Сажерук сперва не хотел верить Фариду, когда тот стал рассказывать об увиденном и услышанном у Фенолио. Нет, даже этот старик не способен, наверное, на такое безумие — шутить со смертью. Но в тот же день женщины, покупавшие у Роксаны травы, принесли ту же новость: Козимо Прекрасный вернулся из царства мертвых.

— Женщины толкуют, что Белые Женщины так в него влюбились, что в конце концов отпустили назад, — рассказывала Роксана, — а мужчины говорят, что он просто прятался все это время от своей уродины-жены.

«Невероятные истории, — думал Сажерук, — но все же и вполовину не столь невероятные, как правда».

О Брианне женщины ничего не могли рассказать. Сажерук был недоволен, что она все еще в замке. Никто не знал, что может произойти там в ближайшее время. Говорили, что Свистун по-прежнему в Омбре с полдюжиной латников. Остальных Козимо выгнал за городские стены, и они дожидаются там своего господина. Потому что все говорили: Змееглав собирается лично прибыть в Омбру, чтобы взглянуть на восставшего из мертвых правителя. Так запросто он не примирится с тем, что Козимо снова отнял трон у его внука.

— Я сама сяду на лошадь и поеду взглянуть, как у нее дела, — сказала Роксана. — Тебя, наверное, даже во внешние ворота не пропустят. Но ты можешь пока сделать для меня кое-что другое.

Женщины пришли не просто купить трав и посплетничать о Козимо — они принесли заказ от Крапивы. Старуха была сейчас в Омбре из-за двух больных детей с улицы красильщиков. Ей нужен корень феесмертника — опасное лекарство, которое убивает не реже, чем излечивает. Какому бедняге понадобилось это крайнее средство, старуха не сказала.

— Для какого-нибудь раненого в тайном лагере, потому что Крапива хочет вернуться туда сегодня же вечером. И вот еще что… С ней пришел Небесный Плясун, говорит, что у него для тебя письмо, — сказали они Сажеруку.

— Письмо? Мне?

— Да. От какой-то женщины.

Роксана внимательно взглянула на него и пошла в дом за корнем.

— Ты пойдешь в Омбру? — Фарид вырос за спиной у Сажерука так внезапно, что тот вздрогнул.

— Да, а Роксана поскачет в замок, — сказал он. — Поэтому тебе придется остаться здесь и присмотреть за Йеханом.

— А за тобой кто присмотрит?

— За мной?

— Да.

Как мальчишка на него посмотрел — на него и на куницу!

— Чтобы ничего не случилось. — Фарид говорил тихо, и Сажерук с трудом разбирал слова. — Не случилось того, что сказано в книге.

— Ах вот ты о чем.

С какой тревогой этот чудак на него смотрит — как будто он того гляди упадет мертвым. Сажерук с трудом подавил улыбку, хотя речь шла о его смерти.

— Тебе Мегги об этом рассказала?

Фарид кивнул.

— Ну что ж. Забудь об этом, слышишь? Что написано, то написано. Может быть, оно сбудется, а может быть, и нет.

Но Фарид так отчаянно замотал головой, что черные волосы упали ему на лоб.

— Нет! — сказал он. — Оно не сбудется. Клянусь! Клянусь джиннами, которые воют по ночам в пустыне, и духами, пожирающими мертвецов, всем, чего я боюсь.

Сажерук задумчиво посмотрел на него.

— Ты просто сумасшедший, — сказал он. — Но твоя клятва мне нравится. Пожалуй, я оставлю Гвина здесь, а ты приглядишь, чтоб он не сбежал.

Гвину это не понравилось. Он укусил Сажерука за руку, когда тот сажал его на цепь, лязгал зубами, пытаясь ухватить за пальцы, и затявкал еще яростнее, когда Пролаза полез в рюкзак хозяина.

— Ты берешь с собой новую куницу, а старую сажаешь на цепь? — спросила Роксана, возвращаясь с корнем для Крапивы.

— Да. Мне сказали, что Гвин принесет мне несчастье.

— С каких пор ты веришь в такие вещи?

Да, с каких пор?

«С тех пор, как повстречался со стариком, утверждающим, что это он создал тебя и меня», — подумал Сажерук. Гвин все еще злобно фыркал. Сажерук никогда не видел куницу в такой ярости. Он молча отстегнул цепь от ошейника, не обращая внимания на испуганный взгляд Фарида.

