Некоторое время стояла тишина – опять-таки, как показалось Насте, холодная тишина. Потом лыжник сказал нечто странное:

– Алкоголь, несчастливые происшествия и вопросы без ответов, – сказал он, последовательно удостоив взглядом кружку из-под грога, Настю и Филиппа Петровича. – Как все это мне знакомо…

Филипп Петрович запустил руку за пазуху и вытащил очки в старомодном футляре. Затем он, действуя по-прежнему одной – левой, как потом сообразила Настя, – рукой, водрузил их на переносицу.

– Знакомо – это еще мягко сказано, – говорил лыжник, совершенно не заботясь о том, слушают его или нет, рады ему за этим столом или нет. – Можно сказать, так прошла вся моя жизнь. Или значительная ее часть. Алкоголь, несчастья и вопросы без ответов…

– Пуфф! – шумно выдохнул вдруг Филипп Петрович и несколько раздраженным жестом снял очки. Потом вынул из-под стола правую руку и сделал непонятный жест.

– Вы уверены? – переспросил официант. Оказалось, что он почему-то стоит за спиной лыжника, и стоит чуть ближе, чем полагается правилами хорошего сервиса.

– Да, все в порядке, – сказал Филипп Петрович. Официант сдержанно кивнул и отошел в сторону. Насте показалось, что он что-то спрятал под фирменной курткой.

Лыжник довольно ухмыльнулся и почесал себе спину, а потом бесцеремонно уставился на Настю.

– Что? – деревянным голосом сказала Настя, не опускаясь до поворота головы в сторону лыжника.

– Шоколадку я забыл, – сказал лыжник. – В следующий раз принесу.

– Какую еще шоколадку? – опешила Настя.

– Так полагается. С меня шоколадка. Или ты хочешь что-нибудь более ценное? Бриллиант? Остров в Тихом океане? Я готов обсуждать эти вопросы, но только…

– Филипп Петрович! – взмолилась Настя. – Филипп Петрович, я…

Она не стала продолжать свою фразу, потому что та грозила перерасти в истерику на тему «Я и так ничего не понимаю, а теперь я не понимаю еще больше и КТО ЭТО, ЧЕРТ ПОБЕРИ, ТАКОЙ И ПОЧЕМУ ОН ТАК СО МНОЙ РАЗГОВАРИВАЕТ?!».

– Настя, – хмуро произнес Филипп Петрович. – Познакомься. Это Иннокентий.

– Для близких знакомых – Кеша, – добавил лыжник. – И я предлагаю все-таки выпить по поводу знакомства, а то вы тут уже успели накачаться, а у меня ни в одном глазу, и поэтому мне обидно.

– Минутку. – Настя выставила обе ладони в сторону лыжника, как будто пытаясь установить оборонительный рубеж. – Я понимаю, что вы Иннокентий. Это такое мужское имя. Но КТО вы такой?

– Он… – начал было Филипп Петрович, но лыжник говорил быстрее и громче:

– Надо же, докатился, что молодые девушки меня забывают! Позор на мою не слишком седую голову. – Он стащил с головы шапочку и посмотрел на Настю, ожидая узнавания. – Ну?

– Я не… – Настя смотрела на это лицо, и оно было одновременно знакомым и незнакомым. Оно почему-то показалось Насте состоящим из множества микроскопических точек, словно картинка на экране телевизора, причем некоторые из этих точек менялись прямо в те секунды, пока Настя смотрела на лыжника. То есть медленно менялось и все его лицо, поэтому говорить про него «знакомое» было вообще невозможно.

Лыжник вздохнул и смял свою спортивную шапочку.

– Настя, пару недель назад вы навестили меня в одном очень особенном доме.

– Что?

– В доме, принадлежащем семье Гарджели. Только я проживал не в домике для гостей, а в подвале, прикованный цепями к стене. Ничего не вспомнили?

Настя завороженно смотрела на лыжника в черном, будто ожидая, что он сейчас откроет ей смысл жизни или превратится в кошку.

