Ночью мне снилась Маринка. Она показывала на поленицу, хмурилась и что-то кричала мне — я не слышал. Проснувшись, я стал ворочаться и думать об этом сне. Я решил, что это говорил с собой я сам.

Уже семь лет как не было на свете Маринки: получив весть, что я погублен Волхвом, она наложила на себя руки. И с тех пор не было со мной рядом женщины — да и не полагается богатырю подруги, полагается — так, в Царьграде в веселый дом сходить. И я ходил, и грех этот, думаю, не так велик для человека, который своей волей лил людскую кровь как водицу. Но поленица напомнила мне о том, что могла быть и у меня подруга. Не была жена моя поленицей, но травы знала и Силой владела, и была мне такая жена впору, как никакая другая, да Бог судил иначе.

И лежал я без сна, и думал, думал, и руку кусал… Князь Ярослав полюбил поленицу, часто зазывал ее к себе и беседовал с нею.

Рогнеда приходила к нам растревоженная. Молчала, сидела потупившись, а однажды сказала:

— Не с поленицей говорит князь, не поленицу видит. Все семя Владимирово сластолюбиво, все забудет ради победы любовной. Хочет князь Ярослав поленицу любить…

И отвернулась Рогнеда, и показалось мне — покатилась девичья слезка…

Алеша задвигался в углу, шумно задышал Илья:

— Не бойся, девка, никто тебя не обидит, покуда богатыри здесь, не посмеет щенок…

Ярослав действительно переменился, в самом деле задерживал взгляд на поленице, много смеялся, старался не хромать (а недостаток этот имел с детства), властно хмурил брови. Я грешным делом думал, что накануне похода оно и неплохо соколу нашему крылышки расправить. Велика власть женщины, и недаром велено богатырям подальше от нее держаться…

Поленица старалась все примечать, училась, чему Могла. До знания была жадна. Когда мы оставались наедине, все расспрашивала меня о Силе, но я отвечал Уклончиво: прав был Илья, не ученик богатыря находит, а богатырь ученика.

Поленица держалась с нами со всеми ровно, не выделяя никого; смеялась, когда шутили, не навязываюсь, но и не чуралась нас. Стоило ей куда-нибудь Пропасть, как Илья начинал вздыхать: «Где же это наша поленичка?» Не раз ловил я Алешу на том, как он нашептывал Рогнеде что-то на ухо, а та только опускала голову, смеясь. А себя я уже ловил на том, что вот такую подругу нужно было бы мне искать, когда я еще хотел иметь дом: такая не наложит на себя руки, а будет тихо делать дело, оставшееся после меня.

Скоро Илья стал пошучивать: четыре богатыря, но Рогнеда шуток не принимала, серьезно говорила — не смейтесь, стыдно мне, мол, еще и думать о таком.

Мы учили ее приемам боя. Что-то останавливало меня, когда я хотел учить ее Силе; должно быть, усвоенное от Учителя бережное отношение к этим тайнам.

Маринка являлась во снах теперь каждую ночь; что-то говорила о поленице. Меня это стало раздражать: памяти ее я был верен, ни в чем виноватым себя не чувствовал, упреков не заслуживал.

Настала ростепель. Черные лужи, искрящиеся гребешки снега, капель до полуночи, ранняя заря.

Князь собирал войско. Из Киева доходили слухи, что Святополк бежал к степнякам просить подмоги: видно, плохи были его дела. Оставалось немного: навалиться и прикончить проклятую смуту. Я начинал думать, что этой весной мы вполне могли это сделать. Тогда с наших плеч падала тяжелая ноша; летом можно было поискать необременительных подвигов. Вполне возможно, что и вместе с Рогнедой: нигде так хорошо не учатся, как в странствиях, а если Богу угодно было снова пустить полениц гулять по Русской земле, то был, очевидно, в этом какой-то смысл, и этому нужно помогать.

Может быть, близился час, когда число богатырей умножится и зло переведется на Русской земле? Может быть, к этому и появилась первая поленица?

О Волхве ничего слышно не было. Я начинал уже думать, что Волхв плюнул на Святополка и решил искать себе другое орудие. Злокозненный и своевольный во зле Святополк пытался перехитрить самого Волхва, а Волхв этого не любил.

Князь назначил поход в начале Святой недели. Оставалось всего три дня. Уже и Новгород наполнился войском, и шум стоял днем и ночью: пускай погуляют воины перед походом, не всем из него вернуться, так будьте снисходительны, горожане…

Я рано лег и долго ворочался, потом уснул. И снова с досадой я увидел во сне Маринку. Она что-то кричала мне, да я не слышал. А, по правде, и не хотел слышать.

Проснулся я оттого, что кто-то плакал рядом. Я приподнялся; одновременно со мной завозились и Алеша с Ильей.

— Кто там? — подал голос Илья. — Это ты, дочка?

После молчания прошелестел голос Рогнеды:

— Я.