Всю дорогу в Омбру Гвин сидел на плече у Фарида, словно желая показать Сажеруку, что он его еще не простил. А стоило Пролазе высунуть нос из рюкзака, Гвин оскаливал зубы и рычал так грозно, что Фарид зажимал ему пасть.

Виселицы перед городскими воротами стояли пустые, лишь два-три ворона сидели на перекладинах. Суд в Омбре пока вершила Уродина, как это было уже и при жизни Жирного Герцога, а она не любила отправлять людей на виселицу. Может быть, потому, что ребенком слишком часто видела болтающихся на веревке людей с синими языками и раздутыми лицами.

— Слушай, — сказал Сажерук Фариду, когда они остановились между виселиц. — Пока я отнесу Крапиве корень и заберу письмо у Небесного Плясуна, ты сходишь за Мегги. Мне нужно с ней поговорить.

Фарид кивнул, заливаясь краской. Сажерук насмешливо подмигнул ему.

— Что с тобой? Уж не случилось ли в тот вечер, когда ты был у нее, еще чего-нибудь, кроме возвращения Козимо из царства мертвых?

— Это тебя не касается! — пробормотал Фарид, краснея еще больше.

Какой-то крестьянин, отчаянно ругаясь, гнал нагруженную бочками телегу к городским воротам. Волы встали поперек дороги, и стража сердито дергала за поводья.

Сажерук воспользовался моментом и протиснулся с Фаридом мимо них.

— Мегги ты все-таки приведи, — сказал он, расставаясь с мальчиком за воротами. — Только не сбейся с дороги от большой любви.

Сажерук смотрел ему вслед, пока тот не исчез за домами. Неудивительно, что Роксана считает Фарида его сыном. Иногда ему казалось, что и его сердце того же мнения.

34

ПИСЬМО НЕБЕСНОГО ПЛЯСУНА

Наверное, на свете нет худшей вони, чем та, что поднималась из чанов красильщиков. Едкий запах ударил Сажеруку в ноздри, когда он шел еще по улице кузнецов. Здесь жили котельщики, ковщики, а на другой стороне — оружейники, пользовавшиеся большим уважением, чем их собратья, и потому заносчивые. Грохот всех этих молотов, ударявших по раскаленному железу, выносить было не легче, чем вонь, тянувшуюся от красильщиков. Их бедные домишки прятались в самом дальнем углу Омбры. Ни в одном городе вонючие чаны красильщиков не хотели терпеть поблизости от зажиточных кварталов. В ту минуту, как Сажерук подходил к воротам, отделявшим их улицу от остального города, его грубо толкнул человек, выходивший из мастерской кузнеца.

Свистун. Его не трудно было узнать по серебряному носу, хотя Сажерук еще помнил те дни, когда нос у него был из плоти и крови. «Везет же тебе, Сажерук, — подумал он, поспешно отворачиваясь и проходя побыстрее мимо придворного шпильмана Каприкорна. — Надо же натолкнуться сейчас изо всех людей на свете именно на этого кровавого пса!» Он уже надеялся, что Свистун его не признал и встреча обошлась без последствий, как Среброносый схватил его за локоть и развернул к себе лицом.

— Сажерук! — сказал он хриплым голосом, так не похожим на прежний.

Раньше звук его голоса напоминал Сажеруку слишком сладкий пирог. Каприкорн обожал его слушать и высоко ценил его стихи. Свистун сочинял великолепные песни о поджогах и убийствах, внушавшие своим великолепием мысль, что нет на свете более благородного занятия, чем перерезать людям глотки. Интересно, Змееглаву он поет те же песни или они все же грубоваты для серебряных залов Дворца Ночи?

— Нет, ты только посмотри! Нынче, похоже, только ленивый не возвращается из царства мертвых, — удивленно проговорил Свистун, пока двое сопровождавших его латников с вожделением рассматривали оружие, выставленное перед мастерскими. — Я-то думал, Баста уже много лет назад закопал тебя в укромном уголке, разрезав предварительно на куски. Ты знаешь, что и он вернулся? Он и Мортола — ты наверняка помнишь старуху. Змееглав с радостью принял их у себя. Ты знаешь, он всегда ценил ее смертельные снадобья.