— Ну что там у тебя? — недовольно спросил Герман приятеля.

— Николаич, плёнка, зараза не лезет!

Поскотин молча поместил проявочный бачок с кассетой в фоторукав и на ощупь начал быстро наматывать плёнку.

— Как же ты в темноте с женщинами справляешься? — съехидничал он.

— Так там ничего наматывать не надо, — парировал друг, доверительно наклонившись к нему.

— Всё, держи!

— Ай, кудесник, что бы мы с Шуриком без тебя делали?! Я всегда говорил, что Живот — это голова! — воскликнул подхалим Веник, заглядывая товарищу в глаза, затем, переведя взгляд на заставленный лабораторный стол, спросил: «А это зачем?»

— Осаждаю серебро на стёкла очков. Хочу превратить их в «очки заднего вида».

— Чего-чего?

— Говорю, делаю зеркальце для очков, чтобы на городских занятиях, не оборачиваясь, обнаруживать за собой наружное наблюдение.

— Ёма-ё! Да ты у нас ещё и Кулибин! — снова восхитился друг, — А мне такие сделаешь? Хочу нашего старосту подловить, когда он карты в колоде передёргивает.

Вскоре прозвенел звонок и сморённые в темноте лаборатории слушатели, щурясь от яркого света, рассыпались по комнатам. Через час Институт опустел.

В доме у Альбины крутился вихрь предновогодней суеты. Германа и Вениамина приветствовали снующие с блюдами женщины. Звонкие голоса детей, крутящихся у ног гостей заглушали звуки музыки, доносящиеся из гостиной. Пока хозяйка принимала у них верхнюю одежду, её благообразный муж пытался утихомирить визжащую ватагу, но тщетно. Дети, нарушая правила движения, стремглав бегали друг за дружкой, источая такой заряд радости и оптимизма, что, оробевшие поначалу визитёры, почувствовали себя совершенно счастливо. «Ерофеюшка, оставь уже детей и проводи гостей к столу», — распорядилась Альбина, уплывая на кухню.

В большой гостиной шла непримиримая битва за переключатель нового цветного телевизора «Рекорд». На двух его каналах одновременно шли новогодний «Голубой огонёк» и премьера фильма «Чародеи». Побеждала мужская сборная поклонников комедии, изредка позволяя женщинам убедиться в том, что вслед за набившим оскомину адажио из балета «Лебединое озеро» следует не менее протокольное ариозо Ленского из оперы «Евгений Онегин». Друзья, посетившие «зрительный зал», тактично поддержали женскую половину, о чём вскоре пожалели, с тоской ожидая завершения арии «Джудитты» из одноимённой оперетты.

Вскоре Надежда, радостно блеснув бусинками близоруких глаз, увела за руку впавшего в уныние Мочалина. Герман, оставшись один в незнакомой компании, присел на диван рядом с книжными полками, уставленными толстыми потрёпанными журналами. Взяв наугад затёртый номер «Иностранной литературы», он стал бессмысленно переворачивать страницы.

— Грустите? — участливо спросил его пожилой мужчина с сединами на густых крупной волны волосах.

— Да нет, привыкаю, — ответил молодой человек, испытывая невольную симпатию к подсевшему к нему ветерану с орденскими планками на груди. — На фронте, батя получил? — указал он на символы мужества и доблести.

— А где ж ещё?.. Гляжу, и ты пороху понюхал?

Поскотину, вконец запутавшемуся в своих амплуа по прикрытию, вдруг нестерпимо захотелось, признаться этому, несомненно, достойному человеку, но он сдержался.

— Не успел пока-мест…

— Странно, первый раз ошибаюсь. Ну, не бандит же ты! У всех, кто людей жизни лишал, на лице отметины остаются.

— И какие же?

— Разные… В глазах что-то… то ли морщинки книзу сбегают, то ли веки тяжелеют…

Притворщик, мгновенно расслабив глазные мышцы, вопросительно взглянул широко раскрытыми почти детскими глазами на ветерана.

— Тьфу, притворщик! Да перестань паясничать, коли врать не умеешь!

