Платье и впрямь сидело не очень хорошо, и Мегги была даже рада, что у Фенолио нет зеркала. Дома она в последнее время довольно часто в него смотрелась. Так странно было следить за изменениями собственного тела. Как будто ты куколка, превращающаяся в бабочку.

— Готова? — спросил Фенолио, оборачиваясь. — Ну что ж, сойдет, хотя, конечно, такая хорошенькая девочка заслуживает платья покрасивее. — Он вздохнул и оглядел сверху вниз себя самого. — Я, пожалуй, останусь в этом. Тут хоть дырок нет. Да и вообще, сегодня в замке будет столько знати и столько комедиантов, что на нас двоих никто и не посмотрит.

— Двоих? То есть как? — Розенкварц отложил бритву, которой затачивал перо. — А меня вы разве с собой не берете?

— Ты что, с ума сошел? Хочешь, чтобы я принес обратно осколки. Нет уж. И потом, тебе пришлось бы там слушать плохие стихи, которые я несу Герцогу.

Розенкварц все еще ворчал, но Фенолио уже прикрыл дверь за собой и Мегги. Деревянная лестница, на которую усталая Мегги насилу поднялась минувшей ночью, выходила в зажатый между домами тесный дворик, где рядом со свиными закутами и деревянными сараями были разбиты овощные грядки. Посередине тек узкий ручеек, двое детей прогоняли свинью с грядки, женщина с младенцем на руках кормила тощих кур.

— Отличное утро, правда, Минерва? — окликнул ее Фенолио, пока Мегги осторожно спускалась с последних крутых ступеней.

Минерва подошла к подножию лестницы. Девочка лет шести, цеплявшаяся за ее юбку, подозрительно уставилась на Мегги. Та испуганно замерла. «Может быть, по мне видно, — думала она, — что я не отсюда…»

— Эй, берегись! — крикнула девочка.

Мегги еще не успела ничего понять, как почувствовала, что ее дергают за волосы. Девочка кинула комком земли, и фея, отчаянно бранясь, упорхнула с пустыми руками.

— Господи, откуда ты такая взялась? — спросила Минерва, сводя растерявшуюся Мегги с лестницы. — У вас там что, фей нет? Они же помешаны на человеческих волосах, особенно таких красивых, как у тебя. Если ты их не заколешь, будешь скоро ходить лысая. А кроме того, ты уже слишком взрослая для распущенных волос. Или хочешь, чтобы тебя принимали за комедиантку?

Минерва была маленькая и пухлая, ростом не выше Мегги.

— Ну и худышка же ты! — сказала она. — Платье с тебя чуть не сваливается. Я его заужу, сегодня же вечером. Она завтракала? — повернулась Минерва к Фенолио и покачала головой, увидев его смущенное лицо. — Ах ты боже мой, только не говори, что ты забыл дать девочке поесть.

Фенолио растерянно потер руки.

— Я старый человек, Минерва! — воскликнул он. — Я забываю такие вещи. Ну что за утро такое? У меня было прекрасное настроение, но все меня без конца шпыняют. Розенкварц тоже чуть с ума меня сегодня не свел.

Вместо ответа Минерва сунула ему в руки младенца и потянула Мегги за собой.

— А это еще что за младенец? — спросил Фенолио, идя за ней. — Тут что, без него мало детей?

Младенец очень сосредоточенно изучал его лицо, словно пытаясь найти там что-нибудь интересное, и наконец схватил его за нос.

— Это ребенок моей старшей дочери, — ответила Минерва. — Ты его уже пару раз видел. Может, ты стал таким забывчивым, что мне надо заново представить тебе и моих собственных детей?

Детей Минервы звали Деспина и Иво. Иво вчера нес перед Фенолио факел, он улыбнулся Мегги, когда она вошла на кухню вместе с его матерью.

Минерва заставила Мегги съесть миску поленты и два куска хлеба, смазанных пахнущей оливками пастой, и запить молоком, таким густым, что язык у Мегги после первого глотка стал как будто мохнатым. Пока она ела, Минерва зачесала ей волосы наверх и заколола. Мегги с трудом узнала свое отражение в миске с водой, которую ей пододвинули вместо зеркала.

— Откуда у тебя такие сапоги? — спросил Иво.

Его сестра по-прежнему таращилась на Мегги, как на редкостное животное, которое случайно забрело к ним на кухню.

И правда, откуда? Мегги попыталась прикрыть сапоги подолом платья, но оно было слишком коротким.

