Так что Дима считал себя хорошим полицейским — и был не так уж далек от истины. На фоне некоторых коллег он выглядел прилежным, словно милиционер Свистулькин из старой книжки про Незнайку в Солнечном городе.

Единственное пятно в служебной биографии Димы относилось к январю девяносто восьмого года, когда он, совсем еще молодой и зеленый, патрулировал вместе с сержантом Каминским район ВДНХ. Каминский был вроде как наставником молодого милиционера (тогда еще они назывались милиционерами, или попросту «ментами», не было ни модного «полицейского», ни обидного «полицая») и этой своей ролью очень гордился. В основном его советы и назидания сводились к тому, как и где можно легко подзаработать. Вот и в тот вечер, увидев спешащего из метро в переход молодого пьяненького мужика (даже в руке у него была початая чекушка дешевой водки), Каминский радостно присвистнул, и напарники двинулись наперехват. По всему было ясно, что пьяница сейчас расстанется с полтинником, а то и со стольником.

Но что-то не заладилось. Чертовщина какая-то началась. Пьяненький посмотрел на них неожиданно трезвым взглядом (трезвым-то трезвым, только во взгляде было что-то страшноватое, дикое, будто у давно разуверившейся в людях дворовой собаки) и посоветовал напарникам напиться самим.

И они послушались. Пошли к ларькам (последние годы ельцинского бардака истекали, но водку еще продавали прямо на улице) и, хихикая как ненормальные, купили по бутылочке — такой же, как у пьяницы, подавшего дельный совет. Потом еще по одной. И еще.

Через три часа их, веселых и остроумных, забрал с улицы свой же патруль — и это спасло Пастухова и Каминского. Влетело им не по-детски, но из милиции все-таки не выперли. Каминский с тех пор совсем завязал и божился, что встречный пьяница был гипнотизером или даже экстрасенсом. Пастухов напраслину на мужика не возводил и пустых догадок не строил. Но запомнил его крепко.

Исключительно с той целью, чтобы не попадаться на пути.

То ли дурацкая и позорная пьянка так запомнилась, то ли в Пастухове прорезались неожиданные способности, но через какое-то время он стал замечать и других людей со странными глазами. Для себя Пастухов называл их «волками» и «псами».

У первых во взгляде было спокойное равнодушие хищника — не злобное, нет, волк задирает овцу без злобы, а скорее даже с любовью. Таких Пастухов просто сторонился, стараясь при этом не привлечь внимания.

У вторых, больше похожих на давнего молодого пьянчужку, был собачий взгляд. Иногда виноватый, иногда терпеливо-заботливый, иногда грустный. Пастухова смущало только одно: собаки так смотрят не на хозяина, а в лучшем случае на хозяйского детеныша. Поэтому Пастухов сторонился и их тоже.

Довольно долго это ему удавалось.

Если дети — цветы жизни, то этот ребенок был цветущим кактусом.

Орать он начал, едва войдя в разошедшиеся двери «Шереметьево D». Красная от злости и стыда мать (очевидно, крик возобновлялся не в первый раз) тащила его за руку — но мальчишка, откинувшись назад, упирался обеими ногами и вопил:

— Не хочу! Не хочу! Не хочу лететь! Мамочка, не надо! Мамочка, не хочу! Мамочка, самолет упадет!

Мать отпустила руку — и мальчишка грохнулся на пол, где и остался сидеть: толстый, зареванный, некрасивый ребенок лет десяти, одетый чуть легче, чем следовало бы по московской июньской погоде, — явно полет предстоял в теплые края.

Метрах в двадцати от них сидящий за столиком кафе мужчина приподнялся, едва не опрокинув недопитую кружку пива. Несколько мгновений смотрел на мальчика и что-то втолковывающую ему мать. Потом сел и негромко сказал:

— Это ужасно. Это просто кошмар.

— Я тоже так считаю, — поддержала его молодая женщина, сидевшая напротив. Отставила чашку кофе и неприязненно посмотрела на мальчишку. — Я бы даже сказала — омерзительно.

— Ну, омерзительного я тут ничего не вижу, — мягко сказал мужчина. — Но что ужасно… это вне всяких сомнений…

— Лично я… — начала девушка, но умолкла, увидев, что мужчина ее не слушает.

