– Я? Я никого не убивала…

– Ну, он умер из-за вас. Это был мой очень хороший друг, но уж слишком он любил прекрасный пол. Он считал себя неотразимым и стал легкой добычей этого ловкого иезуита.

– О ком вы говорите? – спросила Анжелика прерывающимся голосом.

Она вдруг заметила Жоффрея. Он стоял у входа в трактир и беседовал с герцогиней де Модрибур. Амбруазина сидела на одной из скамеек, стоящих у дверей трактира.

– Да о Себастьяне д'Оржевале, черт побери, – пояснил Виль д'Авре. – Милейший человек! Я его очень люблю. Вначале у нас с ним были столкновения. Но я не боюсь иезуитов. В этих людях есть свое обаяние. Да, моя карета задела его как раз в том месте, где улица шла в гору. А потом он, видите ли, запретил мне ею пользоваться, говоря, что улицы Квебека для карет не приспособлены. Он прав, конечно, но ведь и мне доставка кареты из Европы недешево обошлась, я же должен ее использовать…

Амбруазина де Модрибур сидела, сцепив руки на коленях, обратив к графу свое бледное лицо. Фигура графа, высокая, гибкая, исполненная значительности, четко вырисовывалась на фоне пылающего в лучах заката Французского залива. Время от времени люди, которые входили в трактир или выходили из него, заслоняли Пейрака от глаз Анжелики.

– Возьмите это, мой друг, – сказал Виль д'Авре, протягивая пустую тарелку одному из сыновей госпожи Каррер, проходившему мимо. – У вас, я думаю, есть еще эти бесподобные сладости с орехами?

– Нет, ваше сиятельство, дети все съели.

– Жаль.

Он вытер рот кружевным платочком и удовлетворенно потянулся.

– Анжелика, жизнь прекрасна, не правда ли? Почему вы не отвечаете? Разве не изумительная стоит погода? И разве не пережили мы исключительный момент, слушая, как эта красавица-герцогиня нас просвещает? Ах, я правильно сделал, что на некоторое время покинул Квебек. После зимы там все делаются нервными. Моя служанка стала со мной скандалить. Она хотела навестить свою семью на острове Орлеан – просто ей понадобилось немножко поразмяться, как всем канадцам на исходе зимы. «Ну ладно, – говорю я ей, – я не новорожденный младенец, как-нибудь обойдусь без тебя!» Но только она умеет варить мне какао по утрам. Я люблю, чтобы оно было с пряностями, на испанский манер. Юному Модрею тоже не сиделось на месте. Он хотел отправиться в Северный край за пушниной, как и все эти молодые сорвиголовы. «Пожалуйста, – сказал я ему, – отправляйся, Элиасен!» Он тоже вернется. Он боялся, как бы его не женили насильно, новые указы очень строги, однако я бы вмешался. Но он мне не доверяет. Он ведь воспитан ирокезами, знаете? Что до Александра, он рвался совершать подвиги на водах…

Теперь на берегу стало темно, однако лампы и фонари еще не зажигали. Воздух был столь мягок, что людям не хотелось расходиться и возвращаться домой. Жители Голдсборо, задержавшиеся на берегу, неторопливо беседовали о том, о сем.

– Да, жизнь прекрасна, – повторил маркиз. – Я люблю атмосферу Французского залива. Вы чувствуете потоки, струящиеся в воздухе? Вот почему все здесь немножко на грани безумия. Кроме вашего мужа, который устремление идет к своей цели и безо всякого безумия делает совершенно безумные вещи.

– Какие безумные вещи? – нервно спросила Анжелика, повернувшись к нему.

– Ну, например, создание этого поселения. Католики и кальвинисты, живущие бок о бок… У всего этого нет будущего! Когда дети вырастут, они начнут влюбляться, захотят пожениться… Но пасторы и священники не захотят их венчать, отцы станут их проклинать, а матери – плакать…

– О, замолчите, вы повергаете меня в отчаяние! – воскликнула, не выдержав, Анжелика.

– Да что с вами такое! Я не хотел огорчить вас. Напротив, разве я не сказал, как мне нравятся эти места, оживляемые вашим присутствием. Сколь своеобразны и многообразны представители рода человеческого, прибывшие сюда со всех концов света!

