброшен и удален от обеих держав, чтобы им можно было управлять из такой дали. Кроме того, независимый ухе в силу своего географического положения залив, открытый в никогда не замерзающий, полный сказочных богатств океан, мог рассчитывать на кипучую торговую деятельность, если только местное население сможет объединиться, создать свои законы и жить по ним.

Как только речь заходила о коммерческих предприятиях, герцогиня де Модрибур становилась очень внимательна, и ее поведение более не зависело от мистических понятий – возвышенных, но слишком оторванных от земли.

Это роднило их обеих. Они понимали друг друга с полуслова и могли играть в открытую.

Молодая вдова оказалась весьма искушенной в этой области и была в курсе всех тайн и превратностей коммерции в колониях – и французских, и английских. Она знала, что означают те или иные цифры, а также весьма здраво судила о том, что нужно требовать от предприятия в самом начале, чтобы оно не стало убыточным.

Как и все французы, обращающие свои взоры к колонии, она чрезвычайно интересовалась пушниной. Анжелика подтвердила то, что герцогиня, по-видимому, и без того знала: самая оживленная торговля велась с дикарями, живущими на реках Пентагует и Святого Иоанна. Первые поставляли шкуры лосей и медведей, вторые – бобров и выдр. В обычный год лосиные шкуры с реки Святого Иоанна доходили до трех тысяч, а с реки Пентагует – шли вдвое дороже.

– Так вот почему барон де Сен-Кастин так богат, – мечтательно промолвила герцогиня. – В общем, Голдсборо мог бы стать свободным портом?

Анжелика не стала уточнять, что он уже был им. Следовало оставить герцогине время взвесить все «за» и «против» между верностью французскому королю, что неразрывной нитью было связано со спасением ее души, и ее финансовыми интересами. Вероятно, Амбруазина всегда умело вела свой корабль в этом направлении, но тут она оказалась перед дилеммой.

– После того, что я услышала от вас и что увидела здесь, я начинаю понимать, что независимость Америки, конечно же, коренится в независимости тех, кто желает ее процветания, а не в повелениях, поступающих издалека. Мои девушки могли бы, конечно, обустроиться здесь к своей выгоде. Но богатство еще не все на этой земле…

Она тяжело вздохнула.

– Ах! Как я хотела бы побеседовать с монахами из Общества Иисуса, дабы выслушать их наставления. Они обладают какой-то особой благодатью в просвещении душ и мыслят гораздо шире, чем вам представляется. Ими движет лишь одна священная цель, но если она может сочетаться с надежной материальной основой, они всегда это приветствуют. Иезуит увидел бы здесь, наверное, возможность свести на нет влияние англичан и гугенотов в ваших краях. Вера моих девушек крепка, они сумеют передать ее, своим мужьям и удержать на здешних берегах власть настоящей религии. Что вы об этом думаете?

– Ну что ж, такой взгляд на вещи возможен, – Анжелика с трудом удержалась от улыбки. – И уж во всяком случае это лучше, чем искоренять ересь только насилием.

Она подумала: должно быть, и сами иезуиты встают подчас в тупик перед герцогиней де Модрибур, внешне столь безобидной и покорной богомолкой. Она, по-видимому, умеет их побивать их же собственным оружием, когда дело доходит до велеречивых рассуждений. Этим, наверное, и объяснялись ее влияние и репутация в теологических кругах. Но «благодетельница» отнеслась тем не менее весьма сдержанно к возможности отвлечь ее девушек от миссии, ради которой она везла их сюда.

– Я дала обет Деве Марии помочь в наставлении жителей Новой. Франции, – сказала она упрямо, – и боюсь, дав себя увлечь теми выгодами, что вы мне здесь изложили, я не выполню этой священной для меня клятвы.

– Ничто не мешает вам отвезти в Квебек тех молодых женщин, кто не пожелает остаться здесь. А другие, нашедшие свое счастье, за которым они отправились в Новый Свет, станут залогом союза с нашими соотечественниками на Севере. Мы стремимся лишь к согласию…

Они вели беседу до тех пор, пока вечерний мрак не окутал весь дом. В сумраке начали жужжать комары и мошкара, и Амбруазина, провожая Анжелику до порога, пожаловалась на мучения, которые она испытывает от них с наступлением сумерек.

