— Спасибо, — поблагодарила Настя, ставя подпись в указанном месте. — Но я все же дождусь прихода мужа, чтобы вас представить. Потом, если вы не против, я вас покину.

— Совсем не против. Так будет даже лучше. Не к лицу даме решать щекотливые вопросы.

— Ох, уважаемый Владимир Моисеевич, вашими бы устами…

Настя сидела спиной к двери, поэтому испуганно вздрогнула, когда Ваня коснулся ее плеча:

— Здравствуй, Настя.

— Здравствуй, Ваня.

— Кто это? — весьма невежливо поинтересовался муж.

— Это мой адвокат, Владимир Моисеевич Гринман.

— Адвокат? — Стася почувствовала, что Ваня сейчас вспылит.

— Да. И тебе лучше спокойно с ним поговорить. Так будет лучше, — твердо заявила Настя, вставая из-за столика.

— Поговорить? — Иван выглядел удивленным донельзя.

— Да, молодой человек. Я думаю, что вы останетесь довольны нашим общением.

Что будет дальше, Настя совсем не желала смотреть, поэтому кивнула господину Гринману и почти выбежала из кафе. Новенький «гетц» завелся мгновенно, Стася вырулила с парковки и покатила к Рожковым.

— Надеюсь, что этот Володя действительно хорош, — постаралась убедить себя Настя, но в мирный исход дела верилось с трудом. Вряд ли хлипкий старичок адвокат сможет заставить Ваню выслушать себя, если тому этого не захочется.

«…Когда мы вспоминаем, сколько дорог прошли, сколько пар обуви истоптали и строчками скольких писем мы стали, — это отражение инстинктивного, животного страха смерти.

Смерть говорит: «Я приду за тобой», — и улыбается, и поднимает бокал за твое здоровье.

Я не изобрету ничего нового: столько людей уже умерло до меня, что прямо-таки стыдно претендовать на открытие вселенской истины.

Я лишь бумажный журавлик, запущенный ребенком-Богом со ступеней собора Бытия, и незачем думать о том, что мои крылышки обратят на себя внимание Вселенной, — ведь, как было кем-то справедливо замечено, из букв П, О, Ж и А нельзя составить слово «ВЕЧНОСТЬ»…»

— …И тогда они сели на корабль, который повез их к дальним берегам Сказочной Страны. Корабль уходил все дальше и дальше в море, и вот уже не было видно маленького городка на берегу, осталась только вода, в которой отражалось небо… Все, Илья, на сегодня все! Пора спать.

— Но, папа! Я хочу знать, что стало с Тимом и его друзьями! Они доплывут до Сказочной Страны?

— Ты все узнаешь завтра. — Алексей улыбнулся. — Могу лишь намекнуть, что ребятам предстоит много приключений. Засыпай, Илюшка. Оставить ночник?

— Не-е, выключай. Спокойной ночи, па.

Алексей прикрыл дверь в комнату сына. Маргарита Викторовна стояла у лестницы.

— Заснул?

— Нет, но полон решимости это сделать. Пойдем вниз. Ступеньки уютно скрипели: дом кряхтел, готовясь отойти ко сну.

— Откуда ты берешь все эти сказки? Я опасаюсь, Илюшка скоро забросит книжки и будет слушать только тебя.

— Не знаю, мам, они сами приходят. Будто где-то лежит открытая книга, а я читаю из нее… Уф, все, приехали. Ты не соорудишь мне поесть?

— Конечно, — улыбнулась Маргарита Викторовна.

На кухне пахло корицей и медом. Алексей уселся за стол и наблюдал, как мать хлопочет у плиты.

— Мам, надо поговорить.

Ее спина мгновенно напряглась.

— Пора сказать Илье. Больше нельзя тянуть. Ты видишь: конец близок.

— Оставь этот пораженческий тон, Алеша. — Передовика производства так просто не сломишь. — Не ты ли вчера назначал Пашке свидание на конец марта? Я привыкла к тому, что ты выполняешь свои обещания.

