Роксана посмотрела на него с улыбкой женщины, объясняющей ребенку, как устроен мир вокруг.

— Здесь скоро тоже будет опасно, — сказала она. — Или вы думаете, Змееглав не знает, что Козимо велел ковать мечи днем и ночью? Может быть, вам стоило бы подыскать другое место для работы. Не дожидаясь, пока к вам на конторку упадет зажигательная стрела.

Конь Роксаны дожидался на внешнем дворе. Это был худой воронок с поседевшей мордой.

— Я знаю Мышиную мельницу, — сказала Роксана, сажая девочку на лошадь. — Я туда заеду, а если их там нет, попробую зайти к Хитромыслу. Это лучший цирюльник по обе стороны леса, и он лечил Сажерука, когда тот был еще мальчишкой. Может быть, он что-то знает.

Ну конечно, Хитромысл! Как мог Фенолио о нем забыть? Если кто-то заменял Сажеруку отца, то, конечно, он. Это был цирюльник, кочевавший с комедиантами с места на место, с ярмарки на ярмарку. Больше Фенолио о нем, к сожалению, ничего не мог вспомнить. «Проклятье! — подумал он. — Как можно забывать то, что сам написал? И нечего отговариваться старостью!»

— Если увидите Йехана, скажите ему, чтобы шел домой, — попросила Роксана, садясь на коня позади девочки. — Он знает дорогу.

— Вы собираетесь ехать на этой старой кляче через Непроходимую Чащу?

— Эта старая кляча пока довозит меня, куда нужно. — Роксана взялась за поводья. Девочка склонила головку ей на грудь. — Прощайте!

Но Фенолио схватил лошадь под уздцы. Ему пришла мысль, отчаянная мысль, но что он мог сделать? Ждать возвращения своего посланца, пока не станет слишком поздно?

— Роксана! — тихо сказал он. — Мне нужно отправить Мегги письмо. Я послал ей вслед гонца, который должен сообщить, где она и что с ней, но его все еще нет, и когда я смогу отправить письмо с ним… «Не рассказывай ей про Басту и Мясника, Фенолио, не пугай ее зря!» Так вот что я хотел сказать… «Да не пялься ты на нее такими глазами и прекрати запинаться, как старый маразматик!» Не возьмете ли вы письмо для Мегги, если и впрямь отправитесь на поиски Сажерука? Вы ее, наверное, увидите раньше, чем любой гонец, которого пошлю я!

«И что это будет за письмо? — спросил его насмешливый внутренний голос. — Ты хочешь сообщить Мегги, что тебе ничего не приходит в голову?» Но Фенолио, как обычно, не обратил на этот голос ни малейшего внимания.

— Это очень важное письмо! — Говорить еще тише у него бы просто не получилось.

Роксана нахмурилась. Даже это выходило у нее красиво.

— Последнее письмо, которое вам послали, стоило Небесному Плясуну жизни. Ну что ж, приносите, если хотите. Повторяю, очень долго я дожидаться не буду.

Она уехала, и двор показался Фенолио странно опустевшим. В комнате его встретил укоризненным взглядом Розенкварц, сидевший у по-прежнему чистого листа пергамента.

— Знаешь что, Розенкварц? — обратился Фенолио к стеклянному человечку, со вздохом садясь на стул. — Боюсь, что Сажерук свернул бы мне шею, если бы видел, как я смотрю на его жену. Ну и что? Он и так с удовольствием свернул бы мне шею, так что одной причиной больше, одной меньше… Он не заслуживает такой жены, как Роксана, раз все время оставляет ее одну!

— Да, настроение у нас сегодня поистине княжеское! — заметил Розенкварц.

— Заткнись! — буркнул Фенолио. — Сейчас этот пергамент покроется словами. Надеюсь, ты хорошо взболтал чернила?

— Если этот пергамент все еще пуст, то уж конечно не из-за чернил! — едко ответил стеклянный человечек.

Фенолио не швырнул в него перо, хотя руки и чесались. Ведь бледными губами Розенкварца говорила на этот раз сама истина. В конце концов, стеклянный человечек не виноват, что она так неприятно звучит.