Поняв, что переиграл, начинающий разведчик добавил к своему выражению лёгкий налёт суровости, отчего стал похож на тронутого умом блаженного. От разоблачения его спасла Альбина, тащившая за руку упирающегося мальчугана.

— Па, посиди пять минут с внуком, пока он успокоится! Всех на кухне достал: то в крем рукой залезет, то салат на пол уронит!

Ветеран сгрёб в охапку извивающегося внука и тот час отвесил ему подзатыльник, который ничуть не испортил отроку хорошее настроение.

— Ну, Па! Опять ты со своей казарменной муштрой! Хоть бы раз внуку ласковое слово сказал.

— Я не Макаренко, но так разумею, что строгость из ребёнка человека лепит, а потворство — скотом делает, — огрызнулся дед.

— Папа! — в отчаяние крикнула Альбина, — Ты хотя бы в Новый Год не капал мне на мозги!

— Иди уже! — властно скомандовал отец, одною рукою направляя Сёму в загон своих длинных скрещенных ног.

Только сейчас Герман заметил, что вместо одной руки у ветерана — протез в чёрной перчатке. Перехватив его взгляд, старик коротко буркнул: «Под Вязьмой, вот так-то», затем, повернувшись к внуку скомандовал: «А ну-ка, Семён, встань смирно и прочти дяде отрывок из семейного устава!» Сёма, вытянувшись в струнку и чудовищно грассируя, принялся декламировать:

Ветеран, довольно улыбаясь, повернулся за поддержкой к единственному зрителю. Герман состроил на лице умильно-восторженное выражение, между тем как юное дарование, качаясь на тонких ножках, продолжило:

— Ну, как? — поинтересовался ветеран по завершении выступления.

— Замечательно! — слукавил Герман, не уловивший смысла в весьма посредственных, на его взгляд, стихах.

— Друг мой, Марек Вейцман сочинил. Простой учитель физики из Черкасс, а какой талантище!

— Что ж в этих стихах выдающегося? — не выдержал собеседник, украдкой наблюдая, как внук ветерана, перешагивает через устроенный дедом загон и на цыпочках крадётся вон из комнаты.

— Эх, сопливое вы поколение, — вздохнул старик, выпрямляя ноги — не видите, отчего падаете и почему летать разучились!

— От чего же и почему? — насмешливо спросил представитель «сопливого поколения».

— Давай сначала познакомимся, молодой человек. Меня зовут Симон Столберг… Симон Аркадьевич, полковник запаса.

— Майор Поскотин, — выпалил и тут же зарумянился в очередной раз «проколовшийся» разведчик.

— Да ладно, не тушуйся, никому не скажу. Звать-то как?

— Германом.

— Послушай, служивый, — ветеран пытливо взглянул ему в глаза, — тебе не кажется, что мы вырыли себе яму, куда наша с тобой страна непременно свалится и расшибётся вдребезги!

— Ни в малейшей степени! — уверенно, но вместе с тем холодно ответил Герман, освобождаясь от привычного его поколению преклонению перед ветеранами войны. — Если уж вы Гитлеру шею сломали, то мы как-нибудь справимся с нашими пустячными проблемами.

— Эх, мил-человек, и я бы того хотел, только слишком далеко мы уже зашли!..

— Симон Аркадьевич, вы либо говорите, что вы имеете ввиду, либо давайте выпьем, наконец, за уходящий год, — отрезал всё более раздражающийся Поскотин. — Так в чём проблема, товарищ полковник?

— В ба?бах, молодой человек!

— Не могу не согласиться! — иронично поддержал его Герман.

— И даже не сомневайся, — продолжил старик, — бабы погубили Рим и нас погубят! Твоих детей и моих внуков уже испортили. Они ж ничего другого делать не умеют, как своих крови?нушек ограждать от всяческих напастей. Женщины, они, как сороки, всё в дом тащат, — чтоб им пусто было! Детям запрещают драться и лазать по деревьям! Мужиков на три метра от кровати не отпускают. Женщины отравят страну комфортом и сытостью, и нас превратят в опарышей, поверь мне!