– Видимо, нет, – истолковал ее молчание лыжник. – Продолжим. Дом Гарджели – это дом с традициями, очень старыми традициями. Например, в некоторые его комнаты нельзя попасть просто так. Нужно иметь пропуск. Вот и в мой подвал нельзя было попасть просто так, нужно было иметь пропуск. Но у вас он был – перстень, который вам, наверное, подарил хозяин дома. К тому же на перстень попала ваша кровь, а после этого ни одна дверь не смогла бы перед вами устоять. Я имею в виду особенные двери, не простые куски дерева. Дверь в сад вы не осилили, было такое? Пришлось мне поднапрячься… Потом мы с вами прогулялись по саду, помните? Было холодно. Какой-то ваш знакомый поспешил к вам на помощь, но он не знал про традиции дома Гарджели. Туда не ходят без приглашения, особенно ночью. Поэтому дом убил его. А мы с вами пошли дальше, дальше… Пока не оказались за воротами этого замечательного дома. Там нас встретили, и не могу сказать, что я очень обрадовался этой встрече. Хотя выбора у меня тогда не было. Так или иначе, сейчас я свободен, здоров и благодарен вам, Настя, за тот своевременный визит в мой мрачный холостяцкий подвал… И только из благодарности я до сих пор не свернул вашу тонкую девичью шею, потому что вы украли у меня два пальца!

Кто-то невидимый схватил Настю за плечи и стал ритмично трясти, так что зубы застучали друг о друга. Коленки в том же ритме сталкивались под столом, а пальцы искали тепла под мышками, но не находили его.

– Мне холодно, – пробормотала Настя, глядя на Филиппа Петровича. Тот немедленно устремил неодобрительный взгляд на лыжника:

– Ну прекрасно! Вежливо, благородно, эффектно. В своем обычном репертуаре, да? Разносим неприятности? Создаем проблемы, да?

– Что значит – в репертуаре? Разве мы встречались раньше?

– Лично не встречались, но я читал досье, мне хватило…

– Там чего только не понапишут, в твоем досье! А ты сам бы не свернул тонкую девичью шею, если бы эта шея украла у тебя одну ценную вещь? Нет, две ценные вещи…

Филипп Петрович проигнорировал этот вопрос, он помог Насте встать, подхватил ее под руку и повел с террасы через раздвижную дверь внутрь гостиницы. Чувствуя дрожь Насти, Филипп Петрович нахмурился и озадаченно покрутил головой.

– Все это очень плохо. Так плохо…

Насколько все плохо, он решил объяснить Иннокентию и Насте уже в закрытом помещении.

3

А в номере у Филиппа Петровича Насте внезапно становится душно, причем этот переход получается таким резким, что у Насти темнеет в глазах. То ли грог сделал свое черное дело, то ли еще что, но Настя стала истекать обильным потом, а под ложечкой стали концентрироваться какие-то ноющие ощущения. Настя поспешно сбросила куртку, но ей было по-прежнему душно. Филипп Петрович принялся регулировать кондиционер – окна в гостинице не открывались, – но пока он этим занимался, Насте стало зябко, и снова ее зубы стали отбивать дрожащую пляску друг на друге. Филипп Петрович укрыл ее пледом и хотел было вызвать врача, но Насте в этот момент больше всего хотелось, чтобы ее хотя бы на пару часов оставили в покое, чтобы выключили этот ужасный телеканал, по которому ей в мозг транслировали бесконечный набор нерешаемых загадок и необъясняемых событий.

– Ладно, – сказал Филипп Петрович. – Успокойся, поспи…

Это была хорошая идея, однако уснуть Насте не удалось, и к ней искрами неправильного китайского фейерверка долетали обрывки фраз, которыми обменивались ушедшие в дальний угол комнаты Филипп Петрович и лыжник в черном по имени Иннокентий.

Понять это было решительно невозможно, будь даже Настя на пике своих мыслительных способностей, а уж теперь…

Филипп Петрович говорил про «наследника», про «вызов», про «амнезию» и про Давида Гарджели. И еще он говорил много слов, значение которых Настя вообще не могла понять.

Иннокентий говорил меньше и повторял одни и те же, довольно простые и общеупотребительные слова: «не забыл», «вернуть» и «стерва».

Когда он употребил слово «стерва» раз в десятый, Настя не выдержала:

– Хватит уже, а?! То – шею сверну, то – стерва…

Иннокентий улыбнулся:

– Так это я не про тебя. Есть женщины, по сравнению с которыми ты – просто ангелочек. Хотя ты отрубила мне два пальца и не торопишься их возвращать.

Он приблизился к Насте, присел рядом с креслом и внимательно посмотрел ей в глаза.

– Она плохо себя чувствует, – обеспокоенно сказал Филипп Петрович. – Не торопи события…