Но ведь нет выхода, раз только он в целом мире способен отличить Темных от простых людей. Если только в его руки вложено — Богом, судьбой, случаем — оружие.

Максим достал деревянный кинжал. Посмотрел на игрушку с легкой тоской и смятением. Не он выстругивал когда-то этот кинжал, не он дал ему громкое звучное имя «мизерикорд».

Им было тогда по двенадцать лет, ему и Петьке, его лучшему и, пожалуй, единственному в детстве, да что уж скрывать, единственному в жизни, другу. Они играли в какие-то рыцарские баталии, недолго, правда, в их детстве было много развлечений и без всяких компьютеров-дискотек. Играли всем двором, одно-единственное недолгое лето, выстругивая мечи и кинжалы, рубясь вроде бы в полную силу, но осторожно. Хватало ума понять, что и деревяшкой можно выбить глаз или порезаться до крови. Странное дело, с Петькой они всегда оказывались в разных лагерях. Может быть, потому, что тот был чуть младше и Максим слегка стеснялся юного друга, глядящего на него восторженными глазами и ходящего следом молчаливым влюбленным хвостиком. И это было совсем обыденно, когда в очередной баталии Максим выбил из рук Петьки деревянный меч — тот ведь почти не отбивался от него — и закричал: «Ты пленен!»

Только потом случилось что-то странное. Петька молча протянул ему этот кинжал и сказал, что доблестный рыцарь должен покончить с его жизнью этим «мизерикордом», а не унижать пленением. Это была игра, конечно же, игра, вот только что-то дрогнуло в Максиме, когда он ударил, изобразил удар деревянным кинжалом. И был нестерпимо короткий миг, когда Петька смотрел то на его руку, остановившую игрушечное оружие у замызганной белой футболки, то ему в глаза. А потом вдруг буркнул: «Оставь, это тебе трофей будет».

Максим принял деревянный кинжал с удовольствием, без колебаний. И как трофей, и как подарок. Вот только почему-то никогда не брал с собой в игру. Хранил дома, старался забыть, словно стеснялся неожиданного подарка и собственной слюнявости. Но помнил, всегда помнил. И даже когда вырос, женился, когда стал подрастать собственный ребенок — не забыл. Игрушечное оружие валялось вместе с детскими фотоальбомами, конвертиками с прядками волос, прочей сентиментальной ерундой. До того дня, когда Максим впервые почувствовал присутствие в мире Тьмы.

Тогда деревянный кинжал будто позвал его. И обернулся подлинным оружием, беспощадным, безжалостным, непобедимым.

А Петьки уже нет. Их развела юность: разница в один год велика для детей, но для подростков это настоящая пропасть. Потом развела жизнь. Они улыбались друг другу при встрече, жали руки, несколько раз хорошенько выпили вместе, вспоминая детство. Потом Максим женился, переехал, связь почти прервалась. А этой зимой, совершенно случайно, донеслось известие. Сказала мать, которой он регулярно, как положено хорошему сыну, звонил по вечерам. «А Петю помнишь? Вы с ним такими друзьями были в детстве, не разлей вода».

Он помнил. И сразу понял, к чему такое вступление.

Разбился насмерть. Упал с крыши какого-то высотного здания, и зачем его туда понесло посреди ночи? Может быть, хотел покончить с собой, может быть, напился, только врачи говорят, что трезвым был. А может быть, убили. Работал-то в какой-то коммерческой организации, получал немало, родителям помогал, на хорошей машине ездил.

«Наркотиков обкурился, — жестко сказал тогда Максим. Так жестко, что мать даже не решилась спорить. — Обкурился, он всегда странноватый был».

И сердце не екнуло, не сжалось. Вот только вечером он сам почему-то напился. А потом пошел и убил женщину, чья Темная сила вынуждала окружающих бросать любимых и возвращаться к законным женам, убил немолодую ведьму, сводницу и разлучницу, которую безрезультатно выслеживал уже две недели.

Петьки нет, много лет нет того мальчика, с которым он дружил, и три месяца, как нет Петра Нестерова, которого он видел раз в год, а то и реже. А подаренный кинжал остался.

Наверное, не зря она была, их неловкая детская дружба.

Максим поиграл в ладони деревянным кинжалом. Ну почему, почему он один? Почему нет рядом друга, способного снять хотя бы часть тяжести с плеч? Так много Тьмы вокруг, и так мало Света.

