И он закончил, понизив голос:

– А еще… Я думаю, что они одержимы злыми духами.

Она заметила, что ищущий взгляд Пиксарета оставался настороженным. Этот верящий в сверхъестественные силы дикарь обладал врожденной способностью чувствовать скрытую угрозу, исходящую от внешне безобидных предметов и явлений. Она вспомнила, как, явившись в Голдсборо требовать за нее выкуп, он вдруг преобразился, стал оглядываться вокруг себя, как будто почувствовал приближение опасного зверя. «Берегись, – сказал он ей, – тебе угрожает опасность!» И убежал, как сказали Жером и Мишель. И куда он отправился после этого? Судя по всему, это было не просто бегство, ведь он появился как раз там, где западня, которую сама Анжелика не смогла вовремя распознать, готова была захлопнуться…

Теперь, когда она находилась вместе с ним, под его защитой, она чувствовала себя гораздо спокойнее.

Она смело пошла за Пиксаретом, когда он углубился в лес вместе с мик-маками. Этому индейцу уже многое было известно. И пусть он не все ей рассказывал из каких-то таинственных соображений, Анжелика могла, по крайней мере, ему довериться. Столкнувшись с чем-то необъяснимым, она начинала понимать, что нуждалась в поддержке именно таких сил, так как страх, который она испытывала, особенно начиная с того времени, как оказалась в Порт-Руаяле, был не столько физическим (хотя теперь она знала, что ее хотят лишить жизни), сколько моральным, так как Анжелика чувствовала, что посягают на нечто большее, чем ее жизнь.

Были ли ее враги в Порт-Руаяле? Как они оказались вопреки очевидности в Голдсборо?

..Перед уходом индейцы еще раз внимательно осмотрели берег. Они нашли вещи, принадлежащие пассажирам баркаса, в том числе сумку Анжелики и ее туфли. Это ее ободрило. В сумке не было ничего ценного, кроме несессера из панциря черепахи. Но когда терпишь кораблекрушение на пустынном берегу, все может оказаться полезным. Что успела, она подсушила на солнце. Остальное высохнет позже. Она взяла с собой, чтобы показать Жоффрею, покрытую пятнами красную наволочку Абигель и была довольна, что не потеряла это важное свидетельство тех странных событий.

Как только они стали удаляться от берега, земля как бы застыла в неподвижном, прозрачном воздухе. Становилось очень жарко, не было ни малейшего ветерка. Был уже конец лета, и скоро должна была наступить золотая осень. Мелкая поросль начинала увядать от сильной засухи. Скоро начнутся пожары, которые смешают свое пурпурное и алое пламя с алым и пурпурным цветом листвы деревьев.

А пока еще лес сохранял изумрудную зелень кедров и кустарника, а также терпкий запах смолы и диких плодов.

Пиксарет вел своих спутников вперед. Он старался избегать дорог. Никто из троих дикарей не испытывал желания встретиться с местными жителями, зеленоглазыми малеситами, чье кровное родство с потомками бретонских рыбаков и первооткрывателей этих земель, викингов, превратило их в продажных хвастунов, привыкших лишь заниматься спекуляцией и устраивать буйные попойки. К полудню они вышли на поляну, заросшую высокой травой и кустарником. Им пришлось поработать ножами, чтобы отыскать у кромки леса три или четыре больших деревянных чана.

– Я вам говорил, что мы теперь сможем устроить пир, – сказал с очень довольным видом Пиксарет.

– Ты, патсуикет с реки Мерримак, знаешь эту страну лучше нас, хотя мы живем по-соседству, – вынуждены были признать мик-маки.

– Когда-то вся земля принадлежала Детям Зари, – заявил Пиксарет, не убоявшись быть уличенным в преувеличении. – Память об этом хранится у нас в крови. И эта память ведет нас в те места, где когда-то пировали наши предки. Затем пришли белые. Теперь у нас чугунные чаны, которые мы носим с собой в походах. Но и наши земли усохли, как плохо обработанная оленья шкура.