— Ты что?

Она долго молчала, потихоньку всхлипывая, потом зажгла свечу, села к столу, закрыла лицо руками:

— Князь… велел прийти к нему в спальню…

Алеша зашипел сквозь зубы.

Мое сердце бешено забилось. Илья загремел:

— Ах, собака! Проклятое семя Владимирове! Бес неугомонный! Сам его охолощу!

Алеша бешено вскочил:

— Нет, богатыри, воля ваша, а должна быть управа и на этого кочета колченогого!

Он молча стал собираться.

— Ты куда?

— К князю.

— Мы с тобой, — сказал я. Алеша только кивнул.

— Подождите, богатыри, — сказала Рогнеда тихо. — Придете вы к князю сейчас, а он скажет: напридумывала все девка, сама, поди, мечтает о княжеской постели, сама сплетни распускает. Давайте уж поднимусь я к нему, как велел, а там вы подойдете. Только не мешкайте, а то горе мое на вас будет…

— Не бойся, дочка, — сказал Илья, — не было еще случая, чтобы богатыри опаздывали.

— Пошла я… — сказала Рогнеда тоскливо. — Так вы сразу следом и идите.

Она выскользнула из комнаты.

— Пора, богатыри, — сказал Алеша нетерпеливо, одергивая меч.

Мы разом поднялись и вышли из комнаты. На лестничке мне привиделась Маринка — как будто тень ее стояла; я только с негодованием помотал головой, и видение исчезло.

Страж у княжеских дверей робко преградил нам дорогу: давно уж не входили мы ночью без спроса к князю Ярославу Владимировичу.

— Нельзя, богатыри… — пробормотал он растерянно.

Алеша отодвинул его рукой. Страж крикнул:

— Трево…

Но кончить не успел, потому что Алеша молча вонзил кинжал ему под горло.

Распахнув дверь, мы вскочили в комнату. Она была полна воинов. Мы услышали голос князя:

— Быстрее, пролита кровь!

И что-то невероятно тяжелое ударило по моей голове, и я потерял сознание.

Очнулся я от страшной боли. Она наплывала постепенно, она и вытащила меня из темноты, а потом стала невыносимой, я застонал и открыл глаза.

Надо мной стояла поленица; в руке ее было раскаленное железо. Глаза ее были бесстрастны. Я все понял и не удержался — закричал от ярости, так, как никогда еще не кричал.

— Где Никита? — спросила поленица мягко. — Это он показал дорогу на Смородинку?

— Так вот какой богатырь Свеборг тебя учил, — только и вымолвил я.

— Где палец? У кого палец? — снова почти ласково зашептала она.

Поленица опять наложила железо мне на грудь; корчи прошли по всему моему телу. Под запах паленой плоти я поплыл куда-то.

В сознание привела меня ледяная вода, пахнущая весной. Я не мог даже отряхнуть капли с лица: цепи спеленывали меня. Чьи-то руки — да что там, я уже знал, чьи — примотали меня к лавке так прочно, как паук связывает гусеницу. Я посмотрел на поленицу — и тут произошла странная вещь, чего раньше никогда не бывало: так велика была моя ярость на самого себя, что Сила сама собою, без моего участия, взвилась и ударила по поленице. Она вскрикнула, сжала голову руками, присела на пол, с каким-то воем поползла в сторону, потом, бросив все (железо загремело), в дверь… Я представлял, что она должна была испытывать, и слабо усмехнулся. Усмехаться — вот что оставалось мне.

Все было яснее ясного. Ученица Волхва — да такая, какую он берег на крайний случай. И вот случай настал. Она действительно очаровала нас — не покорностью, конечно, а Силой, которую я так и не распробовал. В моей голове мелькнуло, что, видно, из-за Силы-то этой я и не слыхал, что кричала мне Маринка в снах, и отмахнулся от ее охраны, когда, ослепленный, спешил к князю, и, когда я вспомнил, как раздражался н& эти сны и какие мысли баюкал, такое чувство вины и своей низости коснулось меня, что я только замычал и замотал головой. Никогда, никогда я ничему не научусь, всегда буду верить тьме, а свету — нет, как ц все люди, ничем я не лучше их, эх, богатырь!.. Силою а не красотою и не именем поленицы вошла она в доверие и к князю Ярославу. Постойте, мелькнуло у меня в голове, да ведь она и ложе наверняка с ним уже давно делит! Да, и вот любовница-поленица, о которой можно только мечтать, доносит князю, что богатыри, которые давно у него как бельмо на глазу, замыслили его убить… Он и воинов собрал, а поленица присоветовала еще и балку приготовить, чтобы сразу с ног сбить и оглушить. А тут еще Алеша — ох, Алеша, снова из-за бабы! — стража уложил — какие уж тут доказательства еще. Не убил бы его Алеша, когда бы под ее Силой не ходил, горяч он и жестковат, но не настолько, можно ж было просто с ног сбить…