– Всенепременно.

Иннокентий очертил пальцами окружность вокруг бугорка на шее Насти и принялся что-то бормотать себе под нос – бормотание было неразборчивым, и потому Настю оно быстро утомило.

– Хватит! – дернулась она и поправила было ворот джемпера, чтобы прикрыть припухлость, но Иннокентий легонько треснул ее по пальцам.

– Я еще не закончил, – сказал он и подозвал Филиппа Петровича.

– Ну и что? – настороженно сказал тот. – Чего ты тут разглядел, горе-минер?

– Надень-ка очки, – попросил его Иннокентий.

– Очки? Но это ведь…

– Надень очки.

– Пуф-ф! – сказал Филипп Петрович, выражая крайнюю степень сомнения в компетентности Иннокентия. Но свои очки в старомодном футляре он всё же вытащил, протер их тряпочкой и тщательно пристроил на переносице.

– Ну и… – скептически начал он, а потом вдруг стал говорить такие слова, что Насте даже стало стыдно за Филиппа Петровича. Причем непонятно было, в чей адрес загибаются все эти многослойные конструкции – то ли в адрес Иннокентия, то ли в адрес Насти, то ли все это произносится абстрактно-философски, по поводу всего сущего.

Настя не выдержала и обернулась: растерянное лицо Филиппа Петровича со сползшими на кончик носа очками говорило, что ему только что вдруг открылась некая неожиданная истина.

Самодовольная физиономия Иннокентия говорила о том, что эту истину открыл Филиппу Петровичу именно он. Может, Иннокентий и не был с формальной точки зрения человеком, но вел он себя исключительно по-человечески.

– Теперь две шоколадки с тебя, – сказал он Насте. – Ну и пальцы, само собой.

То, что Насте было действительно плохо и в тот день, и в несколько последующих, подтверждается тем обстоятельством, что следующее четкое воспоминание у нее связано с теплым чаем в белом пластиковом стаканчике, откуда свисает нитка с желтым ярлычком чайного пакетика. Настя слышит приказ «Пей» и пьет до дна, хотя под конец чай становится приторно-сладким. Кто-то забирает у нее стакан, руки Насти теперь свободны, внимание тоже более не сконцентрировано на процессе питья, и она осматривается по сторонам.

Что-то подсказывает ей – это уже не пригородная гостиница для лыжников. Помещение слишком большое, если не сказать огромное. Потолок метров десяти в высоту расписан какими-то многофигурными композициями в античном стиле, а противоположная стена теряется где-то вдали, невидимая за мельтешащими людскими фигурами, колоннами, какими-то стендами, схемами и прочими элементами здешнего интерьера, смысл которых Насте пока неясен. Прямо перед Настей сидит незнакомый толстый мужчина и читает газету, время от времени шмыгая носом. На полу, между его ног, стоит большой клетчатый баул, который мужчина заботливо стискивает икрами. Рядом с ним дремлет молодая женщина, примостив голову на плечо парню в спортивном костюме. Парень тоже вроде бы дремлет, но время от времени приоткрывает глаза и с любопытством поглядывает на Настю. И у этой пары тоже какие-то сумки и рюкзаки…

– Это что, вокзал? – спрашивает Настя.

– Угадала.

Филипп Петрович сидит справа от нее и читает какую-то тонкую книжку с нерусскими буквами. Читает он медленно, шевелит губами, проговаривая слова и то и дело замирая в недоумении – наверное, при встрече со словами, смысл которых был ему непонятен. Тем не менее Филипп Петрович продолжал упрямо сверлить книгу взглядом, и его палец, отмечающий текущую строчку, постепенно сползал ниже и ниже.

Одновременно Филипп Петрович разговаривал с Настей и не забывал поглядывать по сторонам.

– Мы куда-то едем? – спросила Настя, протирая глаза.

– И снова угадала.

– Далеко?

– Ну, не очень далеко… Просто не напрямик, а окольными путями.

– Запутываем следы?

– Настя, вы сегодня просто в ударе, – без тени иронии говорит Филипп Петрович. – Да, в самом деле.

– В ударе?