— Мама, какое это имеет отношение к разговору с Ильей?.. — Алексей начинал злиться — на себя, на мать, которая не хотела выслушать.

И вдруг он понял, что она плачет: ее плечи под простенькой домашней блузкой мелко вздрагивали. Алексей поднялся, подошел к матери и обнял ее.

— Мам, ну ты же все понимаешь. Пора.

— Я все понимаю, но не хочу верить, Алешка. Не хочу…

Он обнял ее еще крепче.

— А может быть, я стану облаком. Представь, как это здорово — облаком! Плыви себе в небе, роняй снежинки. Или сосной. Помнишь, как у Лермонтова: «На севере диком стоит одиноко на горной вершине сосна…» Буду стоять, хвоей сыпать, желудями… нет, стоп, желуди — это не на сосне. Дубом быть не хочу. Плохой из меня дуб. Сосна хорошая. И сделают из меня мачту…

Мать то ли засмеялась, то ли всхлипнула:

— Что ты говоришь, Алешка, какая сосна, какая мачта?!

— А японцы в это верят, — сообщил он с удовольствием. — И не только они… Ну, правда, мам! Стой себе и шуми, желуди… — тьфу, шишки! — роняй, никаких забот. Или вот стану майским жуком. Буду прилетать в мае.

— Лучше колорадским, — предложила Маргарита Викторовна. — Питаться хорошо будешь. Картошкой.

И это был уже не разговор «о том, как я умру», а разговор «о том, как я буду жить дальше».

Алексей отстранился, повернул мать лицом к себе, потянулся за платком, чтоб вытереть ей слезы, да так и не дотянулся — глаза Маргариты Викторовны были сухими.

— Ладно, колорадским так колорадским. От судьбы не уйдешь, но язык-то ей показать можно!

— Да, так твой отец говорил. Тоже знатный был болтун… Ох, ладно. Сгинь, нечистая сила. Вот твоя еда, ешь себе, и чтоб я про шишки больше не слышала.

— Ну чем тебе шишки не угодили? — усмехнулся Алексей и получил полотенцем пониже спины.

…А разговор так и остался неоконченным. Мать ушла наверх, но решение было принято; оставалось найти силы, чтобы поговорить с Ильей. Мистический круг смыкался, книги по утрам говорили одно и то же, реальность выгибала спину и вела себя странно.

Дудочка крысолова звучала все отчетливее.

Экран ноутбука светился — снова вечер, снова выход в Интернет… Но сегодня Алексей не пошел говорить с Анастасией.

Он встретится с ней в пятницу, как наметил. Он все ей расскажет и создаст для нее день, наполненный маленькими чудесами. Не важно, что там впереди, пятница будет особенным днем. Алексей надеялся, что ему удастся превратить слезы в улыбку, несчастье — в досадную неприятность, кажется, он заразился от Стаси неявным могуществом фей. Он чувствовал себя волшебником, который может все изменить взмахом волшебной палочки. Ну или почти все.

А сказки всегда кончаются хорошо, ведь верно?

На улице поднялся ветер. Под его порывами раскачивались и скрипели старые качели во дворе — он слышал. Их скрип, тягучий и какой-то безнадежный, портил Алексею настроение. Тагиров лежал на диване, закрыв глаза, рядом тихо жужжал ноутбук, на кухне капала вода из плохо закрученного крана. И качели во дворе — скрип-скрип…

Да, даже страшные сказки завершаются хорошо. Кто сказал, что конец — это плохо? Что чистая половинка листа после последних строчек — это обрыв в пустоту и неизвестность? Неправда, это всего лишь чистая бумага, на которой можно писать историю дальше, а потом взять еще лист и еще, и так далее, до бесконечности.

Стихи становились аккордами, и что-то менялось. Алексей ненадолго приоткрыл глаза — с миром что-то происходило: он становился то полутемным, как пыльный чердак, то звонким и ярким до тошноты. Цвета плыли и менялись, они начинали звучать: белый ослепительно гудел, красный и желтый звенели, и лишь от темных цветов шел успокаивающий гул. А фоном звучала музыка.