Вот чего Онхельма никак не ожидала, так это того, что улыбка мальчишки выбьет ее из равновесия. Она уставилась на него с открытым ртом, потрясенная его красотой и внутренним светом. Вильмор взглянул на брата, взглянул на нее и рассмеялся:

- Ты так редко улыбаешься в последнее время сынок, что у Онхельмы от удивления пропал дар речи.

Это помогло. Помогло ей зять себя в руки, она тряхнула головой, стараясь избавиться от наваждения, и проговорила:

- Надеюсь, теперь Алексиор будет у нас частым гостем? - смотрела она при этом на мужа.

Потому что посмотреть в лицо молодому мужчине, одна улыбка которого способна была лишить ее самообладания, Онхельма сейчас не могла. Не сейчас, сейчас потрясение было слишком велико.

- Конечно, дорогая, ведь так? - Вильмор повернулся к брату.

Тому ничего не оставалось, как выразить признательность и уверить хозяйку, что отныне он будет у них частым гостем.

- Влип, - думал при этом Алексиор.

Онхельма немного неуверенно улыбнулась обоим и стала очень сосредоточенно угощать мужчин сладким, глядя при этом только в тарелки. А в голове судорожно крутились мысли. Неужели это она не смеет поднять на мальчишку глаз? Женщина, про которую можно было сказать когда-то, что она поедает мужчин на ужин? Вильмор приобнял ее, спросив:

- Ты устала, дорогая?

Тут она поняла, что прикрыться усталостью будет лучшим выходом из положения, и, вскинув на супруга глаза, прошептала с застенчивой улыбкой:

- Чуть-чуть, в лаборатории было много интересного. Столько впечатлений...

Алексиор немедленно воспользовался представившимся моментом и поспешил откланяться.

Супруги остались вдвоем.

- Девочка моя, ты в порядке?

Вильмор выглядел всерьез взволнованным, в глазах была неподдельная забота и нежность, Онхельма смягчилась и даже устыдилась. У нее вдруг мелькнула мысль, что муж не так уж плох, а вся эта ее затея в корне неправильная, что лучше будет... Неожиданно для себя она произнесла:

- Вильмор, давай заведем ребенка.

- Что? - тот воззрился на нее, словно не понял, потом покачал головой, - Нет, милая, зачем? Наследник у меня есть.

- Вильмор, неужели тебе не хочется своего ребенка? - Онхельма была поражена, но еще держалась.

- Ты знаешь, нет. Я уже стар, да и моя Мелисандра...

Всё! Дальше Онхельма уже ничего не слышала из того, что тот говорил, у нее просто помутилось в голове от злости. Проклятие! 'Моя Мелисандра'! Она что, теперь по гроб жизни должна будет выслушивать, как этот старый идиот поет дифирамбы своей мертвой жене?! Пошел он ко всем чертям!!! Пошел он!!!

А царь так и не понял, что практически подписал себе смертный приговор. Удивительно, как многомудрые мужи, успешно управляющие государствами, бывают слепы в элементарных вопросах.

- Пойдем спать, - устало прервала Онхельма царевы рассуждения.

- Что ж, как скажешь, милая.

- Я бы хотела сегодня побыть одна.

Конечно, он бы предпочел заняться любовью, но раз так... Вильмор еще немного потоптался, он был слегка расстроен и удивлен поведением молодой жены, но списал это на женские прихоти и недомогания, и пошел спать к себе.

Онхельма же, оставшись одна, вспоминала царевича Алексиора. Муж для нее был теперь все равно что мертв. Просто вопрос времени. А юноша вызывал доселе неиспытанные чувства, она даже себе не могла бы объяснить: ей и хотелось его безумно, и было страшно приблизиться. Онхельма решила действовать крайне осторожно, чтобы не выдать себя раньше времени и не спугнуть парня. Она будет приручать его потихоньку, пока он не влюбится в нее и не потеряет голову. Только сейчас царица поняла, что впервые влюбилась по-настоящему.

Вильмор много думал ночью, все-таки понял, что Онхельма обиделась. И пришел к выводу, что был неправ. Утром, еще до завтрака явился к жене. Та уже встала, но еще не оделась, сидела у зеркала в пеньюаре, при виде мужа она особой радости не испытала. Но, тем не менее, встретила приветливо. Зачем заранее оповещать жертву о своих намерениях? Испугается, начнет метаться. Зачем? Если, конечно, это не входит в комплект удовольствия.