— Мегги приехала издалека, — пояснил Фенолио, тоже вошедший на кухню и заметивший ее смущение. — Из очень дальних краев. Там есть даже люди с тремя ногами, а еще такие, у которых нос растет на подбородке.

Дети уставились сперва на него, потом на Мегги.

— Прекрати, ну что ты опять мелешь? — Минерва легонько хлопнула его по затылку. — Они же верят каждому твоему слову. Кончится тем, что в один прекрасный день, наслушавшись тебя, они отправятся на поиски всех этих сказочных мест, а я останусь без детей.

Мегги подавилась жирным молоком. Она на время забыла о доме, но слова Минервы вернули ее к ее тоске и нечистой совести. Вот уже пять дней, как она здесь, если она правильно считает.

— Уж эти твои истории! — Минерва протянула Фенолио кружку молока. — Как будто мало того, что ты им без конца рассказываешь про разбойников. Знаешь, что мне заявил вчера Иво? Вот вырасту и уйду к разбойникам! Он хочет стать таким, как Перепел! Представляешь, что ты наделал? Рассказывай им про Козимо — ради бога, и про великанов, и про Черного Принца с его медведем, но чтобы об этих разбойниках я больше не слышала, понял?

— Ладно, ладно, не буду, — буркнул Фенолио. — Только не вини меня, если мальчишка услышит где-нибудь песню о нем. Их все поют.

Мегги ничего не понимала из того, что они говорили, тем более что мыслями она была уже в замке. Реза рассказывала ей, что к стенам там лепится столько птичьих гнезд, что пение птиц иногда заглушает голоса комедиантов. Гнездятся там и феи, светло-серые, как кладка окружающих замок стен, потому что они слишком часто лакомятся человеческой едой, вместо того чтобы питаться цветами и ягодами, как их лесные сестры. А в садах внутри замковых стен якобы растут деревья, которые встречаются еще только в самом сердце Непроходимой Чащи. Их листья перешептываются человеческими голосами и в безлунные ночи предсказывают будущее, только слов никто разобрать не может.

— Хочешь еще что-нибудь?

Мегги вздрогнула, отрываясь от своих мыслей.

— Клянусь чернилами! — Фенолио поднялся и сунул младенца обратно на руки Минерве. — Ты что, хочешь ее немедленно раскормить, чтобы платье лучше сидело? Нам надо идти, а то мы пропустим половину. Герцог просил меня принести ему новую песню до полудня. Ты знаешь, он не любит, когда опаздывают.

— Нет, я этого не знаю, — ворчливо возразила Минерва. — Я-то не хожу к нему в замок, как к себе домой. И что заказал тебе наш повелитель на этот раз? Очередной плач по сыну?

— Да, они мне уже осточертели, но он хорошо платит. А ты бы предпочла, чтобы я остался без гроша в кармане и тебе пришлось искать нового жильца?

— Ладно уж, — ворчала Минерва, собирая со стола посуду. — Знаешь что? Герцог в конце концов загонит себя в гроб вздохами и жалобами, и тогда Змееглав пошлет на нас своих латников. И они слетятся сюда, как мухи на навоз, под предлогом, что должны защитить бедного сиротку — внука их правителя.

Фенолио повернулся так резко, что чуть не сшиб Мегги с ног.

— Нет, Минерва. Нет! — сказал он решительно. — Этого не будет. Нет, пока я жив — а я надеюсь прожить еще очень долго!

— Да неужели? — Минерва отодвинула масленку подальше от пальчиков своего сына. — И как ты собираешься этому помешать? Песнями о разбойниках? Ты что, правда воображаешь, будто какой-то болван в птичьей маске, изображающий героя, потому что наслушался твоих песен, сможет удержать латников под стенами нашего города? Герои кончают на виселице, Фенолио, — продолжала она, понизив голос, и Мегги почуяла страх за ее насмешливым тоном. — Может быть, в твоих песнях все иначе, но в жизни героев вешают. И самые красивые слова ничего тут не могут изменить.

Дети встревоженно смотрели на мать, и Минерва погладила обоих по голове, словно желая стереть собственные слова.

Но Фенолио только пожал плечами:

— Да ладно тебе! Ты на все смотришь слишком мрачно, — сказал он. — Ты недооцениваешь слова, поверь! Это могучее оружие, куда более могучее, чем ты думаешь. Вот спроси Мегги!