Почему-то вспомнилась последняя, вдогонку выпаленная фраза Лены: «Лучше бы ты любил, чем берег».

«А это не одно и то же?» — мысленно отпарировал Максим.

Да нет, наверное, не одно. Только вот что делать человеку, для которого любовь — сражение, который бьется против, а не за?

Против Тьмы, а не за Свет.

Не за Свет, а против Тьмы.

— Я страж, — сказал Максим. Самому себе, вполголоса, будто стесняясь говорить вслух. Это шизики сами с собой разговаривают. А он не шиз, он нормальный, он более чем нормален, он видит древнее Зло, ползущее в мир.

Ползущее или давным-давно здесь поселившееся?

Это сумасшествие. Нельзя, никак нельзя сомневаться. Если он потеряет хотя бы часть своей веры, позволит себе расслабиться или искать несуществующих союзников, ему конец. Деревянный кинжал не обернется светоносным клинком, изгоняющим Тьму. Очередной маг сожжет его колдовским огнем, ведьма зачарует, оборотень разорвет в клочки.

Страж и судия!

Он не должен колебаться.

Клочок Тьмы, болтающийся на девятом этаже, вдруг пополз вниз. Сердце зачастило: Темный маг шел навстречу своей судьбе. Максим выбрался из машины, бегло осмотрелся. Никого. Как обычно, что-то, скрытое в нем, разгоняет случайных свидетелей, освобождает поле боя.

Поле боя? Или эшафот?

Страж и судия?

Или палач?

Да какая разница! Он служит Свету!

Знакомая Сила наполняла тело, будоражила. Держа руку за отворотом пиджака, Максим шел к подъезду, навстречу спускающемуся в лифте Темному магу.

Быстро, все надо сделать быстро. Все-таки еще не совсем ночь. Могут увидеть. А никто и никогда не поверит в его рассказ, в лучшем случае светит психушка.

Окликнуть. Назваться. Выхватить оружие.

Мизерикорд. Милосердие. Он страж и судия. Рыцарь Света. Вовсе не палач!

Этот двор — поле боя, а не эшафот!

Максим остановился перед дверью подъезда. Услышал шаги. Щелкнул замок.

И ему захотелось взвыть от обиды и ужаса, закричать, проклиная небеса, судьбу и свой небывалый дар.

Темный маг оказался ребенком.

Тоненький темноволосый мальчишка. Самый обычный внешне — вот только Максиму был виден дрожащий вокруг ореол Тьмы.

Ну почему? Еще никогда такого не случалось. Он убивал женщин и мужчин, молодых и старых, но никогда еще не попадались дети, продавшие душу Тьме. Максим даже не задумывался об этом, то ли не желая признавать саму возможность подобного, то ли заранее отказываясь принимать решение. Может быть, он остался бы дома, зная, что его будущей жертве всего двенадцать лет.

Мальчик стоял в дверях подъезда, недоуменно глядя на Максима. На какой-то миг ему показалось, что пацан сейчас развернется и бросится назад, захлопнув тяжелую кодовую дверь: ну беги же, беги!

Мальчик сделал шаг вперед, придержал дверь, чтобы не хлопнула слишком сильно. Посмотрел в глаза Максиму — чуть насупившись, но без всякого страха. Совсем непонятно. Он не принял Максима за случайного прохожего, он понял, что его поджидали. И сам идет навстречу. Не боится? Уверен в своей Темной силе?

— Вы Светлый, я вижу, — сказал мальчишка. Негромко, но уверенно.

— Да. — Слово далось с трудом, вылезло из горла неохотно, упираясь и отводя глаза. Проклиная себя за слабость, Максим протянул руку, взял мальчишку за плечо: — Я судия.

Он все равно не испугался.

— Я видел сегодня Антона.

Какого Антона? Максим промолчал, недоумение отразилось в глазах.

— Вы из-за него ко мне пришли?

— Нет. Из-за тебя.

— Зачем?

Мальчишка держался чуть вызывающе, будто у него был когда-то с Максимом долгий спор, будто Максим в чем-то виноват и обязан сознавать свою вину.

— Я судия, — повторил Максим. Ему захотелось повернуться и убежать. Все складывалось не так, неправильно! Темный не мог оказаться ребенком, ровесником его собственной дочери. Темный маг должен был обороняться, нападать, убегать, но не стоять с обиженным видом, будто он имеет на это право.