48

ЗАМОК У МОРЯ

Именно так Мо и представлял себе Дворец Ночи: мощные приземистые башни, бойницы под серебряными крышами, словно пробелы в ряду зубов. Когда измученные пленники проходили в ворота крепости, ему казалось, что он видит воочию слова Фенолио, черные буквы на молочно-белой бумаге: Дворец Ночи, мрачный нарост на скале у моря, где каждый камень отполирован предсмертными воплями, а стены сочатся слезами и кровью… Да, Фенолио был хорошим писателем. Серебро окаймляло зубцы стен и ворота и вилось вдоль стен, как блестящий улитковый след. Змееглав любил этот металл, который его подданные называли слюной луны. Может быть, это пристрастие объяснялось тем, что один алхимик рассказал ему когда-то, будто серебро отгоняет Белых Женщин, потому что им не нравится отражение в нем их собственных бледных лиц.

Из всех городов Чернильного мира этот был последним, где Мо поселился бы по доброй воле. Но было очевидно, что не ему выбирать свой путь в этой истории. Она дала ему даже новое имя. И порой ему казалось, что оно и вправду его. Как будто он носил в себе имя Перепел, как семя, и теперь, в этом мире слов, оно взошло.

Чувствовал он себя уже лучше. Лихорадка еще не прошла, по-прежнему обволакивая зрение матовым стеклом, но боль была смирным котенком по сравнению с тем хищным зверем, что терзал его плоть в пещере комедиантов. Он теперь мог сесть, хотя и прикусывал при этом губу от боли, мог оглядеться в поисках Резы. Он старался не спускать с нее глаз, как будто мог этим защитить жену от взглядов солдат, от пинков и ударов. От ее вида было больнее, чем от раны. Когда за Резой и другими пленниками закрылись крепостные ворота, она едва держалась на ногах от усталости. Остановившись, она посмотрела вверх на крепостные стены, как мышь, оглядывающая захлопнувшуюся мышеловку. Один из солдат подтолкнул ее древком копья, чтобы шла дальше. Мо хотелось удушить его своими руками. Ненависть дрожала у него на губах и в сердце, и он проклинал свою слабость.

Реза посмотрела на него и попыталась улыбнуться, но от усталости это получалось у нее плохо, и он видел, что ей страшно. Солдаты придержали коней и окружили пленников, как будто тем было куда бежать из кольца высоких стен. Змеиные головы, украшавшие крыши и карнизы, не оставляли сомнений, кто здесь господин. Они отовсюду смотрели на кучку изнеможенных людей глазами из сверкающего красного камня, выставив раздвоенные узкие языки, сверкая в лунном свете серебряной чешуей.

— Перепела — в башню! — гулко прокатился голос Огненного Лиса по широкому двору. — Остальных — в подземелье.

Их собираются разлучить. Мо видел, как Реза, покачиваясь на стертых ногах, подходит к Огненному Лису. Один из солдат отпихнул ее сапогом с такой силой, что она упала. И Мо почувствовал, как что-то закипает у него в груди, как будто из ненависти рождается нечто новое. Новое сердце, холодное и жестокое, способное убить.

Оружие. Если бы у него было оружие, хотя бы один из этих нелепых мечей, висевших на поясе у каждого солдата, или нож. Сейчас не было для него на свете ничего желаннее, чем такой вот кусок заточенного металла, — куда желаннее, чем все слова, на какие способен Фенолио.

Солдаты стащили его с телеги. Стоять он почти не мог и все же как-то умудрился выпрямиться. Сразу четверо солдат обступили его и подхватили, и он представил себе, как убивает их всех, одного за другим. И новое холодное сердце билось при этом ровно.

— Эй, поосторожней там с ним! — прикрикнул на солдат Огненный Лис. — Я не для того дотащил его сюда из этой треклятой дали, чтобы вы, олухи, мне его сейчас укокошили.

Реза заплакала. Мо услышал, как она окликает его, снова и снова. Он обернулся, но не увидел ее, а только слышал голос. Он выкрикнул ее имя, рванулся, стал распихивать солдат, тащивших его к башне.