Самому Козимо эта перспектива, кажется, нисколько не портила настроение. Напротив. Вид у него был такой беззаботный, словно будущее обещает одни радости. Каждую ночь он выезжал на верховые прогулки, в сне, похоже, вообще почти не нуждался и скакал на коне таким бешеным галопом, что охрана не поспевала за ним — в общем, вел себя как человек, которому рассказали, что смерть не смогла его удержать. И разве так уж важно при этом, что он не помнил ни смерти своей, ни жизни?

Бальбулус день и ночь украшал истории об этой потерянной жизни чудеснейшими иллюстрациями. Целая дюжина писцов готовила для него рукописи.

— Мой муж по-прежнему не заходит в библиотеку, — не без горечи сказала Виоланта Фенолио при последней встрече, — зато заполняет целые полки книгами о самом себе.

Да, сомневаться, к сожалению, не приходилось: тех слов, из которых Фенолио и Мегги создали Козимо, оказалось ему недостаточно. И все, что герцог слышал о самом себе, словно принадлежало другому. Может быть, потому он и влюбился так сильно в дочь Сажерука: она, по крайней мере, не принадлежала мужчине, которым он якобы был до своей смерти. Фенолио приходилось без конца сочинять ему страстные любовные стихи для Брианны. Обычно он заимствовал их у других поэтов. Память на стихи у него всегда была отличная, а Мегги, которая ловила бы его на этих мелких кражах, рядом не было. У Брианны каждый раз выступали слезы, когда какой-нибудь комедиант — их теперь принимали в замке с распростертыми объятиями — исполнял в ее присутствии одну из этих песен.

— Фенолио! — Козимо придержал коня, и Фенолио склонил голову без всякого внутреннего сопротивления, на что был способен только для юного герцога. — Куда ты собрался, поэт? Все готово к выступлению в поход!

Он был горяч, как конь, гарцевавший под ним, и Фенолио боялся, как бы эта горячность не передалась и его лошади.

— Или ты все же предпочитаешь остаться дома и точить перья для песен, которые тебе предстоит сочинить в честь моей победы?

Выступление в поход? Все готово?

Фенолио растерянно оглянулся по сторонам, а Козимо рассмеялся:

— Ты думаешь, я собираю войска прямо в замке? Нет, они тут не поместятся! Для них разбит лагерь внизу, у реки. Я жду еще только кучку наемников, которых завербовал на севере. Возможно, они будут здесь уже завтра.

Уже завтра? Фенолио бросил быстрый взгляд на Брианну. Так вот почему у нее такой грустный вид.

— Прошу вас, ваша милость! — В голосе Фенолио явственно слышалась тревога. — Вы слишком торопитесь! Подождите еще немного!

Но эти слова вызвали у Козимо лишь улыбку.

— Взгляни, какая красная нынче луна, поэт! Предсказатели говорят, что это добрый знак. Такие знаки нельзя упускать, а не то везение обратится в несчастье.

Что за чушь! Фенолио опустил голову, чтобы Козимо не заметил раздражения на его лице. Герцог и без того знал, что его любовь к предсказателям и гадалкам сердит поэта, что он считает их всех бандой бесстыжих вымогателей.

— Позвольте снова сказать вам, ваша милость! — Фенолио столько раз повторял это предостережение, что оно уже, видимо, приелось. — Единственное, что может навлечь на вас несчастье, — это преждевременное выступление в поход.

Козимо снисходительно покачал головой.

— Вы уже старик, Фенолио, — сказал он. — Кровь в ваших жилах течет медленно. Но я-то молод! Чего мне ждать? Чтобы Змееглав тоже набрал побольше наемников и получше укрепил Дворец Ночи?

«Он это, надо думать, давно сделал, — усмехнулся про себя Фенолио. — И поэтому лучше бы тебе подождать моих слов и того дня, когда Мегги прочтет их, как вычитала тебя. Дождись ее голоса!»

— Еще неделю-другую, ваша милость! — проникновенно сказал он вслух. — Вашим крестьянам нужно убрать урожай. Иначе чем они будут кормиться зимой?

Но такие вещи Козимо не убеждали.

— Вот уж правда стариковская болтовня! — сердито воскликнул он. — Куда ж подевались все ваши пламенные призывы? Этой зимой мои люди будут кормиться припасами Змееглава, упоением победы и серебром Дворца Ночи, которое я раздам по деревням!