В прежние времена индейцы изготавливали свои чаны для варки пищи, выжигая изнутри пни срубленных деревьев. Их наполняли водой, бросали туда раскаленные камни, и вода закипала. В нее клали кукурузу, рыбу или мясо, жир, мелкие лесные плоды. Кочующие племена знали, где находятся эти деревянные чаны. Необходимость оставаться по возможности вблизи от этих мест способствовала компактному проживанию племен…

В пути индейцы убили оленя карибу. Они выварили его кости, чтобы получить белый жир и взять его с собой. Отдельно сварили желудок и его содержимое, которое имело вид зеленовато-желтого теста. Вкус у него был немного горьковатый из-за листьев вербы, которыми карибу питается летом.

Анжелика также не отказалась его отведать. Она сидела, прислонившись к дереву. Она очень устала и, несмотря на быструю ходьбу и жару, продолжала мерзнуть. Это шло как бы изнутри. В Монегане, после ее купания, отец де Верной заставил ее съесть тарелку горячего супа. Ей казалось, что никогда раньше она не ела ничего более вкусного. Теперь он также был мертв. И, вспомнив об этом, она вдруг увидела смерть иезуита под новым углом зрения.

Когда об этом станет известно, то скажут: «Вы слыхали, в Голдсборо они убили иезуита, отца де Вернона… Какой ужас! Этот граф де Пейрак ни перед чем не останавливается…» Как опровергнуть эти сплетни, выглядевшие вполне правдоподобными? Анжелику снова начала бить дрожь. Чтобы согреться, она засунула руки в карманы одетой на нее куртки, снятой с одного из этих неизвестных, безликих людей, которые их преследовали. В одном из карманов она нащупала какие-то предметы. Там были кисет с табаком и какие-то безделушки, предназначенные для индейцев. Из другого кармана она вытащила сложенную вчетверо бумажку.

Это был листок тонкого пергамента, на котором были написаны несколько строк. Она могла поклясться, что от записки исходил легкий запах духов. Почерк внушал ей ужас. Анжелика не могла определить, принадлежал ли он мужчине или женщине, культурному человеку или простолюдину, сумасшедшему или нормальному. Он оставлял впечатление мужской силы и женского жеманства, самоуверенности и коварства зверя, выпустившего когти. Четкие линии в сочетании с общим изяществом свидетельствовали о том, что написавший эти строки часто пользовался пером.

Она прочла: «Сейте горе на ее пути, но так, чтобы обвиняли в этом ее».

И ниже: «Если будешь умницей, сегодня вечером жду тебя…» Что-то нечистое и пугающее скрывалось за этими словами. Подпись была неразборчивой. Непонятные буквы сплетались в силуэт какого-то мерзкого животного. Анжелике показалось, что она уже где-то видела этот знак. Но где?

Она держала листок двумя пальцами, едва сдерживая желание бросить его в огонь и вытереть руки.

Еще целый день они шли по звериным и охотничьим тропам, держась в стороне от дорог.

Между стволами дубов и белых пихт виднелось множество бобровых прудов. Индейцы шли так быстро, что Анжелика едва поспевала за ними; без нее они шли бы еще быстрее. Они даже не шли, а бежали. А бежать индейцы могли часами, да еще со скоростью, немыслимой для белого человека. Из их разговоров Анжелика поняла, что за ними по пятам следует грозная опасность. Ее они тоже не могли бросить, так как эта опасность грозила и ей. Она должна была прибыть живой и невредимой к своему супругу – Человеку-Грому. Только в этом случае можно будет считать, что им всем удалось избавиться от преследования злых духов. Когда нужно было переходить вброд встречавшиеся на их пути реки, Пиксарет переносил Анжелику на своей спине. Дружба и солидарность этих дикарей, их интуитивное понимание обстановки, которая даже для нее оставалась неясной, были бесценными для Анжелики в эти тревожные дни. Белые люди с их более трезвым и материалистическим умом стали бы смеяться над ее сомнениями и неосознанными страхами, а значит, не вызвали бы в ней такого же доверия и не могли бы оказать ей такую же моральную поддержку.

Вечером, когда они остановились поесть, до них донеслось эхо пушечного выстрела.

– Это какой-то корабль призывает начать торговлю, – сказал Униаке.

Они осторожно подобрались к краю скалы, возвышавшейся над широкой рекой со спокойным течением. Устья этих рек, изрезавших морской берег, были достаточно глубоки, чтобы корабли могли проникать довольно далеко вверх против течения.