— Мегги! — Фенолио положил руку ей на плечо. — Ты видела Жирного Герцога. Он не сегодня-завтра умрет, и что тогда? Змееглав отправляет на виселицу не одних только комедиантов. Он выкалывает глаза крестьянам, поймавшим в лесу кролика. Он посылает детей работать в серебряных рудниках, и они возвращаются оттуда слепыми скрюченными калеками, а своим герольдом он сделал Огненного Лиса — поджигателя и убийцу!

— Правда? И кто же его такого выдумал? Ты! — Мегги сердито сбросила его руку. — Ты обожаешь выдумывать злодеев!

— Да, пожалуй. — Фенолио пожал плечами, как бы желая сказать, что с этим ничего не поделаешь. — А как же иначе? Подумай, кто стал бы читать историю о двух замечательных правителях, под чьей властью наслаждаются жизнью совершенно счастливые подданные? Как ты себе представляешь такую книгу?

Мегги нагнулась к воде и поймала проплывавший мимо красный цветок.

— Тебе нравится их придумывать, всех этих чудовищ! — тихо сказала она.

Тут даже Фенолио не нашелся, что ответить. Они оба молчали, а женщины в отдалении раскладывали на камнях чистое белье для просушки. На солнце все еще было жарко, хотя увядшие цветы, которые река неутомимо выбрасывала на берег, напоминали об осени.

Наконец Фенолио нарушил молчание.

— Мегги, прошу тебя! — сказал он. — В последний раз! Если ты мне поможешь привести этот мир в порядок, я напишу для тебя самые лучшие слова, которые отправят тебя домой, когда пожелаешь! А если ты передумаешь и захочешь остаться тут, я приведу сюда твоего отца… и мать… и даже эту Книгожорку, хотя она, судя по твоим рассказам, жуткая тетка.

Мегги невольно улыбнулась. «Да, Элинор бы тут понравилось, — подумала она. — И Реза была бы очень рада снова здесь оказаться. Но только не Мо. Он сюда не захочет. Ни за что».

Она выпрямилась и оправила длинное платье. Подняв глаза на замок, она представила себе, что будет, когда там станет править Змееглав с его саламандровым взглядом. Ей и Жирный Герцог-то не особенно понравился.

— Мегги, поверь! — сказал Фенолио. — Ты сделаешь по-настоящему доброе дело. Ты вернешь отцу сына, жене — мужа, ребенку — отца. Пусть это не самый милый ребенок на свете, но все же! И ты поможешь разрушить планы Змееглава. Если уж это не почетная задача!.. Прошу тебя, Мегги! — Он посмотрел на нее умоляюще. — Помоги мне! Это все же моя история. Поверь, я знаю, что ей на пользу! Одолжи мне свой голос — в последний раз!

Одолжи мне свой голос… Мегги все еще смотрела вверх, на замок, но видела не башни и черные флаги, а Призрака и мертвого Каприкорна, лежащего во прахе.

— Хорошо, я подумаю, — сказал она. — А сейчас меня ждет Фарид.

Фенолио взглянул на нее с таким изумлением, будто у нее ни с того ни с сего выросли крылья.

— Ах вот как, ждет? — Голос его звучал весьма неодобрительно. — Я думал, мы сейчас пойдем с тобой в замок, отнесем Уродине берилл. Я хотел, чтобы ты послушала, что она расскажет о Козимо…

— Я ему обещала!

Они договорились встретиться перед городскими воротами, чтобы Фариду не надо было проходить мимо стражи.

— Обещала? Ну и что? Девушки нередко заставляют поклонников ждать.

— Он мне не поклонник!

— Тем лучше! В конце концов, поскольку здесь нет твоего отца, я за тебя отвечаю! — Фенолио недовольно посмотрел на нее. — Ты правда стала совсем большая, Мегги! Здесь девушки в твоем возрасте уже выходят замуж. Да, и не смотри на меня так! Вторая дочка Минервы уже пять месяцев замужем, а ей только-только исполнилось четырнадцать. Сколько лет этому мальчику? Пятнадцать? Шестнадцать?

Мегги ничего не ответила. Она просто повернулась к Фенолио спиной.

27

ВИОЛАНТА

Фенолио уговорил Фарида пойти в замок вместе с ними.

— Ну и отлично! — шепнул он Мегги. — Фарид займет на время этого балованного малолетнего бандита, и у нас будет возможность спокойно поговорить с Виолантой.