Пролетели птицы, наполняя воздух мучительно-тоскливыми криками.

– Какое оживление! Как все возбуждены!

– Да, словно на ярмарке, – проронила Анжелика.

– Нет, все дело в лете, – не согласился маркиз. – Лето здесь короткое. В этих северных краях надо жить быстро, напряженно, лихорадочно, все дела устраивать за несколько месяцев. А уж затем… Стало быть, приезжайте в Квебек осенью… Там так красиво. Корабли уплыли, горы Лаврентийского плоскогорья стоят розовые, река Святого Лаврентия похожа на большое белое озеро у подножия скалы, и ее потихоньку заковывает льдом. Приезжайте же.

– Но вы ведь сами говорите, что оттуда будет невозможно уплыть обратно.

– Ну так что ж! Вы проведете там зиму. Я предоставлю вам и господину де Пейраку свою квартиру, а она у меня одна из самых удобных в городе… Она придется вам по вкусу. Нет, нет, вы не стесните меня, у меня в Нижнем городе есть еще пристанище и…

– Извините меня, – бросила ему Анжелика, внезапно оставляя его.

Она заметила, что фигурка Амбруазины де Модрибур отделилась от трактира и стала подниматься к верхней части деревни.

Повинуясь какому-то безотчетному порыву, графиня пошла ей навстречу. Герцогиня шла быстро, она почти бежала. Две женщины почти столкнулись друг с другом, и узнав Анжелику в тусклом свете, еще льющемся с неба, Амбруазина переменилась в лице, на нем появилось выражение ужаса.

– Что с вами? – спросила Анжелика. – По-видимому, вы чем-то потрясены?

– Вы тоже!

Наступило молчание. Глаза герцогини, которые казались двумя затененными впадинами на ее беломраморном лице, с болезненной остротой впились в лицо Анжелики.

– Как вы прекрасны! – прошептала Амбруазина почти непроизвольно.

– Вы разговаривали с моим мужем и теперь безмерно взволнованы. Что мог он сказать вам?

– Ничего особенного. Мы разговаривали… – Она запнулась и пробормотала:

– Мы… мы говорили о математике…

.. – Итак, вы опять вели беседы о математике с госпожой Де Модрибур?

– спросила Анжелика Пейрака. – Положительно, она очень ученая женщина.

– Может быть, даже слишком ученая для красивой женщины, – сказал граф вскользь. – Нет, сегодня вечером мы и так очень многое уяснили благодаря ее прекрасному, очень интересному, надо признать, докладу о приливах. Я лишь сообщил ей, что для некоторых ее подопечных есть возможность обосноваться здесь.

– И что она сказала?

– Что она подумает.

Прошли два дня, принесшие свою долю происшествий, неотложных дел, насущных проблем, более или менее желанных гостей – казалось, они стекаются в Голдсборо как в единственное место, где в этот напряженный момент, переживаемый Французским заливом, можно было найти твердую землю под ногами, приют и безопасность.

Анжелика попыталась «подвести итог», понять, что же произошло там, на берегу, когда она заметила, как граф смотрит на Амбруазину. Но все становилось неосязаемым, ускользало. Она уже не могла объяснить причину своего волнения. Как можно было поверить в это, если Жоффрей был здесь, он делил с ней свои ночи, и, казалось ей, никогда раньше не был столь пылок.

Ясность царила между ними в мире любви, и если каждый и скрывал, возможно, какую-то тайную заботу, это удесятеряло неистовство чувства, которое толкало их в объятия друг друга, – они обретали необходимую им силу, ибо наедине с самим собой каждый знал, что нет у него более надежного пристанища, чем эта любовь.

– Как я счастлив! – говорил он ей едва слышно. – Твое присутствие возносит меня на вершину блаженства.

Он более не говорил об отплытии, но она знала, что в любой момент он может оказаться вынужденным поднять якорь. И оттого часы, отпущенные им, становились бесценными и страстными. Анжелика благословляла ночь, убежище влюбленных. Ночь! Именно здесь – исток счастья и горя людского.

На следующий день после лекции на берегу маленький кораблик рыбаков из Сен-Мало зашел в порт Голдсборо, чтобы пополнить запасы пресной воды, а заодно высадил на берег изящного священника, брезгливо подбирающего сутану, дабы не замочить ее в прибрежных лужицах.