«Серебром сыт не будешь, ваша милость, — подумал Фенолио, но говорить этого не стал, а только молча взглянул на небо. — Господи, как высоко уже луна!»

Но у Козимо было на уме еще кое-что.

— Я давно хочу вас спросить, — сказал он, когда Фенолио уже собирался пробормотать извинения и проститься. — Вы ведь в хороших отношениях с комедиантами. Все только и говорят, что об этом огнеглотателе, который якобы умеет говорить с огнем…

Краем глаза Фенолио увидел, как Брианна потупила голову.

— Вы имеете в виду Сажерука?

— Да, так его зовут. Я знаю, это отец Брианны. — Козимо нежно взглянул на нее. — Но она не хочет о нем говорить. К тому же, по ее словам, она не знает, где он. Но, может быть, вы это знаете? — Козимо потрепал своего коня по холке. Лицо его лучилось такой красотой, что больно было глазам.

— А зачем он вам? Чего вы от него хотите?

— Разве непонятно? Он умеет говорить с огнем! Утверждают даже, что он может вызвать языки пламени в метр высотой и сам при этом не обжечься.

Фенолио наконец понял.

— Вам нужен Сажерук для войны! — Он не выдержал и рассмеялся.

— А что в этом смешного? — Козимо нахмурился.

Сажерук, Огненный танцор — как оружие! Фенолио покачал головой.

— Видите ли, — сказал он, — я хорошо знаю Сажерука. — Он почувствовал на себе удивленный взгляд Брианны. — Он может быть чем угодно, но только не солдатом. Он вас просто на смех поднимет.

— Ну, этого бы я ему не советовал! — Козимо явно сердился.

Зато Брианна смотрела на Фенолио, как будто у нее на кончике языка вертелась сотня вопросов. Как будто сейчас время для этого!

— Ваша милость! — сказал он поспешно. — Я покорнейше прошу меня извинить! У Минервы заболел ребенок, и я обещал ей сходить к матери Брианны за лечебными травами.

— Вот как. Ну конечно, скачите, мы позже поговорим. — Козимо взялся за поводья. — Если травы не помогут, скажите мне, я пошлю к ним цирюльника.

— Благодарю вас, — ответил Фенолио и все же сам не удержался от еще одного вопроса, прежде чем отъехать: — Я слышал, ваша жена тоже нездорова?

Это рассказал ему Бальбулус. Кроме него, к Виоланте теперь никого не пускали.

— Да нет, она просто в ярости. — Козимо взял Брианну за руку, словно утешая ее за то, что речь идет о его жене. — Виоланта легко приходит в ярость. Это у нее от отца. Она никак не может понять, почему я не выпускаю ее из замка. Но ведь очевидно, что повсюду кишат шпионы ее отца, и у кого они прежде всего попытаются все вызнать? У Виоланты и Якопо.

Трудно было не верить каждому слову, слетавшему с этих прекрасных губ, тем более когда они произносились с такой искренней убежденностью.

— Может быть, вы и правы, ваша милость! Но не забывайте, что ваша жена ненавидит своего отца.

— Можно ненавидеть человека и все же повиноваться ему. Разве не так? — Козимо посмотрел на Фенолио прозрачными, как у ребенка, глазами.

— Да, наверное, — смущенно ответил тот.

Всякий раз, когда Козимо смотрел на него так, Фенолио казалось, что перед ним в книге вдруг оказалась пустая страница, проеденная молью дыра в словесной ткани.

— Ваша милость! — Он снова склонил голову на прощание и не слишком изящно послал наконец свою лошадь к воротам.

Брианна хорошо описала ему дорогу к усадьбе своей матери. Он попросил ее об этом сразу после встречи с Роксаной, под тем предлогом, что его мучает боль в суставе. Странная девушка эта дочь Сажерука. Об отце и слышать не желает и о матери, кажется, тоже. К счастью, она предупредила Фенолио о повадках гуся, так что он крепко держал поводья, когда птица, шипя, выскочила ему навстречу.

Роксана сидела перед домом, когда он приехал. Дом был убогий. Ее красота выглядела в этой обстановке странно, словно драгоценность на шляпе нищего. Ее сын спал рядом с ней на пороге, свернувшись клубком, как щенок, и положив голову ей на колени.