– Я нарву вам немного мелиссы в саду у Абигель, – обещала ей Анжелика. – Сгорая, ее листочки источают изумительный запах, к тому же он обладает способностью отпугивать наших вечных мучителей.

– Стало быть, правы миссионеры – они говорят, что мошкара здесь – единственная казнь египетская, против которой хоть немного помогает дым. Заранее благодарю вас за мелиссу.

И словно повинуясь внезапному порыву, герцогиня добавила:

– Ведь ваша подруга вот-вот родит?

– Да, это правда. Я полагаю, что не пройдет и недели, как в нашей колонии появится еще один человечек.

Взгляд герцогини устремился к усеянному островами заливу, обагрившемуся пламенем заката. Его отблеск оживлял ее бледное лицо, а глаза, казалось, сияли еще ярче.

– Не знаю почему, но у меня появилось предчувствие, что эта молодая женщина умрет в родах, – сказала она глухо.

– Что вы говорите? – закричала Анжелика. – Вы сошли с ума!

Словно отзываясь на слова герцогини, неясные страхи, терзавшие ее, внезапно обрели четкость. Да! Она не хотела признаваться в этом даже себе самой, но и она тоже боялась за Абигель. Анжелика почувствовала, как что-то оборвалось в ней.

– Мне не следовало говорить вам этого, – ужаснулась Амбруазина, увидев, что графиня де Пейрак смертельно побледнела. – Решительно, я все время делаю вам больно. Не слушайте меня! Иногда слова вылетают у меня сами собой. Подруги в монастыре обвиняли меня в том, что я – прорицательница и предсказываю будущее. Но дело не только в этом. Видите ли, я размышляла о нелегкой будущности, ожидающей моих девушек здесь, в этой глуши, где нет никакой помощи – ведь и им когда-нибудь придется произвести ребенка на свет божий – и ужас объял меня.

Анжелика сделала над собой усилие, чтобы успокоиться.

– Не бойтесь ничего. Вскоре в Голдсборо будет аптечная лавка более изобильная и врачи более ученые, чем в Квебеке. Что до Абигель…

Анжелика выпрямилась и словно стала выше ростом в своем стремлении сразиться с судьбой. Ее светло-золотистые волосы блестели на солнце.

– Я буду с ней, я, ее подруга. Я буду ухаживать за ней – и обещаю вам, она не умрет!

Итак, рейд снова наполнялся кораблями. Шел уже третий день, а Жоффрей де Пейрак никак не давал сигнала к отплытию, хотя, казалось, все уже было готово.

– Что вы тянете? – волновался Виль д'Авре. – Почему вы не выступаете в поход?

– Выступить никогда не поздно. Не бойтесь за ваших друзей. Если они попадут в руки англичан…

– Плевать мне на моих друзей! – закричал маркиз без околичностей. – Я за свой корабль волнуюсь. Бесценные грузы, не считая мехов на тысячи ливров.

Граф де Пейрак улыбнулся и посмотрел на голубое небо, по которому ветер гнал большие белые облака. Однако он не дал сигнала к отплытию, равно как и не пояснил причины промедления с карательной экспедицией в глубь Французского залива. И все же настроение по-прежнему было предотъездное, каждый был занят всякого рода приготовлениями и хлопотами.

Отправляясь в глубь Французского залива, где, как гласят легенды мик-маков и сурикезов, сражаются грозные противники, бог Глооскап и бобр – потому-то столь неукротимы ярость и безумие вод в этих краях – Матеконандо пожелал, чтобы его дочь и зять были с ним в минуты испытаний. Но барон отверг это предложение.

– Я должен остаться здесь. Торговый обмен с кораблями в самом разгаре, и с каждого судна к моим индейцам потоками льется спиртное. Еще немного – и все они будут мертвецки пьяны; если меня не будет здесь, дело в вигвамах дойдет до преступлений. Не говоря уже о том, что в случае моего отъезда их в очередной раз обведут вокруг пальца миссионеры, и они втянутся в войну против англичан.