Царь помялся, стараясь не смотреть ей в глаза, потом начал:

- Онхельма...

Ей захотелось подкатить глаза и запустить в него щеткой.

- Да, милый.

- Вчера... ээээ... Когда ты говорила о ребенке...

Онхельма скрипнула зубами.

- Да.

- Так вот... Я... Знаешь, прости, я не подумал... Вернее, думал только о себе. И совсем забыл, что ты молодая женщина... И тебе хочется иметь детей...

Тут она повернулась к нему лицом.

- И?

- Ну, я подумал, раз ты хочешь... То мы можем попытаться... Если хочешь...

- То есть, ты пожалел меня и готов помочь? Да, дорогой?

- Ну...

Как она удержалась, чтобы не бросить в него тем смертельным плетением, которое автоматически возникло на ее руке, когда этот несчастный только начал мямлить что-то про ребенка. То есть, теперь он готов снизойти и подарить ей ребенка из жалости?! Онхельма не удержалась и громко расхохоталась, запрокинув голову.

- Дорогая, я рассмешил тебя?

- Да, милый, рассмешил, - она уже взяла себя в руки, - И что ты предлагаешь?

- Ну... Мы могли бы начать прямо сейчас... - он топтался на месте и смотрел в угол, краснея, как мальчик.

- Боже, помоги мне не убить его сейчас... - думала Онхельма, но в ответ улыбнулась и сказала вслух, - Ну, раз ты готов помочь мне...

И протянула к нему руки.

Вильмор тут же с готовностью принял приглашение, облегченно вздохнул и, подхватив ее на руки, понес в постель, шепча по дороге на ушко:

- Я так соскучился!

Онхельма просто закрыла глаза. Просто, чтобы не испепелить его взглядом, или случайно не пришибить смертельным заклинанием. Рано, пусть поживет еще. Вильмор пока еще был ей нужен.

***

Через два часа она сидела в кабинете Мелисандры. И заперлась, чтобы не беспокоили. Онхельма так и не вошла в лабораторию, ни разу. Царицу переполняла ненависть, и ей было противно. Она ничего не тронет здесь до поры до времени, а потом просто сравняет это крыло с землей, чтобы больше никто не напоминал ей о Мелисандре! Потом, когда исполнит то, что задумала. Онхельма взглянула на портрет, поигрывая голубыми молниями на кончиках пальцев, очень хотелось уничтожить здесь все прямо сейчас, но торопиться не стоит. Всему свое время.

Жалость. Жалость, черт побери!

Онхельма считала себя оскорбленной и жестоко, а главное незаслуженно обиженной. Честно говоря, она не могла понять, за что? Почему? Чем, спрашивается она хуже других женщин? Почему ее нельзя любить? Ведь она была такой же женщиной, как все! Обычной! И ей хотелось любви и поклонения. Другое дело, что она, подобно многим, искала желаемое не в том месте, точнее, выбирала не тех мужчин. А когда сталкивалась с очередной неудачей, не пыталась сделать выводы и набраться мудрости, а старалась отомстить.

Мелисандра на портрете ничего не могла ей ответить, а если бы и могла, просто рассказала бы свою историю. И попыталась объяснить, что месть рано или поздно погубит мстителя. А сердце Вильмора ей и так уже принадлежит, мужчины ведь как дети, их надо просто приласкать. Просто он уже стар, и во многом раб привычек, дай ему немного времени - и все.

Только ничего этого Онхельма не желала понимать. Она уже приняла решение.

Как превратить обычную женщину в чудовище?

О, очень просто. Ущемите ее самолюбие, оскорбите ее гордость, отвергните ее любовные притязания и потом пожалейте ее. И тогда фурия в аду не сравнится с ней. Она будет мстить, и мстить будет жестоко.

Правда, есть одно но. Чтобы взрастить из женщины чудовище, надо, чтобы это чудовище было в ней с самого начала, хотя бы в зачаточном состоянии. Дремало бы себе, может, не проснулось бы никогда. Потому что, если чудовища в душе нет, оскорбленная женщина поплачет от обиды, впадет в депрессию и, либо замкнется в себе, либо простит.