Ну да, если только понимать под этим общее ощущение, как будто тебя очень хорошо ударили по всем частям тела, а потом напоили какой-то дрянью, от которой до сих пор во рту стоит стойкое послевкусие крысиного яда. Не то чтобы Настя пробовала крысиный яд, но в ее представлении именно такой вкус должен быть у вещества, в названии которого есть слово «крыса» и есть слово «яд».

– Мне нужно в туалет, – говорит Настя.

Филипп Петрович понимающе кивает, но тут же трогает Настю за запястье и негромко произносит:

– Я вас провожу, но сначала, чтобы вы были в курсе… Вон там стоит Иннокентий.

– Где?

Иннокентий стоит возле кофейного автомата и азартно бросает туда монеты.

– Что он тут делает?

– Он едет с нами. Потому что так нужно. Да, нужно, и в первую очередь – для вас.

– Он мне не нужен. Я его боюсь, и я ему не верю…

– Дело не в этом. Можете и дальше ему не верить, я про другое. Я про его пальцы.

– Блин.

– Вчера вы были слегка не в форме, поэтому мы с ним договаривались один на один.

– Договаривались о чем?

– О цене его пальцев. Вы вернете их ему только тогда, когда он привезет нас к одному специалисту.

– Специалисту?

– Который сможет решить вашу проблему.

– Которую из моих проблем? – нервно смеется Настя. – У меня их вагон и маленькая тележка…

– Ту, которая засела у вас в основании черепа. Это на самом деле и есть ваша главная проблема.

– То есть эту бомбу можно удалить?

– Это не совсем бомба… – начал было Филипп Петрович и замялся. – Это… Короче говоря, на все расспросы Иннокентия отвечайте, что его пальцы у меня и что Иннокентий получит их обратно только после завершения нашей поездки. Ясно?

– Ясно.

– А на самом деле его пальцы… Они действительно у вас?

Настя вздохнула и прошептала Филиппу Петровичу на ухо несколько слов. Филипп Петрович вздрогнул и посмотрел на Настю с некоторой опаской (так ей показалось).

– Потому что вы умный человек, – грустно произнесла Настя. – А я дура.

Характерно, что Филипп Петрович не стал ее переубеждать.

Согласно расписанию, электричка преодолевала синюю ветку от начала до конца за два часа тридцать минут. Завершалась синяя ветка населенным пунктом под замечательным названием Старые Пряники, и где-то там проживал некий знакомый Иннокентия, специалист по решению черепно-мозговых проблем. Так назвал его сам Иннокентий и ехидно ухмыльнулся.

– Он что, врач? – спросила Настя.

– Он мастер на все руки.

– Мне кажется, что черепно-мозговыми проблемами занимаются врачи. Во всяком случае, слесарю я не позволю доставать эту штуку из меня. Ведь мы едем, чтобы достать из меня эту штуку?

– Ага, – с беззаботной улыбкой сказал Иннокентий.

У Насти возникло сильное подозрение, что он ей соврал. За более достоверной информацией она обратилась к Филиппу Петровичу. Тот оторвался от своей странной книжечки, сначала посмотрел – осуждающе – на Иннокентия, потом посмотрел – ободряюще – на Настю и сказал:

– Все будет хорошо. – Затем подумал и добавил: – Да, я надеюсь.

– Все будет хорошо, потому что мне нужны мои пальцы, – уточнил Иннокентий. – Слесарь он или не слесарь, но больше я не знаю никого, кто бы взялся за такое дело…

Тут на свободное место рядом с Иннокентием присел мужчина с большим рюкзаком, точнее, даже не присел, а упал, тяжело и устало. Рюкзак он затем сбросил на пол, вытер серым платком пот с шеи и лба и улыбнулся соседу золотозубой улыбкой. Иннокентий улыбнулся в ответ. Несколько мгновений спустя мужчина нахмурился и, будто бы вспомнив о каком-то срочном деле, вскочил с места, подхватив рюкзак. Не оборачиваясь, он торопливо зашагал в противоположный конец электрички.

– Его же никто не приглашал, – пояснил Насте Иннокентий.

– Сейчас все равно кто-нибудь сядет, – сказала Настя, глядя, как из тамбура в вагон все проходят и проходят люди. Но все они миновали Иннокентия, словно не замечали свободного места. Когда поезд тронулся, Настя оглянулась и убедилась, что единственное свободное место в забитом вагоне – рядом с Иннокентием.