Внешний двор в это утро словно вымер. Лишь валявшиеся там и сям засохшие ветки и раздавленные пироги напоминали об отгремевшем празднике. Слуги, гончары, конюшие давно вернулись к своим обычным занятиям, и все же внутри стен царила гнетущая тишина. Стража пропустила их без единого слова, узнав Фенолио. Во внутреннем дворе им попалась навстречу группа мужчин в серых одеждах.

— Цирюльники! — пробормотал Фенолио, озабоченно глядя им вслед. — Их тут столько, что они могут насмерть залечить целую дюжину больных. Ничего доброго это, конечно, не предвещает.

Слуга, встретивший Фенолио у дверей тронного зала, был бледен и, похоже, всю ночь не спал.

— Жирный Герцог, — тихо сказал он Фенолио, — слег в постель еще во время праздника, устроенного для внука, и с тех пор не вставал. Он не ест и не пьет и послал гонца к каменотесу, который работает над его саркофагом, чтобы тот поторопился.

К Виоланте их все же пропустили. Жирный Герцог не желал видеть ни невестку, ни внука. Цирюльников он тоже отослал. С ним оставался лишь Туллио, его паж с мохнатым лицом.

— Она снова там, куда ей запрещено входить! — Слуга говорил шепотом, как будто больной повелитель мог услышать его из своих покоев.

На каждом углу в бесконечных коридорах замка на них глядели с высокого постамента статуи Козимо. Эти мраморные глаза внушали Мегги еще больший страх с тех пор, как Фенолио посвятил ее в свои замыслы.

— Тут все каменные фигуры на одно лицо! — шепнул ей Фарид, но не успела Мегги объяснить ему, в чем дело, как слуга жестом пригласил их подняться по винтовой лестнице.

— Что, Бальбулус по-прежнему дорого берет за то, что пускает Виоланту в библиотеку? — тихо спросил Фенолио, когда их вожатый остановился у двери с латунной табличкой.

— Бедняжка уже отдала ему почти все свои украшения, — прошептал в ответ слуга. — Чему тут удивляться? Он ведь жил раньше во Дворце Ночи. Все, кто родом с той стороны Чащи, отличаются алчностью, это каждый ребенок знает. Все, кроме нашей госпожи.

— Войдите! — откликнулся на его стук недовольный голос.

В помещении, куда они вошли, было так светло после всех этих темных коридоров и лестниц, что Мегги невольно зажмурилась. Дневной свет падал из высокого окна на ряд пюпитров, украшенных драгоценной резьбой. Человек, стоявший перед самым высоким пюпитром, был ни молод, ни стар, с черными волосами и карими глазами, глядевшими на них не особенно приветливо.

— А, Чернильный Шелкопряд! — сказал он, недовольно откладывая в сторону заячью лапку.

Мегги знала, для чего она, Мо ей это много раз объяснял. Пергамент становится мягким, если потереть его заячьей лапкой. А еще тут были краски, названия которых она всегда просила Мо повторить. «Скажи еще раз! — Сколько раз Мегги донимала его этой просьбой, потому что ее завораживали эти звуки: золотистая охра, ляпис-лазурь, фиолет, малахитовая зелень. — Почему они до сих пор такие яркие, Мо? — спрашивала она. — Им ведь уже столько лет! Из чего они сделаны?» И Мо объяснял ей — рассказывал, как делали все эти чудесные краски, которые и через сотни лет сияли так, будто их украли у радуги, потому что книжные страницы защищали краски от света и воздуха. Он говорил, что для малахитовой зелени растертые цветы дикого ириса смешивали с желтой окисью свинца, что красную краску добывали из пурпурных улиток и вшей… Сколько раз они рассматривали вместе миниатюры в какой-нибудь драгоценной рукописи, которую Мо очищал от грязи веков. «Ты только посмотри на эти завитушки, Мегги! — говорил он ей. — Представляешь, какую тонкую кисть или перо надо иметь, чтобы выписать такое?» Он часто горевал о том, что сейчас уже никто не умеет делать такие вещи. И вот она видит их собственными глазами: перья, тонкие, как волосок, крошечные кисточки — целую связку в блестящем глиняном кувшине, кисточки, которыми можно изобразить на пергаменте или бумаге цветы и лица величиной с булавочную головку, предварительно увлажнив писчий материал гуммиарабиком, чтобы краска лучше держалась. У нее чесались руки вытащить из связки одну кисточку и прихватить с собой для Мо. «Хотя бы ради этого ему стоило пойти со мной! — думала Мегги. — Чтобы попасть в эту комнату».