Он достал телефон, набрал номер. Негромко сказал:

— Мне требуется первый уровень. Первый или второй. Нет, не шучу. Поищите…

Прервав связь, он посмотрел на девушку и кивнул:

— Извините, срочный звонок… Что вы говорили?

— Лично я — чайлд-фри, — сказала девушка с вызовом.

— Свободны от детей? Бесплодны, что ли?

Девушка замотала головой:

— Распространенное заблуждение! Мы, чайлд-фри, против детей, потому что они порабощают. Надо выбирать — либо ты свободная гордая личность, либо социальный придаток к механизму воспроизводства населения!

— А… — кивнул мужчина. — А я было подумал… проблемы со здоровьем. Хотел посоветовать хорошего врача… Ну а секс вы признаете?

Девушка заулыбалась:

— Ну разумеется! Что мы, асексуалы какие-то? Секс, супружеская жизнь — все это хорошо и нормально. Просто… связывать себя с этими орущими, бегающими…

— Гадящими, — подсказал мужчина. — Они ведь еще гадят непрерывно. И сами даже задницу подтереть не могут поначалу.

— Гадящими! — согласилась девушка. — Именно так! Провести лучшие годы за обслуживанием нужд неразвитых человеческих особей… Надеюсь, вы не собираетесь читать мне мораль и убеждать, что я одумаюсь и заведу кучу ребятишек?

— Нет, не собираюсь. Я вам верю. Я абсолютно убежден, что вы доживете жизнь бездетной.

Мимо прошел мальчишка с матерью — то ли слегка успокоившийся, то ли, что вероятнее, просто смирившийся с тем, что полет состоится. Мать вполголоса выговаривала сыну — доносилось что-то про теплое море, про хороший отель и корриду.

— О Господи! — воскликнула девушка. — Они еще и в Испанию… похоже, мы одним рейсом. Вы представляете, три часа слышать истерические визги этого маленького жирдяя?

— Полагаю, что не три, — сказал мужчина. — Час десять, час пятнадцать…

На лице девушки появилось легкое презрение. Мужчина выглядел вполне успешным, как можно не знать при этом самых банальных вещей…

— До Барселоны самолет летит три часа.

— Три двадцать. Но допустим…

— А вы куда летите? — Девушка стремительно утрачивала к нему интерес.

— Никуда. Я провожал приятеля. Потом присел выпить кружку пива.

Девушка поколебалась.

— Тамара. Меня зовут Тамара.

— Меня зовут Антон.

— У вас ведь наверняка нет детей, Антон? — спросила Тамара, все никак не желая расставаться с любимой темой.

— Ну почему же? Есть. Дочка. Наденька. Ровесница этого… жирдяя.

— То есть позволить супруге остаться здоровой и свободной женщиной вы не захотели? — усмехнулась Тамара. — Кто она у вас?

— Супруга?

— Ну не дочка же…

— По образованию — врач. А так… волшебница.

— Вот что я в вас, мужиках, не люблю, — вставая, произнесла Тамара, — так это пошлые красивости. «Волшебница»! А сами довольны небось, что она у плиты горбатится, пеленки стирает, ночей не спит…

— Доволен. Хотя пеленки сейчас никто не стирает, подгузники давно в ходу.

При слове «подгузник» лицо девушки перекосилось, будто ей предложили съесть пригоршню тараканов. Она подхватила сумку и не прощаясь пошла к стойке регистрации.

Мужчина пожал плечами. Взял телефон, поднес к уху — и тот немедленно зазвонил.

— Городецкий… Совсем? Нет, третий уровень никак. Полный чартер до Барселоны. Можно принять, что это второй… Нет?

Он помолчал. Потом сказал:

— Тогда мне одно седьмое. Нет, вру. У мальчишки дар предвидения второго-первого уровня. Темные упрутся рогом… Одно вмешательство пятого уровня — изменение судьбы одного человека и одного Иного… Хорошо, запишите на меня.

Он встал, оставив недопитый бокал на столе. Пошел к стойке регистрации, где рядом с матерью, замершей с каменным лицом в очереди, нервно переминался с ноги на ногу толстый мальчишка.

Мужчина прошел мимо контроля (почему-то его никто даже не попробовал остановить), приблизился к женщине. Вежливо кашлянул. Поймал ее взгляд. Кивнул.